4

БывалиБывали дни, когда я был дома один. Бывали дни когда дома мы оставались с братом вдвоем. Редко, но все же бывал, когда наша семья была дома в полном составе, разве что ночью и то не всегда. Если дома становилось больше трех членов семьи кто-то обязательно уходил. Или отец - пить, или брат гулять с девушками и тоже пить. Мне в силу возраста это было непонятно, и я почти сутками торчал дома и мне это было интересно. У меня были друзья, я даже иногда гулял с ними, но больше предпочитал быть с ними. Брат часто был мной недоволен. Что-то я делал не так, что-то ни так говорил, отвечал не так как он хотел услышать. Так возникали скандалы и он меня бил, а я пытался бить его. Я жаловался маме, но мама не принимала никаких веских мер, которые смогли бы удовлетворить моё самолюбие, и я ревновал, чувствовал себя ненужным и скорее всего приемным. После я осознал, что в насилием на насилие отвечать нельзя, хотя насилие всегда порождает насилие или, что еще хуже, психологические травмы. Нет я не был ущербным или каким-то не таким как всем, замкнутым или что-то вроде того, просто я был обычным ребенком и мне хотелось внимания, так в человеке прорастают зерна эгоизма. Несмотря на непостоянство состава нашей семьи, мы всегда ходили на дачу все вместе. Как правило, это были выходные суббота и воскресенье, начиная с весны и заканчивая осенью. До дачи было около 4 километров, машины у нас не было и мы ходили пешком. Мне нравились эти прогулки, потому что когда ты еще совсем мал - не чувствуешь усталости, чувствуешь только неимоверное желание открывать мир, видеть и жадно поглощать все, что перед тобой открывается. Иногда по пути на дачу мы сворачивали в лес, чтобы срезать расстояние. Тогда передо мной открывалась прекраснейшая картина того самого единения с природой. По пути мы собирали грибы, которые готовили и ели на даче, срезали березовую чагу, которая после заварки в чайнике, была на вкус очень даже ничего, а еще мы с братом объедались ягодами: черникой, брусникой, костяникой, земляникой. Однажды, я даже хотел проглотить "вороний глаз", но мой брат меня остановил, сказав, что ягода ядовита, хоть и красива, наверное, ему была не безразлична моя жизнь. Вся дорога до дачи по времени занимала около 40 минут. На даче брат с отцом строили дом, а им помогал, опять же в силу своего возраста, чем мог. Но больше времени я проводил с мамой, обрывая сорняки с грядок или перекапывая землю. Мне это не очень нравилось и я постоянно хотел улизнуть, хотел залезть на теплицу и смотреть на всех сверху - это было прекрасно, все внизу было маленькое, а наверху дул свежий и прекрасный ветер. А потом мы обедали, а потом работали снова, и вечером шли домой. Иногда мы возвращались уже вечером и небо было густо синее, а на нем были маленькие дырочки звезд. Больше никогда в жизни я не видел, таких звезд как там. Воздух был свеж и чист, точно не таким, каким он был в городе, в который я приехал через несколько лет, когда поступил в институт.
Иногда родители жалели нас с братом, или просто хотели побыть вдвоем и не брали нас с собой на дачу и мы были предоставлены себе на целый день, а иногда и на два, когда дом был уже построен и они оставались там ночевать.
Был июль, и были каникулы. Я учился в классе 6 - мне было лет 11, брату  уже исполнилось 16 и родители в этот день оставили нас именно на всю ночь, так как возвращаться домой пешком, по всей видимости им не хотелось.    
Я почти весь день просидел дома лелея свое одиночество, несколько раз пытался себя чем-то занять: пытался что-то смастерить из пластиковых бутылок, на несколько часов вышел во двор попинать в футбол с соседскими парнями, но в итоге около 4 часов дня был уже дома уставившись в телик. Я любил что-нибудь делать из пластиковых бутылок, я резал их, вставлял в них разные предметы, совершенно не представляя, что из них получится в итоге, но потом мое воображение делало свое и они превращались не то в машину времени, не то в звездолет, не то в подводную лодку, в которую обязательно потом садился игрушечный солдатик и испробовал мое изобретение на глубине ванной. Бутылок дома было много, потому что мы пили с братом и отцом много газировки, и моя фантазия не знала границ. Но в этот день мне и этого не хотелось.
Дома я просидел до вечера. Брат где-то гулял со своими друзьями, и мне казалось, что домой он не собирается. Улица затягивает в свои сети, тем более летом. Брат вернулся поздно вечером, когда город уже увяз в вязкой вечерней тьме. Родители оставили нам кое-какие продукты в холодильнике, чтобы не умерли с голода  и немного денег, чтобы что-нибудь купить. Брат сказал:
- Что ты сидишь?
