В плену свободы. Глава 9

Глава 9

Несколько дней спустя Оливер первым позвонил Алану; они условились встретиться вечером на другой стороне Города. Добирался Алан подземкой в час-пик. Уплотнившись к массе остальных тел, он еле втиснулся в вагон и встал как раз рядом с одной из тех парочек, что любят показывать гибкость своих языков на публике. Это были тощий сутулый парень и огромная, просто необъятная девушка, хотя слово девушка по отношению к ней теряло всякую женственность и утонченность. То, что они дополняли друг друга – это точно. Парень настолько увлекся, что, казалось, вот-вот проглотит не только ее пухлые щеки, а еще кого-нибудь по соседству, а поскольку по соседству находился Алан, при каждом покачивании вагона он был подвергнут риску разделить их страсть. Все это продолжалось до тех пор, пока он, наконец, не крикнул ему на ухо: «Эй, возьмешь чуть левее и засосешь меня!». После замечания их пыл вроде бы притих, и как раз приближалась станция Алана. Он пришел немного раньше, так ему не терпелось увидеть одного из самых интересных людей, с которыми он когда-либо встречался. В ожидании, он закурил. Минута за минутой, прошло полчаса, а инициатор встречи все никак не появлялся. Рядом то и дело останавливались такси и автобусы, и каждый раз из уст Алана чуть не вырывались приветствия. Прошел час, и Алан изучил каждую деталь улочки, на которой стоял. Это был не самый благополучный район Города, здесь было мало обеспеченных людей и много попрошаек. «Странная закономерность» - подметил Алан. Улочка насквозь пропахла фаст-фудом и моторным маслом из автомастерской, еле-еле сводившей концы с концами, и своими отчаянными попытками ухватиться за каждого посетителя скорее отталкивала, нежели внушала доверие. Невысокие дома из красного кирпича доживали свой век, между ними расстилались бесчисленные грязные переулки, заставленные мусорными баками, картонными коробками и ящиками, а сверху от нижних до верхних этажей натянутые бельевые веревки походили на паутину. Алан решил докурить последнюю сигарету, смирившись с мыслью о том, что никого не дождется. Глубоко затянувшись, он медленно выпускал дым, наблюдая за тем, как он растворяется в столь же густом, грязном воздухе. Вдруг подъехало такси, и Алан вгляделся в него с остатками последней надежды. Задняя дверь открылась, и показался долгожданный Оливер. Алан сделал пару шагов навстречу, как вдруг, только выставив ногу за порог автомобиля, Оливер с криками «Беги, Ал!» уже несся изо всех сил ему навстречу. Алан ничего не успел сообразить, как тот подхватил его за руку и резко дернул за собой так, что сигарета выпала изо рта, в полете черканув о рукав. Краем глаза Алан успел увидеть, что из автомобиля вылетел здоровый мужик с бейсбольной битой в руке, а руки, к слову, были настолько огромными, что бита в них казалась не больше карандаша. Алан смекнул во что ввязался и помчался за Оливером. Тот метнулся в ближайший переулок, по пути налетев на парня, задумчиво глазевшего на часы. Извиняясь, он влетел в переулок, то спотыкаясь, то перепрыгивая через разбросанный мусор. Алан бежал вслед за его развевающимся пальто, подгоняемый угрозами расправы и нецензурной бранью громилы-таксиста, который все сокращал дистанцию. Дальше переулки превратились в красно-каменный лабиринт, и на секунду оглянувшись, Алан потерял Оливера из виду, но тот дернул его за рукав в ближайшем повороте с возгласами «Быстрее! Быстрее!». Они миновали еще пару поворотов, уткнувшись в сетчатый забор. – Не успеем. – Нервно проговорил Оливер и дернул Алана вниз, скрывшись за здоровым мусорным контейнером и как можно сильнее прижавшись к стене. – Тсс.- Прошептал он, затаив дыхание. Послышались громкие шаги, будто бы за ними гналось стадо буйволов. Шаги замедлились, и Алан уже почти ощутил холодный и горький вкус биты, как вдруг послышался пронзительный кошачий вопль – громила наткнулся на бедного кота и проскочил поворот, мельком взглянув на тупик. – Лезем, лезем! Миновав забор и завернув еще пару раз, они вышли с другой стороны улицы. – Я уж думал нам конец! – согнувшись в попытках отдышаться, еле выдавил Оливер, а затем, набрав как можно больше воздуха в легкие, выпустил его громким и победоносным «Вууууу!». От этих криков в их адрес послышались еще более громкие и грубые из окон соседнего дома. Алан выкрикнул извинения, и они с Оливером удалились под яростные предложения засунуть свои извинения куда подальше.

