Макары

 Макар жил через забор. Он был моим соседом и главным другом детства, из тех, знакомства с которыми ты не помнишь – ты знал их всегда. Его звали Игорь, он был довольно крупным и еще более толстым. Усы у него начали пробиваться класса с четвертого и окончательно пробились где-то к седьмому. Макар был на четыре года меня старше. У меня никогда не было старшего брата – у меня был Макар. Он меня многому научил. Полезного, правда, в этом было мало, а хорошего еще меньше. Макар не был хулиганом или тем более заводилой, он был как бы тихоня, много читал, но в основном историческое что-нибудь, но учился не очень. Он был не глупым, хитрым и наверное с подлецой, хотя при этом совсем не злым. Но это если смотреть со стороны. А если смотришь достаточно близко, или хотя бы через соседский забор, то Макар как друг был довольно хороший. Несмотря на большую для детского общения разницу в возрасте, мы очень дружили, он был моей защитой, правда не очень авторитетной. Но потом у него детство закончилось, и его забрали в армию, а у меня оно еще некоторое время попродолжалось.
 Но пока наше детство шло вместе, мы делали много интересных вещей: вместе гуляли в лесу с собаками, играли в футбол и чижа, катались на великах, ходили купаться на ставок, мастерили деревянные винтовки с резинкой, которые стреляли шпильками из гвоздей и делали еще кучу вещей, которые обычно делают обычные пацаны в деревнях. Он научил меня курить, а потом играть в карты, сначала просто, а потом на деньги. Макар лучше всех играл в триньку, а я постоянно проигрывал и многие ему проигрывали, но немного – много у нас никогда не было. А Макар играл очень хорошо, хитро, умело махлевал и почти всегда оставался в плюсе.
 А зимой мы как-то с Макаром играли в хоккей! В основном мы играли с ним в футбол с другими парнями или просто пасовались друг с другом на улице или у него во дворе. Но по телевизору мы кроме футбола смотрели еще и хоккей, поэтому у нас были куплены клюшки на тот случай, если в Крыму выпадет снег и не успеет растаять к тому времени, когда мы вернемся из школы. Клюшки пролежали по чердакам и чуланам пару лет и вот, наконец, выпал красивый снег, белый и легкий. Мы у Макара во дворе утоптали небольшую площадку, поставили двое скамеек в качестве небольших ворот и начали играть в настоящий хоккей с шайбой, естественно не на коньках, а такой вот хоккей на ногах. Все шло прекрасно, кто-то кому-то забивал, небольшая площадка была полна восторга, пока я один раз, замахнувшись чересчур сильно, не треснул Макара, стоявшего сзади, клюшкой по голове. Я ничего такого особого даже не почувствовал, а он завопил очень громко: «Ай! Ай!», и закрывая закровившей рукой рассеченную бровь, убежал в дом. Я постоял немного один на этой нашей хоккейной площадке, посмотрел на меленькие аккуратненькие красные кружочки на белом, хорошо утоптанном настиле и поплелся домой, неся клюшку на плече. Больше мы в хоккей не играли. Я даже потом не просил у него прощения. И не потому что я такой невежливый или нечуткий. Просто у пацанов, там, в детстве, так не принято – просить прощения. Там если напорол, как я с той клюшкой, то просто стоишь рядом, или говоришь что-то типа: «Дай посмотреть» или «Ничего страшного», ну а если все-таки там страшновато, куда тебе дали посмотреть, то: «Это надо в больницу!»
 Между нашими с Макаром дворами забор был из крупной проволочной сетки и мы постоянно перелазили через него друг другу в гости. Можно было, конечно ходить и через калитку, но через забор это было как-то ближе, и по расстоянию, и по-людски. Макар переваливался через забор только в редких случаях, потому что сетка к нагрузкам в сто килограмм относилась крайне плохо, но зато я - легкий и худенький летал туда-обратно по несколько раз на дню. Сетка в том месте, где мы постоянно лазили друг к другу, со временем сильно прогнулась и провисла, меня за это ругали, но от проторенного пути к другу я все равно не отказывался. Так как Макар перелазил через забор крайне редко, то если я был ему нужен, то просто подходил к нему и звал меня – я прибегал и мы часто подолгу с ним трендели у этого забора. Пацаны как-то не умеют говорить просто так, они обычно говорят по делу, пусть маленькому, но все же для них очень важному и иногда это затягивалось.
