Шут

Скоморошья моя слава, скоморошья!
На ночь девушки прилежно ноги мыли.
Голова моя колосится желтой рожью
сумасшедших и безоглядных мыслей.

Самый богатый на свете тот, кто самый бедный,
зачерпнул горсть пыли – и весь мир держит в руке.
На купол церковный нацепить бы
заливистый бубенчик,
как на моем разрисованном колпаке!

Люди добрые, вы только гляньте,
разве ж я здесь ни при чем,
что случилось в злые перемены?
Кажется мне, что я – 
то Стенька Разин,
то Емеля Пугачев,
а то сразу оба одновременно.

Все я вижу своими слезящимися выклеванными очами,–
буду по городам и весям разухабистые песни петь!
Вы прикуйте меня к громадной скале железными цепями,
а утром буду не я,
а дикий ревущий медведь!

Все земные века и эры колобродят и безумствуют во мне –
словно сошлись на тайную разбойничью сходку.
Сгораю дотла на аспидном огне
и успеваю отбивать веселую чечетку!

Грядущее встарь
спешит втихаря.
Был царь –
и нет царя!

Белые кости хрустят, хрустят белые кости
на окровавленной дыбе всю ночь до утра.
Все мы на земле –
случайные заезжие гости
затерянного во времени постоялого двора.

Нельзя мне встать в полный рост и нельзя разогнуться.
Птицы в небе распятыми крестами об усопших голосят.
От всенародных казней и от мятежных
братоубийственных революций
пухну весь как баба на сносях.

Ветер окаянный примчался и замертво грохнулся у порога.
Что так рыжие табуны во широкой степи тревожно ржут?
Не спешите,
ах, погодите немного –
вот сейчас,
сейчас,
сейчас
Бога рожу!

1990