- Ты что, совсем из ума выжил?! – наконец отдышавшись и собрав мысли воедино, обратился ко второму беглецу Алан.

- Всегда хотел, но руки только дошли, - все еще тяжело дыша, бормотал Оливер, - я полдня выжидал такого громилу в другом конце Города. Час за часом останавливались одни толстяки и слюнтяи! Но этот превзошел все мои ожидания! – закончил он, ухмыльнувшись и шмыгнув носом.

Алан посмотрел на него со смешанным чувством удивления и озабоченности. Может, он и правда сумасшедший?

- Не смотри на меня так. Неужели ты не чувствуешь? – добавил Оливер.

- Не чувствую что, интересно знать?

- Не знаю. Быть может, что ты живой? – Вновь ухмыльнувшись, ответил Оливер.

- Я знаю только то, что чуть было не почувствовал обратное.
Все еще возбужденные и полные азарта, они прошли несколько улиц, изливая словами бьющие через край эмоции. Затем, остыв, Алан задал вполне ожидаемый вопрос:

- Так что, куда мы направляемся?

- Не знаю, ты так резво движешься вперед, что я просто расслабился и плелся за тобой. Я впервые здесь, просто мне было интересно - пожав плечами, ответил Оливер.

- Ты никогда не думаешь наперед, верно?

- Ох, если бы, Алан! Это моя самая заветная мечта. Но, вопреки моим же желаниям, думаю.

- Поэтому ты постоянно убегаешь вперед мыслей?

- Верно. А тебе есть куда бежать? Ведь все порой в этом нуждаются.

- Есть одно место, но иногда кто-то запирает дверь, как в последнее время, и
каждый раз меняет замки.

- Что ж, когда-нибудь ты сам все расскажешь.

Они гуляли и рассказывали друг другу о многом. Истории выстраивались в очередь, толкаясь в борьбе за право быть рассказанными первыми – лучшее из достоинств новых отношений. Не смотря на то, что повествований Оливера хватило бы и на тысячу таких знакомств, с большей жадностью он все же внимал.

- Заметь, большинство твоих речей, как, впрочем, и моих, принадлежат эпохе юности и детства. - Подметил Оливер.

- Со мной ты прав, но ведь твоя жизнь насквозь пропитана духом приключений и
событий. Ты самый интересный человек, которого я встречал.

- Я знаю, что говорю. Раньше все было иначе, раньше мое сердце вырывалось наружу от любого, даже еле заметного сотрясения обыденности. Давно я не чувствовал ничего подобного тому, что было тогда, во времена моей юности. Как же так получается, Ал?

- Не знаю, друг, я не знаю.

Воцарилось молчание, они шли и думали об одном, но в то же время о разном. В такие моменты сердце особенно замыкает и, кажется, вот-вот перегорит.

- Банально, но, кажется, мы знакомы всю жизнь. – Наконец произнес Оливер.

