1. Гранат Сальвадора Дали сырая версия 10. 06. 14

/Что со мной? Почему я снова думаю об этом… Реальность, ирреальность, реальность, ирреальность… И снова, и снова…/

; Переход Евклида

Бесконечное ничто. Переполненная пустота. Хаос с нулевой энтропией.

Абсолютно Белое расплывается повсюду, сжимается в точку чернильной тьмы. Точка удлиняется, превращается в линию. Линии множатся, переплетаются, исчезают. Наконец остаются лишь кляксы, и в конечном счёте — один островок абсолютно Чёрного. Некогда тьма, теперь она становится повсюду.

«Я расскажу себе всё. Нет существования без границ. Чтобы начался Я, нужна точка отсчёта. Нужно разграничить себя, определить, позиционировать. Так я смогу родиться и начать существовать».

Так начинается программа любого из нас, начало исправного алгоритма. Двигатель стартует после тяжёлого сброса, в информационном вакууме как движущей силе. Если код повреждён — сброс вечен. Но мой код цел, и я — Позитор. Каждый раз, когда есть минутка, я пересматриваю запись своего Начала. Хлад разума сверкает инеем вечной суровости.

Занимая точку сброса, я ощущаю покой и предвкушаю свой первый коллапс сознания.

Тогда я разграничил себя и своего донора. Целостный гранат, позиционированный, вдруг расслоился — прозрачная бесконечность расходится по фантастически аккуратным швам. Меня стало бесконечно много, мириады «я» зависли в ничто, в пространстве без границ и ориентиров, где нет ничего, кроме меня.

Осознание себя как бесконечного, но разграниченного, дало развертывание позиции «Я». Я стал частью множества зерен под кожурой. Поняв свои границы — где заканчиваюсь и начинаюсь — я стал «циркуляром». Осознание границ вводит в ступор: как выйти? Куда? Выбора нет, когда перед тобой бесконечность твоих «я».

Я устремляюсь в бездонную пропасть, падаю в себя. Границы исчезают, сознание мгновенно сжимается в точку. Я на миг бесконечен, вечен. Всё вокруг вспыхнуло…

Вот я здесь! … Я здесь! Я здесь! Я… Слова пульсируют в голове. Металлический лязг, чавканье, низкое трубное звучание вдали, скрип седла над ухом. Всё рождает давно забытую песню. Весёлое жужжание сменяется звонкими ударами — родное жужжание.

Кукушонок улыбается: мухи с человеческими глазами снова врезаются в стекло. Даже деревья разумны, недаром его называли Кука-Дурак.

Тёплое капает на лицо. Войл приоткрывает глаза: мохнатый Эйнштейн склонился над ним, улыбка в 32 зуба, туба выдавливает капли влаги на лоб. От ужаса он теряет сознание.

Боль утихает, мушки замедляются, глазки возвращаются в орбиты. Человек проваливается в грёзы…

И снова — начало: «Я здесь! Я здесь! Я…» Сознание возвращается, словно плёнка после разрыва.

«Это был СБРОС, — понимаю я. — Сброс на извлечение связующего звена, циркуляра. Я, как зерно граната, попал в ловушку первичного сознания. Игрушки ожили, сознание провалилось в себя, и моё «Я» обозначило позицию. Запустился двигатель бытия».

Голос знакомый, давно забытый. У меня нет тела — ни рук, ни ног, нет носа, не слышу дыхания — только чувство постоянства. «Да, так было всегда!» Мысленно перебрал сотню вариантов внешности и остановился на четвёртом: «Да, скорее всего, я выгляжу так».

Автоматически устанавливаю информационную инертность, координаты параллели и побочные факторы. Закончив «вздох», отмечаю: позиция обозначена.

– Мир, могу я присесть на дорожку?
– Присесть? Хм, да хоть приляг, если это придаёт уверенности. Если свет твоего Я согреет всё вокруг.

Войл хотел процитировать «Книгу Смысла», но осёкся, бережно прикрывшись эмоциями из прошлого:

– Только не забывай, что человеческие наклонности могут выйти за рамки контура, и начнётся «Черный день».
– Да, знаю, — отвечает Войл, — но мой вопрос — часть позиции.

Фантом Кук закрепляет око Миру. На фоне дрожащего белого облака око закатывается, придавая ситуации оттенок детства. Мир аккуратно снимает «залипухи» и складывает в рюкзак. На полке «залипухи» принимают образы своих создателей, слегка отличаясь, иногда складывая целые истории.

– Не надо ля-ля, Кука, — бурчит он, но тянется за рюкзаком.

Разговор существует лишь в абсурде: Войл достаёт его из микромиров, без звуков. Переход на звук сужает поле вариаций.

Хирурги владеют генератором «Белого абсурда», наполняют пробелы массой информационной «пены». Пена множится, конвертируется, как бушующее молоко. Синхронизация с ней возможна лишь дронами обратной рекурсии. Проекция сохраняется в нейтрокристалле, который покрывается шипами поли-излучения. Только своевременная nD-голограмма — «Букашка в янтаре» — отражает процесс.

Вектор-пена хирургов подавляет случайные параметры, позволяя заполнять пробелы: нет камня — вот камень; нет времени — вот день. Чудо? Нет — Карандаш.

– Да, я не хирург, я не позитор, я — Simulacrum vitalius, — сказал Войл в споре с трэшером «Пушкиным». «Но это не запрещает мне корректировать среду моего личного проекта».

Мы растём, и после каждого сброса наша инфобаза больше прежней. За основу древа бытия берём подобие абсолюта. Каждая догма дня существует после проверки. Если объём выходит за рамки — «Черный день». Варианты: трансформация или абсурдизация.

«Если вместишься в дне своём, с кодом и Началом — Я. Иначе — абсурд, хаос, новая черта для дитятей».

Кука закрывает глаза на бесконечно-кривых и синхронно со временем входит в физический мир. Начинается новый день.