 Никогда не забуду, как один раз я бегал от своей калитки к макаровому забору, советоваться с ним по поводу сделки с микромоторчиками. Микромоторчики, это такие маленькие моторчики, которые выламывались из каких-то старых советских электроприборов и из них умелые ребята мастерили самодельные микромашинки, которые ездили с помощью этих моторчиков и от батареек. А у меня в то время были только машинки, которые ездили от руки. А что для семилетнего сельского мальчишки означала машинка на батарейках в то время? Это была недосягаемая мечта! Он даже не представлял себе, что еще существуют машинки с дистанционным управлением (на шнурке, а не на радио, конечно) и что о них тоже можно мечтать. Поэтому особо находчивые ребята мастерили себе машинки сами. Сами или с помощью пап – это не важно, главное, что такие парни и такие машинки существовали. И вот двое таких маленьких счастливчиков с одной такой машинкой в руках однажды постучали в мою калитку к такому, еще более маленькому мне. Они откуда-то прознали, что у меня есть два новых замечательных микромоторчика, по-моему я одного из них знал и сам ему про них рассказал, наверное – ну, не следили же они, в конце концов. Но не важно, главное они пришли и им нужны были эти два микромоторчика, а я мечтал о машинке на батарейках или хотя бы о наборе пластмассовых венгерских солдатиков - индейцев, или хотя бы ковбоев – пираты у меня уже были, а о викингах мечтать было бесполезно – их было вообще не достать. Поэтому на предложение мальчиков отдать им микромоторчики просто так, я ответил, что мне надо подумать и, оставив их сидеть на скамейке у калитки, я побежал к забору звать Макара: советоваться. Макар как человек опытный – четвертый класс это уже как-никак полжизни за плечами, подумав, предложил просить мне за два моторчика настоящую машинку на батарейках или, в крайнем случае, двадцать викингов. Я побежал обратно к калитке. Мальчики выслушали наше предложение спокойно и сказали, что у них ничего нет, но зато показали как ездит их самодельная машинка. Назвать то, и что ползало по моей скамейке машинкой, могли лишь очень маленькие мальчики и то наделенные определенной фантазией, и это если смотреть под определенным углом, например с низкой точки, когда оно на тебя ползет. Но я входил в число таких мальчиков и, то, что переваливалось по деревянному настилу, произвело на меня неизгладимое впечатление, и я снова побежал к забору. Так я бегал туда-сюда около часа, за который мы с Макаром постепенно упали в наших условиях до десяти, хотя бы индейцев, ну или двух таких вот самомашинок. Макар явно хотел остаться в тени этой сделки, но я думаю, в случае удачи он рассчитывал минимум на пятьдесят процентов от прибыли. Но мальчики ответили мне, что за то время, которое я бегал по двору, солдатиков у них не прибавилось, а менять два микромоторчика на две готовые машинки, для которых эти моторчики пусть главная, но не единственная часть, как-то совсем не выгодно. Выгодно ли мне отдать им эти микромоторчики просто так, они не сказали, а я не спросил. В итоге сделка так и не состоялась, а моторчики, так резко взлетевшие в моих глазах в цене, попали как-то по ошибке под дождь, вздулись, из них полезла ржавчина и они поехали на мусорку. А мне через год, на день рождения подарили танк, на пульте управления, который естественно крепился к нему довольно коротким метровым проводом. Но зато им было удобно дергать и поправлять танк, если он застревал где. На улицу танк не выезжал, он был комнатным.