- Да. Верно. – Прозвучал ответ с легкой улыбкой на устах.
Они проходили мимо маленькой кондитерской, и пряный запах корицы привлек их изголодавшиеся желудки. Купив целый пакет разнообразных пирожков и кофе по-ирландски, они облокотились на перила, стряхнув с них крупные зерна снега. Рядом с ними, переминаясь с ноги на ногу, стоял парень с рекламным щитком, надевавшимся через шею. Что-то вроде переосмысления пончо, современный наряд плебеев. Оливер заинтересовался рекламой. Как оказалось, рядом проводились бесплатные курсы ораторского мастерства и, угостив парня сдобной выпечкой, они отправились по зову рекламы. Вернее отправился Оливер, а за ним вдогонку, стараясь держать этот неудержимый ритм на должном уровне, мчался Алан. Курсы проходили в небольшом помещении за неприметной дверью, где только недавно, судя по запаху, находился магазин лако-красочных и сопутствующих товаров. Первым вошел Оливер и огласил всех присутствующих громким приветствием с набитым ртом. Набил он его так, что пара крошек упала ему на воротник.

- Заметьте, отличный прием тренировок Демосфена. Не камни у грохочущих морских берегов, но хоть так. – Своеобразно ответил на приветствие лектор.

- И гении с чего-то начинали? – подмигнув, задиристо произнес Оливер.
Новоиспеченные друзья уселись на задние ряды и осмотрели окружающих. Остальные присутствующие были словно апатичным отражением друг друга. Все зевали, переминались, опирая голову то на одну руку, то на другую. Кто-то пронес с собой выпивку, а кто-то пожалел, что до этого не додумался. Но эти пустые глаза, казалось, не зальет даже несколько пинт горячительного. Сюда их всех привела не мотивация стать великими ораторами и даже не надежда на малейшее приобретение навыков, а, как и Алана с Оливером – заурядная, всепоглощающая скука.

Оливер с минуту тихо насвистывал под нос и раскачивался на стуле, затем резко одернулся, соединил указательные пальцы рук клином и приложил к ним губы.

- Посмотри на этих людей, Ал. Не считая тех двух вонючих бродяг, ищущих пристанища и тепла, и еще, может быть, того мужчины в первом ряду, жадно поглощающего каждое слово ручкой и бумагой, остальные здесь по одной известной причине. Вот он – мор современности – скука. Та девушка, к примеру, - кивнул Оливер в сторону утомленной девушки в плотном вязаном свитере с высоким горлом и слегка растрепанным конским хвостом, так, что пара выбившихся прядей свисали у висков, - о чем она, по-твоему, думает? – Уж явно не о речах этого самозванца, беспардонно цитирующего Карнейби. Может, она думает о горах? О том, как сидит у камина в своем теплом вязаном свитере с бокалом вина и хорошей книгой, а за окном заснеженные вершины гор, отдающих золотым оттенком заходящего солнца. Вокруг никого – только безмолвные сосны. Все затихло в трепетном предвкушении и скоро начнется метель. А она подкинет пару поленьев в камин и ничто ей не угрожает. У нее есть вино, книга и теплый камин. А беспощадная метель, что с нее взять? Пусть растает пламенной завистью. А тот парень? Он думает о тех же горах и камине, только без вина и книги, а с этой самой девушкой на мягком ворсистом ковре. Хотя и вино тут неплохо вписывается. Но не будет ни гор, ни камина, не их пламенной страсти, такой, что лавины сойдут от содроганий. Даже, если она поймает его взгляд, он просто трусливо отвернется, а затем будет вновь замаливать судьбу просьбами о втором шансе. Скажи мне, друг, когда мы стали такими трусами и апатичными бездельниками? Поколение, отчаянно жаждущее романтики, но до беспамятства упивающееся ядом собственной лени. Целое поколение прозябает в безмолвном отчаянии! Ведь перед нами целый мир! Так почему не сбежать к нему навстречу, пока мы ко всем чертям его окончательно не уничтожили? Ты скажешь – простые истины, легко просто трепать языком. Признай, простые истины всегда самые тяжелые. Какой-то умник однажды назвал их простыми, на том и было покончено. Оказалось, что самое тяжелое – это поднять две ноги и одно мягкое место. Блага цивилизации, говоришь? Разве важны они, когда ты счастлив? Разве важно, что ты ешь, на чем ты ездишь, где ты спишь, когда ты счастлив? Нет, я вовсе не призываю вновь окунуться в это обкуренное хиппи-течение. Но, стоит признать, в некоторых вещах они кое-что да смыслили. Мы в тупике, друг. Загнали себя в эту клетку, нашу теплую, бетонную клетку со сливом в туалете и полным холодильником. Туда, обратно и туда. Заперли себя на ключ, решив, что вот он – наш Эдем и опрометчиво метнули его с обрыва, на котором наша земля обетованная и зиждется. Но, признай, мы ошиблись. Спроси первого встречного, а за ним еще одного. Спроси, счастливы ли они. И, несмотря на то, что многие ответят тебе «да», ты прочтешь их взгляд. Он погаснет, совсем на миг, но даже тысячи слов после уже ничего не будут значить. Мы с тобой должны найти что-то новое, ведь недолго нам осталось, людям. У человечества серьезные проблемы, старина. Все мы в тупике, понимаешь? Но почему-то мы боимся общими усилиями найти верный путь. Но я чувствую, что есть что-то за этой глухой стеной и голова моя разрывается, когда я об этом думаю. Прямо сейчас разрывается. И если мое слово что-то и значит, Ал, так знай, я буду до конца биться в поисках.