- А что? - ответил я.
- Пойдем прогуляемся, я тебе что-то покажу.
Предложение было заманчивым, если учесть, что брат никогда меня никуда с собой не звал, а потому я согласился и мы вышли на улицу.
- Куда мы идем? - спрашивал его я.
- Дойдем, увидишь, - повторял он.
По пути мы встретили друга моего брата, звали его не то Серега, не то Юра, я с ним отношений никаких не поддерживал, а потому он меня не очень то и интересовал. Брат позвал его с нами, и мы втроем пошли по пути, которым вел нас мой брат.
Район, в котором мы жили находился у берега реки, а потому ландшафт был весьма неровный и представлял собой восходящие друг над другом холмы. Мы шли, становилось все прохладнее и темнее. Мы прошли мимо магазина, который в такое время уже не работал, но над ним горела желтыми лапочками вывеска с цифрой "90", уж такая была мода в советское время обзывать магазины номерами - этот был №90. Местные называли его стекляшка, потому что у него были стеклянные витрины. Мы прошли мимо магазина, разговаривая о чем-то не очень важном, но в  то же время весьма интересном, что-то вроде того, что не одни мы в этом во  Вселенной, и это подтверждается хотя бы миллиардами звезд, рассеянных по нему, некоторые из которых даже намного ярче нашего пресловутого Солнца. Потом мы прошли мимо школы, в которой все учились. Я редко видел её в темноте, хотя и жил не далеко от неё она. Над входной дверью, покрытой облупившейся коричневой краской, висел желтый фонарь, освещая крыльцо, и стены школы - рыжие, крашенный охрой, вечером, да и при свете фонаря становились насыщенными, темно матовыми.
Мы перешли через дорогу напротив школы и вышли к заводу, который без преувеличения можно было назвать районо образующим, до города образующего он не дотягивал, и как показало впоследствии время, так и не дотянул. В тот день, когда мы шли по неведомому для меня пути, завод еще работал и давал средства к существованию большей части жителей нашего района, а то и города.
Я понял, что мы идем в сторону заводской столовой, где иногда мы обедали. Когда мы прошли проходную завода, я почувствовал запах. Запах был приятный и теплый, ни на какой другой запах он похож не был. В вечерней, почти ночной, тишине и темноте, изредка прерываемой тусклыми фонарями, казалось, что этот запах рассеялся по всему району, а вслед за ним и городу. Запах стелился по земле, взмывая к воздуху, скользил по забору завода, по ступенькам крыльца проходной, ложился на листья деревьев. Мы обошли столовую и подошли с торца здания, в котором она располагалась. Я увидел маленькое светящееся окошко и понял, что именно оно и является источником этого запаха. Это была пекарня, которая работала по ночам, там пекли хлеб. Это были обычные булки и только одного сорта. Хлеб пекли для столовой и для любителей покушать ночью.
Через много лет, когда я вновь почувствовал такой же запах, запах свежего, только что испеченного хлеба я вспомнил именно это окошко, и именно этот свет, рассеивающий ночную тьму.
- Вот и пришли, - сказал брат, - сейчас попробуешь что-то вкусное.
Он постучался в окошко. Окошко открылось, и из него выглянула женщина на вид лет 30, с красным лицом и с белым котелком на голове. Свои руки она высунула из окошка, они были в муке, и она, глядя из окошка, кивнула нам, мол, что хотите.
- Две булочки, - брат протянул ей деньги.
Женщина взяла деньги рукой, покрытой белым порошком, и провела тыльной стороной ладони по своей щеке. На щеке осталась мука. Через секунду, еще раз окинув нас всех взглядом, женщина скрылась из виду за окошком. Через минуту она снова появилась, протягивая в отверстие окна, одну за другой булки хлеба. Я заметил, как от них шел пар. Брат протянул мне одну, и я почувствовал её жар, её хрустящую корочку и аромат, с которым мне в силу своего возраста сравнивать было нечего.
- Убери её под ветровку, - сказал он мне.
Я так и сделал. Под ветровкой стало жарко. Брат сделал тоже самое.
- Сейчас на берег спустимся, там съедим, - и он отправился через дорогу к горке, которая вела прямиком к реке, которая разрезала весь город на две половины. Берега этой реки были стянуты несколькими мостами, при отсутствии которых, казалось, что город расползется пополам.