 У Макара была большая семья. Его родители: дядя Миша и тетя Катя были натуральными хохлами, с соответствующим выговором и повадками, они переехали в Крым откуда-то с Украины. Они были все довольно толстые, особенно тетя Катя, и были настоящими колхозниками, не смотря на то, что она проработала всю жизнь в городе, на заводе в каком-то тяжелом цеху, и, не смотря на свои больные ноги, ездила туда каждый день на автобусе. Дядя Миша был толстый, но не равномерно объемно как его жена, у него просто было пузо, и он ходил с ним вразвалочку. Но ходил он мало, потому что работал шофером на самосвале и все больше ездил за рулем. Еще у Макара была средняя сестра и старший брат. Сестру звали Светка, она была лет на пять старше самого Макара, довольно глупая и некрасивая, самым ярким в ее внешности были вечно выводимые, и наверно поэтому непобедимые угри. Но Светка хотела быть певицей, фанатела по Софии Ротару и собиралась поступать куда-то там, где берут в певицы. Мои двоюродные сестры, приехавшие к нам на лето, прознали об этом светкином устремлении и, конечно же, не упустили случая устроить проверку ее певчих талантов, чтобы она могла немного потренироваться перед экзаменом. Поздно вечером, Светка давала концерт, стоя со своей стороны забора, ну а с нашей стороны под кустами ползали на карачках и давились от смеха две малолетние интригантки, потому что слушать стоя как поет Света было невозможно. Примерно так же ее оценила потом и приемная комиссия, которая берет в певицы, но как оказалось не всех, и Света как и ее мама пошла работать на завод. Сейчас по телеку сплошь показывают идиотов без голоса и слуха, лезущих в различные шоу для талантов, но тогда это было очень в новинку.
 Старший брат Макара – Валерка был тоже из простых – не образованных и не одаренных, зато и без амбиций. Он сразу после армии пошел работать шофером в колхоз, как отец. Затем женился на местной учительнице, родил с ней двоих детей, умненькую девочку с огромным родимым пятном на пол лица и обыкновенного мальчика.
 У нас в семье выходные редко отличались от будней, а у Макаров часто бывало очень шумно, когда все это семейство собиралось вместе. И я бы не сказал, что мы особо дружили с ними семьями, как это бывает в городе – ходят друг к другу в гости или ездят куда-то вместе. В деревне хорошие соседи живут как одна семья, только, что забор есть и деньги хранят по разным подушкам. Это уже не соседи, это уже родня. Так было и у нас с Макарами.
 Я знал Макара всю жизнь – это его кличка, производная от фамилии, а когда чуть подрос, то с удивлением обнаружил, что у взрослых тоже есть прозвища или клички. И отца Макара, дядю Мишу, его друзья тоже кличат Макаром – фамилия, то у них одна, а взрослые это лишь подросшие дети, и думают часто одинаково.
 Макары всегда питались очень хорошо. Даже не то что хорошо, а просто много. Да, вот так лучше – ели просто и много. Тетя Катя после работы всегда шла из магазина с огромными котомками – если хлеба, то шесть булок, если молока, то столько же больших бутылок в стекле. Поэтому у них в семье были все очень откормленные, но самый закормленным был, конечно, Макар - мой Макар. Он был и больше отца и больше брата и в восемнадцать лет, перед армией, выглядел уже под тридцатку.
 Когда Макара забрали в армию – это было в 90-м году, за год до развала СССР, то его зачем-то отправили служить на Дальний Восток. И вот его родители узнали, что их сына отправляют на другой конец страны, и что он полетит вместе с другими призывниками гражданским самолетом и можно приехать проститься в аэропорт. Они узнали это в самый последний момент, машины у них своей не было и мы поехали на нашей. Тетя Катя собрала две сумки еды, и мы с ними и моим отцом приехали в аэропорт. Но, то ли они напутали время, то ли из-за готовки еды мы опоздали, но, ни призывников, ни Макара мы уже не застали. Я вбежал по лестнице на второй этаж, чтобы сверху найти друга в толпе, но видел лишь дядю Мишу и тетю Катю растерянно ищущих своего сына на открытой площадке, перед зоной вылета. Дядя Миша со своим пузом и походкой вразвалочку, вышагивающий среди отлетающих, тетя Катя на опухших и толстых ногах, потерянно семенящая с двумя котомками в руках, куда кроме домашних продуктов, наверняка были заботливо уложены и сигареты и бутылка самогоночки. Но Макара нигде не было, он уже улетел. Мы, еще намного походив и поплескав руками, поехали домой.