- Твои речи заставляюсь кипеть кровь, но, как только я вспоминаю Хелен, ее уставший взгляд, ее надежды насчет меня, моя кровь становится холоднее этих морозов и мне хочется зажаться в угол, в свой бетонный, теплый угол.

- А что ты чувствуешь, когда вспоминаешь Еву, друг?

- Тогда я вновь закипаю, я хочу исполнить все ее мечты, пусть, даже если мне на спину накинут цепи и заставят крутить Земной шар. Я на все готов.

- Она ведь этого и хотела, верно? Чтобы ты был настоящим.

- Верно.

- Поверь, Хелен хочет того же, просто боится. Боится, что ты сгоришь в этих поисках. В этом и заключается своего рода эгоизм любящих людей. Они жаждут твоего счастья, но боятся, что ты сгоришь. Боятся из большой любви к тебе, а поэтому и хотят, чтобы ты тлел словно уголек, словно восковая свеча. Тепло и медленно истлев в мнимом счастье.

- Но если я сам хочу жить ради них?

- Как ты не поймешь, жить ради них – значит жить ради себя. Ведь вся их жизнь – это ты. Проживи ради себя, покажи ей свое счастье, делись им с ними. Вот она – правда, которую все боятся принять.

- Интересно. Ты умен.

- Недостаточно умен. Я так же, как и мы все – в тупике. Но я хотя бы ищу!

- Как говорил Сократ: - Заговори…

- … чтобы я тебя увидел! – Дополнил Оливер лектора.

- У вас замечательные познания, что же вас сюда привело?

- Как и всех вокруг - скука! – Вскрикнул Оливер уже в дверях. Алан вышел за ним, а остальные виновато опустили взгляд на пол.

Они вышли и молча шли под огнями фонарей, бескорыстно отдававших частичку света каждой снежинке, пролетавшей рядом.

- Недавно я наткнулся на один рассказ, который так запал мне в душу. Автор утверждает, что мы и так свободны, но в постоянном страхе перед незнанием, как использовать эту свободу. Он пишет, что система даровала нам свободу действий. Даровало нам время. Ненавижу, когда систему обвиняют, оправдывая свою трусость. Хочешь истиной свободы? – Сбрось груз и выдвигайся. Теперь мы не вынуждены постоянно думать о выживании. Во всяком случае, в той мере, в которой это было раньше. У нас появилось свободное время. Но мы не знаем, что с ним делать. И опять на выручку нам приходит система, предлагая разнообразные развлечения. Ну а мы легко заглатываем любую наживку. Государство должно быть пристанищем, временным оплотом для следующего шага. Но какого? Нам нужен один небольшой шаг, одно путешествие, нам необходимо найти истину, которая совсем близко, и я чувствую, как она дышит нам в спину, вертится и повторяет наши движения, и когда мы оборачиваемся, она вновь у нас за спиной. Ты понимаешь о чем я, Ал? Именно тогда всем ненавистная система рухнет. Рухнет, только когда мы будем готовы. Боюсь, ты меня не понимаешь, я чувствую это, но не могу объяснить. Опять моя голова разрывается, опять я с разбегу ударился о стену. Мы словно в плену…

- Свободы, - продолжил Алан, - я не один вечер размышлял над этим.

