Прости меня. часть 1

      Где она сейчас – моя мама? Душа ее, месяц назад унесенная ангелами в «горнее отечество»? Видит ли меня сейчас, одиноко выходящую из автобуса на кладбище «Домодедово», чувствует ли мою боль, шаром застрявшую в груди, мешающую пролиться слезам, которых было уже так много?

     К воротам надо пройти по цветной дуге, где продают венки и бумажные цветы.
- Можно еловые ветки? – спрашиваю я  молодую девушку с этим товаром.
 - Не продаем! – отвечает она.
 - Тогда вырвите украшения. Я заплачу, но возьму… только ветки.
    Она тупо смотрит на меня, соображая – выгодно это ей или нет – так долго, словно работает не для денег, а ради искусства. Наконец, отрицательно машет головой: «Нельзя!».
- Не могу я   такие  нести, понимаете? – объясняю я. Может, другие продавцы поняли бы скорее, но мне все равно, кого убеждать. -  Мама не любила цветы бумажные, …понимаете?
    И опять она смотрит на меня, с недоумением и растерянно: мол, кто их там спрашивает – тех, кто за оградой, – нравятся им такие или нет, и что они когда-то любили…Но, обернувшись к своему производственному цеху на снегу и помедлив,  находит все же две маленькие, плохонькие ветки, протягивает нехотя:
- Возьмите по-о-о…пятьдесят рублей…

     Я беру их и иду дальше, прижимая две живые ветки к груди. Наверное, мало, и я останавливаюсь у другой женщины – пожилой, с усталым лицом.
- Берите хоть все! Я уже не буду плести, - разрешает она, показывая на пространство позади себя. Я благодарно киваю: что ничего не надо объяснять, мне это трудно,  и  нагибаюсь за ветками. Они свежие, пушистые и красивые, пахнут хвоей. Я еле удерживаю в руках то, что набрала, но оборачиваюсь, слыша окрик:
- Вам надо, а другим нет? – совсем не старая еще, скромно одетая женщина, впилась в меня пылающим завистью взглядом.
- Но здесь много…, - растерянно говорю я.
- А лучшие-то вы забрали! – бросает она, обводя еловое пространство пальцем в дырявой варежке.

     Я застываю, чувствуя, что тот ком в груди вот-вот расплавится, направится вверх и потекут слезы, а носовых платков у меня всего два.
- Берите! – протягиваю я половину того, что набрала, и она ловко подхватывает ее из моих рук.

     Какая разница: больше, меньше – думаю я. Хватит и четырех. Главное – мама любила живые! Сколько елок ставили и украшали мы вместе… И вот: впервые в моем доме не было елки…


- Мы делаем все возможное! – прозрачными ледяными глазами скандирует, глядя на меня, впившуюся в нее всем своим существом,  красивая молодая блондинка, палатный врач. – А там уж…, - ползут вверх дуги ее тоненьких бровей. Она переходит к другой кровати.
    Я понимаю: на всех не хватит сердца. Для них она – среднестатистическая  единица, а для меня – моя мама.
    Я переворачивала ее, обливаясь потом, вытаскивая мокрые пеленки: в больнице делать это не помогают. Я бегала за сестрами и няньками, клянча пеленки, слушая их вопли, пока они громыхали ключами, отпирая шкафы с дырявым дефицитом. Своих простынок у меня не было: мама заболела в поезде, на пути к Москве… и  Скорая отвезла нас в больницу, где я и осталась ночевать возле нее  на стуле…