Глава 35 Книга 2 Мейлах в октябре

                НИКТО НЕ ЗАБЫТ

Какие б мы пути не выбирали,
Жизнь всё равно, загонит нас в тупик.

Человек привыкает ко всему, но привыкнуть к тюрьме человеку, который попал туда случайно, пожалй,  почти невозможно! Этот запах, этот сленг, эти сырые стены, исписанные каракулями выражающими «мудрость» не самых прогрессивных людей.

Нары, скудная еда, грубость, жестокость, не мотивированная агрессивность, замкнутое пространство, неопределённость положения… Это ужасно!  Хорошо, что Мейлах был поэт. Поэты могут в любой ситуации найти повод для самоутешения.

 Времени у него было достаточно – он не курил, не играл в карты, его лоб в последнее время не использовался для сведения счётов двух противоборствующих команд картёжников. Много ли надо человеку для счастья?

Не много, если он живёт в стране «развёрнутого построения коммунизма», где «экономика должна быть экономной» и сам он, желает считать себя счастливым, если ничего лучшего не видел.  И даже здесь, «Рай мит фефер!» – райский уголок, подумал Мейлах, когда от него отстали сокамерники

На текущий момент Мейлаху нужна была свобода, тем более, что он действительно ничего преступного не совершал, но свобода задерживалась вместе с тем, кто лишил его свободы, то есть с Борзовым.

 С «воли» дошли слухи, что следствие по делу, связанному с судом, завершено, и все подозреваемые задержаны. У Мейлаха появилась надежда, что он скоро выйдет на волю, но его почему-то не выпускали. Правда, на просьбу отослать письмо отозвались.

 Ему разрешили посылать не более одного письма в месяц, но когда, вскрыв конверт, прочли написанное, тюремщикам показалось забавным содержание письма, адресованного Тамаре.

 Чтобы как-то разнообразить свою службу потешной информацией, охрана, заинтересовавшись содержанием писем неординарного заключённого, разрешила Мейлаху писать писем столько, сколько он пожелает.

 Мейлах обрадовался и стал писать каждый день. Письма были нежные, душевные, сдобренные, как ему казалось, прекрасными лирическими стихами. Он выразил в письмах к Тамаре все самые сокровенные мысли и чувства, которые стали проявляться острее в условиях неволи.

 Поэты, прошедшие через суровые испытания, через трагические события, через жестокие удары судьбы и сохранившие свои лучшие качества, как показала жизнь, становятся  настоящими поэтами.

Охрана оценила его творчество. Коротая время в просторной холодной дежурке, для «сугреву» растопив печку и выпив одну на троих, надзиратели долго, придирчиво читали сердечный строки влюблённого Мейлаха и, завершив чтение, с дебильным ржанием отправляли письма в печку!

 Мейлах ждал на них ответа и терзал себя тревожным вопросом: «Не случилось ли чего с моей Тамарой?» Обеспокоенный этой мыслью, он вспомнил то хорошее, что было между ними и нежные слова заиграли в его воображении.

 Они ложились мелкими строчками на клочок бумаги, милостиво выданный ему надзирателем за примерное поведение и возможность для себя почитать забавные строки влюблённого «осла».

У надзирателей в обиходе таких красивых слов не было, а их жёны слышали выражения не очень созвучные таким стихам:

Когда смотрю в глаза твои, я восхищаюсь – ты прекрасна!
До глубины души своей  ты хороша и ликом ясна.
А ты, рассветною зарёй в лучом скрепляя наши взгляды,
Мне даришь мудрое тепло, в ответ не требуя награды.

И мы идём по облакам с годами твёрже и смелее
Среди сложившихся дорог, а дни короче, ночь длиннее.
Смотрю, смотрю в глаза твои,  в них время отражает метки:
Засеребрилась смоль волос, как  первый снег упал на ветки…

Мейлах, завершив строчки стихов, внимательно их прочёл и хотел что-то добавить, но тут дверь камеры распахнулась. Дежурный надзиратель, глядя на Мейлаха, добродушно сказал:
– Писатель! Собирайтесь с вещами на выход!

У писателя, кроме носового платка и листка бумаги с карандашом, из вещей больше ничего не было. Сунув в карман то, что имелось, он был готов на выход.

 Его повели длинными коридорами и какими-то закоулками в кабинет, где сидели, покуривая, три человека. Мейлах был наслышан про сталинские тройки и подумал, что и его жизнь сейчас закатится под Колыму или под девять граммов свинца. Сталина давно не было, но дело его могло жить… По спине заключённого побежали мурашки, стало подташнивать и ноги перестали слушаться.

– Садитесь! – сказал подполковник, непохожий на Борзова и стал вслух читать данные арестанта:
– Кац Мейлах Абрамович? Образование  – незаконченное высшее, русский.
– Интересно, почему в документах значится, что вы русский? Как это понимать?

– Вы знаете, сейчас пока не модно быть евреем, а при получении паспорта я выбрал такую национальность, которая ненаказуема, как та, которой вы интересуетесь.

 А что, у нас уже нельзя быть русским? И что плохого, если выходец из приличной еврейской семьи в силу сложившихся обстоятельств,  стал русским?

– Здесь вопросы задаю я, а вы обязаны на них отвечать! – сказал подполковник и Мейлах притих.

 – Мы рассмотрели документы, касающиеся вас, и пока ничего преступного в вашей деятельности не установили. Куратор этого дела в настоящее время находится в длительной командировке и не имеет возможности провести начатое расследование до конца.

 Мы вас освобождаем, но подпиской о невыезде за пределы района, временно ограничиваем вашу свободу передвижения. Возвращаем также зубной протез, изъятый во время следственных действий и выдаём справку об освобождении из под стражи.

– Вам всё понятно? Всё?  Если вопросов нет, то свободны.
– А если вопросы с вашего позволения есть, то я тоже могу рассчитывать на свободу?  – осторожно спросил Мейлах.

– Да, можете рассчитывать, но не очень, если  будете ими увлекаться.
– Я хотел спросить, кто мне ответит за подбитый глаз, за испорченную дорогостоящую причёску,  за потерянное время и пережитую нервотрёпку?

– Вот что я вам скажу в качестве ответа на ваш вопрос, если вы настаиваете. Мы на время подготовки ответа поместим вас в следующую камеру, под № 4, где к вашему присутствию будут привыкать профессиональные заключённые, а они, поверьте нам, к новичкам привыкают очень долго, так долго, что вам столько не прожить.

Мы не будем их торопить, пусть привыкают, сколько смогут – сказал подполковник и вопросительно посмотрел на Мейлаха.

- Гражданин Кац, что у вас с носом? Кто вам его погрыз, и как вы объясните этот факт любопытным? Имейте ввиду, что кивать на органы не советуем!

- Конечно, конечно, кивать на следователя, который меня разукрасил, я не буду. Скажу… всем   скажу, что нос  сам  погрыз!
- И как это вы могли сделать?
- Забрался на стул и погрыз! – ответил Мейлах

- Хорошо! Будете теперь спрашивать почему, да зачем?
– Нет, нет, я не настаиваю на ответе на мои бестактные вопросы. Я не любопытен. И вообще, я хочу выйти на свободу без дополнительных забот обо мне.

– Так-то лучше, – сказал подполковник и после оформления документов с подпиской о неразглашении Мейлахом следственных действий выдал ему пропуск на выход из зоны.