- Я так и знал, что это ты! Алан Ройс, ну как же! Не хочу выставить тебя слишком предсказуемым, но я догадывался. Твоя расчетливость в разговорах, вдумчивость. Ты мало говоришь и много думаешь, я это вижу. И я подумал тогда – а этот парень, наверное, намного лучше пишет, нежели говорит.

- Видимо, все же предсказуемый. - Улыбнувшись, ответил Алан. - Ева так же говорила. Она мне и указала этот путь. Но когда она ушла, я блуждал в потемках, пока не наткнулся на тебя.

- Это ведь и есть та самая дверь?

- Верно.

- Так ты мечтаешь стать писателем?

- Разумеется, столь дерзкие мечты проскальзывают в голове. Я просто хочу найти себя. Хочу, чтобы Хелен мной гордилась, хочу дарить подарки, которые всегда мечтал подарить, хочу путешествовать, хочу рухнуть на песчаный пляж и внимать шепоту океана, хочу кричать на горы и слышать ответное, громогласное эхо. Да, я хочу много путешествовать и много писать, пока моя душа полностью не выйдет из-под пера, отправившись в последний путь.

- Тогда пообещай мне, Ал, что ты не бросишь это дело. Только не ты. Пообещай.

- А знаешь, обещаю. Да! Я обещаю!

- За это надо выпить, дружище! Заодно и согреемся, наши разговоры о вечном все же не разжалобили мороз.

Они не стали заходить в паб, а просто купили бутылку виски, завернули ее в пакет и, передавая друг другу, пили и разговаривали. Наконец, они забрели в небольшой дворик и уселись на спинке скамьи. В другом конце двора, заливаясь опьяненным смехом, стояла компания подростков. Четыре девушки и три парня. Издалека казалось, будто на головах у них разноцветные шапки, но, приглядевшись получше, можно было разглядеть ярко-синий ирокез у одного из парней, одетого в узкие подстреленные джинсы и огромные ботинки, усеянные шиповидными заклепками. Лицо его было усеяно проколами везде, где только можно, и он то и дело отогревал его, прикрыв проколы руками и испуская в них теплое дыхание, разгоряченное пивом, банки из-под которого они разбросали в округе. Два других парня выглядели чуть скромнее, на одном разве что были столь же огромные ботинки кислотно-красного цвета в тон его столь же красного шрифта на куртке. У одной из девушек сияло несколько ярко-зеленых прядей. Остальные выглядели как обычные подростки. Все до одной, девушки устремили внимание на того кричащего своим видом парня, иногда, безынтересно поглядывая на остальных.

Алан закурил, сделал затяжку и, расплывшись в улыбке, такой прохладно-теплой, какая бывает только во время ностальгии, произнес:

- Помнишь тот странный день, когда ты, казалось, почувствовал весь мир? Просыпаешься однажды, переполненный новыми эмоциями, но еще не знаешь, что с ними делать, как усмирить, и низвергаешь на все, что видишь. Тебе еще кажется, что твои чувства особенные, самые особенные на свете. Твоя любовь самая сильная и всегда безответная. А потом ты обязательно возомнишь себя самым несчастным в этом бренном мире.

- Конечно! А в следующий такой день ты каменеешь, скучаешь по этим кипящим чувствам, пытаешься накалить их, но сделать это все сложнее. Ты хочешь вновь быть самым счастливым или хотя бы самым несчастным, но все тщетно. Пожалуй, в этом дне я и застрял, старина… - продолжил Оливер.