 А потом треснул и рассыпался Союз, и треснула и рассыпалась жизнь у очень многих. Стало очень тяжело жить практически всем, в том числе и нам, и Макарам. Но им как-то не везло больше. Светка, неудачно выйдя замуж за вроде бы внешне нормального, даже вполне симпатичного в отличие от самой Светки, парня из небольшого городка, жила с мужем плохо. Он оказался неуравновешенным и нервнобольным. Я видел его всего пару раз и однажды стоял за ним в очереди за хлебом, долго смотрел, как он постоянно дергает головой и плечами без всякого повода, и стало ясно, что с ним, что-то неладно. Потом он начал еще и пить, бить Светку и выгонять из дому. Она периодически возвращалась с маленькой дочкой к родителям, иногда с машиной вещей, иногда налегке. Так продолжалось, пока ребенок не подрос и не начал жить у теперь уже бабы Кати постоянно. Внучка было очень крупная, в их, макарову породу, но тоже совсем не симпатичная и не очень умная. Не симпатичным и не очень умным девочкам как-то особенно тяжело живется. А Светка крейсировала к мужу или еще куда уже одна, навещая дочку все реже.
 Валерка начал пить. Ну, пили, и в семье Макаров, и в остальных всегда, просто, когда нет работы и денег, то это становится основным занятием, очень малоприятным на вид и на запах. Жена с детьми от него уехала, сначала в наш город, потом в другой – побольше и подальше. Валерка тоже вскоре поехал в город, хоть за какой-то копейкой – в деревне работы давно не было, но нигде особо не задерживался – платили мало, а пить надо было уже много.
 Дядя Миша тоже пил, но запоями, основательно. Лет через пять начал сильно болеть – сахар, как говорили. Через два – слег, а еще через год умер, тихо на своей кровати возле печки, уменьшившись в объемах в несколько раз.
 Сам Макар, как не стало большой страны, удрал из своей части, кое-чего там прихватив. Добирался он из Хабаровска домой несколько месяцев, торгуя тем, что прихватил или еще чем. Его поначалу искали, а потом, когда уже точно стало, что это уже другая страна – бросили, но паспорт получить он не смог. Когда Макар, наконец, попал домой, выхудавший, с землистым лицом, со следами чиряков на руках – ему не подходил тот сырой климат и он там гнил заживо – я его еле узнал. Он повзрослел и сильно изменился, не только внешне. Я тоже изменился, пусть не так сильно, но все же. Мы поздоровались у нашего забора, недолго поговорили о чем-то и разошлись.
 Макар, немного откормившись на мамашиных харчах, через некоторое время пропал, но теперь уже из дома. Год о нем не было ни слуха, ни духа. Кто-то мельком видел его в городе на рынке, и судя по одежде и окружению, сразу записав его в бандиты. Но в то время всех, кто отличался от бомжей и деревенских, окрещали рэкетиром. Но у Макара никогда не было бандитских наклонностей и, зная его страсть к азартным играм, деньгам и мухлевке, я понял, что он, скорее всего, стал игровым. А через год я уже сам его встретил на вокзале. Я опаздывал на электричку домой и быстро шел к перронам, он тоже куда-то спешил, но в обратном направлении, мы прошли мимо друг друга на небольшой вокзальной площади, полной народу, не сразу узнавшись. Затем одновременно остановились и обернулись. Макар теперь был похож даже больше на бомжа, чем на деревенского, по крайней мере, я бедный студент-первокурсник, выглядел по сравнению с ним просто щеголем. Видимо в его жизни, что-то в очередной раз круто изменилось и судя по его забитому взгляду, он не очень хотел об этом рассказывать, а я очень спешил и мы, пару секунд постояв так и посмотрев друг на друга с расстояния в десять метров, разошлись, каждый в свою сторону.