- А как я любил играть в снежки! – Вдруг он вскрикнул, соскочил со скамьи и принялся лепить белые комки один за другим, складывая их на скамью. Через минуту сиденье лавки было усыплено снежками, и тогда Оливер прокричал:

- Готовься! – Он взял снежок и кинул в сторону подростков, но промахнулся. В ответ послышались возмущенные возгласы. Затем он метнул еще один снежок и попал одному точно в грудь.

- Давай, трус! – Заорал Оливер и метнул еще один, - Алан, помогай!
Подростки быстро попрятались за столбами и лавками, и спустя полминуты в задир полетели ответные снежные очереди, поддержанные крепкими ругательствами. Алан подключился, и в обе стороны, точно пули, засвистели снежки. Оливер заливался смехом, несколько раз получил прямо в голову, но никак не унимался. Алан, словно завороженный смотрел на него, пытался поймать его неуловимую энергию, но она все ускользала сквозь его пальцы. «Он накалился» - подумал Алан и, на секунду отвлекшись, получил снежком прямо в нос, поскользнулся и плашмя упал на спину так, что дыхание сперло. Оливер, отмахиваясь руками, помог ему подняться, получая снежными комьями прямо по затылку и набрав целую охапку за шиворот.

- Давай, уходим! Давай! – Скомандовал и он и ретировался с поля боя под победоносные крики соперников.

Алкоголь теплым покрывалом окутывал их нутро и они вовсе не чувствовали усиливающегося мороза, разве что руки понемногу немели. Они прошли еще несколько улочек и со временем вышли к скучному району, где был слышен только хруст снега под ногами и тихое, еле уловимое пение гитарного соло на звуки которого и было решено двигаться. Спустя пару минут они подошли к невзрачному, но уютному в своей простоте бару, из приоткрытой форточки которого валил табачный дым. Не раздумывая, они зашли. На дверях была небольшая афиша, которая гласила:

"Сегодня вечером. Традиционное выступление наших друзей.
Группа «Архив»"

Они вошли и сели за крайний столик у стены. Бар выглядел аккуратно и уютно. Левее барной стойки располагалась небольшая сцена, на которой еле умещались музыканты. Передние столики стояли настолько вплотную к сцене, что гитарист легко мог задеть грифом посуду, но это даже создавало единство, чувство причастности к происходящему на сцене. Выступали мужчины в возрасте. Гитарист, он же солист, был здоровым, спортивного телосложения мужчиной, и гитара смотрелась немного смешно в его огромных руках с выпирающей мускулатурой. Он ловко играл соло, а затем, совершенно непринужденно брал голосом любые ноты. «Внутри он, наверное, намного моложе, чем внешне - подумал Алан, надеюсь, я смогу жить так же». Басист был высоким, плотным мужчиной с лысой головой, который в такт мило притоптывал ногой. Барабанщика было плохо видно за установкой, хорошо были видны только работящие, большие руки, давшие основание полагать о том, что музыка является для них душевным хобби. Ритм-гитарист был небольшого роста, намного моложе остальных, он постоянно дергался и пытался всячески завести публику, пока остальные неспешно исполняли песни. Они все были такие разные, но походили на семью, и всякий входящий, несомненно, чувствовал себя ее членом, неотъемлемым звеном. Сейчас они играли неспешную, мелодичную песню, слова которой навсегда запомнились Алану:

"Человеку подвластно все
Лишь бы было ради кого
Лишь бы было когда и зачем
Ну а как – разберусь я потом…"

В этот момент к ним подошла официантка, Алан взглянул в кошелек и только понял, что там ничего уже и нет. Оливер положил ему на плечо руку, улыбнулся и сделал заказ. Алан попытался что-то сказать, но тот перебил его: - Оставь, это всего лишь бумажки.
А песня тем временем продолжалась:

"И однажды спросят меня
Как достиг ты своих высот?
Ну а я не на миг не запнусь и отвечу:
Все ради Нее!"