 Через несколько лет Макар вернулся домой, к маме. В деревне он пил как все и делал долги, потом снова пропадал. Когда его не было, то регулярно приходили, приезжали его кредиторы. Тетя Катя поначалу, выплачивала его долги, пока могла, а потом уже просто плакала. Она к тому времени уже совсем плохо ходила, завод давно закрыли, пенсия была грошовая, а ходить приходилось очень много – зимою в лес за хворостом, газ они не провели – не было денег, уголь тоже бесплатно не дают, а если не топить печь, то совсем холодно жить. Летом в лесу она собирала шиповник и кизил и еще что-то там, копала людям огороды, что-то выращивала на своем и все везла на рынок в город на электричке, а до нее как и до леса – очень не близко… Копеечку заработает, себя покормит и внучку, Макара, если дома. И много что еще делала. Ноги еле ходили, но делала. От цветущей, доротной тети Кати остался лишь платок и больные ноги какой-то старухи, какие глаза у нее были я не знаю – в них я ей старался не смотреть.
 Макар, пока был еще ничего, в более менее кондиционном виде, успел пару раз поджениться. Дамы, конечно, были еще те, но зато хорошие собутыльницы. Что-то там говорили про умершего малолетнего ребенка, но я особо не в курсе. Макар же потихоньку спивался и опускался. Невесты, даже самые разпоследние на него уже не зарились. Он где-то пытался подрабатывать – у матери деньги были далеко не всегда, а в долг уже никто не давал. Однажды зимней ночью, где-то, не у нас в деревне, а кажись в городе, по пьяне замерз и отморозил себе ноги. В больнице из-за начавшейся гангрены, ему отрезали их по колени. Его долго не выписывали, потом долго никто не мог его перевезти, потом он лежал дома, но, в конце концов, Макар вышел и начал ковылять по улице на своих заживших культяпках. Пенсию по инвалидности он оформить не мог, так как с той поры все никак не мог получить паспорта и даже одно время перестал сильно пить.
 Я хоть нечасто бывал тогда в деревне, но мы однажды встретились. У меня к тому времени как назло была уже хорошая машина, и проезжать на ней по деревне и видеть озлобленные лица некоторых односельчан, считающих, что я украл ее лично у них, было не очень приятно, а тут еще я встретил Макара. Он переваливался уже довольно бодро по улице, а я ехал ему на встречу. Я остановился, он подошел, окно было открыто, Макар оперся о дверь и мы поздоровались. Я, сидя на сидении и он, стоя на своих полуногах - наши лица оказались на одном уровне. Меня это сильно поразило, и я не знал что говорить. Макар закурил, сказал что-то доброжелательное и мы сразу замолчали. Он щурился на летнем солнце и нам нечего было сказать друг другу, как тогда на вокзале или еще раньше, у забора. Мы постояли так немного, потом я поехал, а он пошел своей новой, раскачивающейся купированной походкой.
 Но окончательно Макар пить не перестал и ближе к зиме он снова где-то заснул на улице пьяный, замерз и умер уже окончательно. Не знаю, горевала ли тетя Катя, меня тогда не было, но лицо ее особо не изменилось, на него уже давно было страшно смотреть, оно лишь стало еще более черным.
 Подросла и едва кончив девятый класс, уехала от своей бабки и последняя внучка. Валерка со Светкой, считай уже, и не приезжали. Прошло несколько лет и баба Катя тоже умерла. Прибежала соседка и сказала что тете Кате плохо, пришли смотреть и сразу стало понятно, что ей не плохо - ей уже все равно.
 Их дом стоит теперь пустой и разбитый, огород зарос, деревья засохли, вода и свет давно отрезаны. В доме пыталась жить какая-то семья, но внутри так уже все сгнило, что восстановить это все нет никакой возможности, и денег как всегда нет, они и ушли. Говорят, что Валерка хочет из города вернуться, но не верится мне в это, да и жить в доме уже нельзя.
 А забор на месте и прогнутая сетка на месте, вот только перелазить не к кому.