Глаза музыканта блестели и с восхищением смотрели на столик, что стоял ближе всех к сцене. За ним сидела одинокая молодая девушка. Темнота и выбранная поза, скрывали ее лицо, позволяя разобрать только миниатюрные черты лица: узкие губы, маленький, прямой носик и волевой подбородок. Волосы были заколоты забавной шпилькой в виде нескольких цветных карандашей. Она застенчиво сложила руки на колени, и, не отрывая взгляда, смотрела в ответ ему прямо в глаза.

Закончив песню, музыкант огласил, слегка замявшись: - Дамы и господа, следующую песню я хотел бы посвятить своей дочери, которая сидит прямо передо мной. Я не умею говорить, но вроде неплохо пою, а потому, я все расскажу нашей песней. Он заиграл тихую, красивую песню, похожу на колыбельную, пел и смотрел на нее все с тем же невероятным восхищением. Никогда Алан не видел ничего похожего. С таким восхищением люди смотрят на море, на его игриво беспокойную гладь, или на ясное, прозрачное небо после векового заточения, но только не на людей. Любовь отца к дочери особенная. Алан представлял ее именно так: всегда сдержанная, уравновешенная, но издержки скапливает где-то под ребрами. А потом, однажды, переполнив этот сосуд, она вырывается на свободу такими вот песнями или благородными, безумными поступками. Любовь отца к дочери – олицетворение всей настоящей мужской сути. Крепкой и вечно преданной.

"…спи-и моя радость. Спи-и, мое солнце
Спи, ну а я, я буду рядом…"

Они сидели с Оливером и молча слушали волшебные песни этой неизвестной группы. И даже хорошо, что они остаются в безызвестности. Гениальное порой должно быть неизвестным. Своеобразный концерт вскоре прекратился и друзья решили разойтись, и, выходя из этого бара, они словно покидали родной дом. Оливер предложил встретиться через пару дней, но Алан посчитал, что будет целесообразней заняться поисками работы, поскольку денег почти не осталось. Оливер хотел предложить помощь, но сам же и передумал из уважения, разве что одолжив денег на такси и оплатив счет. Им предстояло ехать в разных направлениях, а потому они и взяли разные такси. Первым уехал Оливер, а затем и Алан. Таксист был молчаливым, что было неудивительно, поскольку стояла глубокая ночь, а ночью, как известно, лучше лишний раз смолчать. Дорога предстояла довольно длинная, и Алан задремал, усыпленный расплывшимся цветом неоновых вывесок, затем резко вскочил от автомобильного гудка, которым его решил разбудить таксист.

- Парень, не поможешь мне, перед тем как расплатиться? Кнопка багажника что-то заедает, наверное, тяги не хватает, не посмотришь на тросик, пока я нажимаю на нее? – Не оборачиваясь, проговорил водитель.

Алан согласился, вылез из салона и подошел к багажнику. По маху руки таксист нажал на кнопку из салона, и дверка багажника моментально открылась, Алан взглянул на тросик, который, похоже, был в порядке. И только он хотел крикнуть об этом, как получил сильный удар в живот, и, загнувшись, завалился на бок.

- Ты подумай! Только я решил, что у меня отвратительный день задался и вот, пожалуйста! Вы со своим дружком кинуть меня решили? Ублюдки! – устрашающе расставив в стороны огромные руки, рассвирепел таксист, закинул ногу в попытке нанести удар в грудь, но проскользнув по рукам, которые выставил Алан, задел челюсть. Она громко клацнула, резко сомкнув ряды зубов, а шея запрокинулась точно колосок на ветру. Затем, не целясь, он нанес еще три удара, наклонился, обшарил все карманы, достал бумажник, отошел на пару шагов, потом вернулся и еще раз пнул Алана, но уже не с былой силой, а как бы «на чай». Закончив с расправой, он громко хлопнул дверкой багажника, вернулся в салон и перед тем, как сорваться с места, вхолостую вдавив педаль газа, окутав Алана выхлопами дешевого бензина. Пролежав с минуту, Алан поднялся, шатаясь, прошел несколько шагов, прислонился к стене, но живот вновь закрутило, и он машинально присел. Затем достал помятую сигарету, прикурил и понял: «я живой».