На берегу было темно. Фонарей на нашем берегу никогда не было, и единственным источником света были звезды, луна и дорожки фонарей на глади реки с противоположного берега. Кроны тополей шумели, раскачиваясь кронами на остывающем, но еще теплом ветре. Мы подошли к самому берегу, на воде расходились круги: некоторые от насекомых, а некоторые от рыбы. Иногда в местах, затянутых круглыми, зелеными листами кувшинок, слышались сильные всплески, утверждая, что в реке еще существует жизнь. Мы стояли минут десять и смотрели на противоположный берег, на котором шла совершенно другая жизнь, я много раз бывал там, но всегда, глядя с берега, от своего дома, мне казалось, что тот берег необитаем. Вечером и ночью тот  берег абсолютно другая земля, где царит другая жизнь, по своим правилам и законам, но днем он становился ни чем иным, как просто половиной другого города.
- Видишь эти дорожки, - сказал мне брат, показывая на свет фонарей с противоположного берега.
Я кивнул головой.
- Это черти светят, чтобы людей запутать. Они их заманивают на дорожку на эту, а они тонут.
 - И что дальше? - спросил я.
- Да ничего, просто людей больше нет, - он улыбнулся.
- Да хватит чушь молоть, - вставил приятель моего брата, - просто свет отражается на воде.
Они оба засмеялись, но мне было не смешно, я знал о том, что брат и его друг в силу возраста более осведомлены о всех процессах в мире, поэтому посчитал, что за смехом они только скрывают всю правду - истину, которую я познаю тогда, когда буду таким же взрослым как они.
- Миш, а почему этих дорог нет днем, - обратился я к брату.
- Понимаешь, днем вокруг божий свет и черти не могут появляться, а ночью они пользуется тем, что света нет, хоть и самим и пользуются, чтобы людей подманивать.
Друг брата ухмыльнулся, но я не предал этому значения. Я навсегда поверил, что зло происходит ночью, какой бы прекрасной ночь не была, нужно быть начеку.
Мы стояли и смотрели на воду реки, в которой отражался свет, тусклый и притягательный. Он не бил по глазам, а ласкал взгляд. В нем была загадка, которая вовсе и не требовала ответа.
Хлеб все еще был горячим и обжигал живот и грудь под курткой. Миша посмотрел на меня и достал свою булку из-под куртки, и передал её своему другу.
- Давай свою, - сказал он мне.
Я достал булку и передал её ему.
- Так вкусно пахнет, - сказал я ему, - давай попробуем.
Он посмотрел на меня проницательным взглядом, таким, который я у него никогда не видел. Разорвав булку на две части, он передал одну мне. От булки пошел пар, она была еще горячей, из-под золотистой корочки была видна белая, точно вата, мякоть. Корочка хрустела на зубах, хлеб был таким вкусным, каким еще никогда не был в моей не долгой жизни. Я никогда не думал, что хлеб, от которого я постоянно отказывался в во время обеда и ужина, может быть таким... горячим, хрустящим, теплым.
- Что Максим, вкусно? - спросил брат.
- Очень, - с набитым ртом попытался произнести я, продолжая жадно откусывать от той части, которую мне дали.
Друг брата ел также как и я. Похоже, что он тоже почти весь день ничего не ел. Миша, напротив ел медленно, отрывая небольшие кусочки золотистой корочки с мякотью, и клал их в свой рот.
- А знаешь, чтобы ты сейчас поел этот хлеб люди много сил приложили.
- В смысле? - произнес друг брата.
- Да, почему Миш? - теперь я понимал, что я не одинок в своем незнании сути вещей, есть еще по крайней мере еще хотя бы один человек, который не знает того, чего не знаю я.
- Хлеб из чего делают? - глядя на меня спросил брат.
- Из теста, - уверенно начал я, - наверно.
- Правильно, - продолжал Миша, но ведь, чтобы сделать тесто нужна мука, нужны яйца. А для того, чтобы сделать муку, нужна пшеница или рожь. Её нужно вырастить, собрать, измельчить в муку и этим всем люди заниматься. А чтобы были яйца нужны курицы, а за ними тоже люди ухаживают. А потом когда ингредиенты приготовят, тогда уже люди этот хлеб пекут.
Для меня это не было откровением, я знал об этом, просто сути вопроса изначально не понял, но все же произнес
- М-м-м, - промолчав несколько секунд, я добавил, - а все-таки свежий он вкусно пахнет, не так как у нас дома.
- Да согласен, - произнес брат, - это запахи детства. Ты еще много почувствуешь, многое останется в твоей памяти, как самое прекрасное и это будет что-то среднее между воспоминаниями и ощущениями - это будет прекрасно.
Он замолчал, как будто ощущая, все то прекрасное, что было в его жизни: картины мира, запахи, ощущения.
- Это также, когда я в детстве гулял со своим отцом по лесу, - начал Мишин друг, - там были разные запахи, я специально нюхал грибы, ягоды. Так вкусно пахла земляника, а еще я помню, как пахло тогда хвоей... - и он замолчал.
- Все пойдем домой, - разрезал тишину голос брата.
Домой мы шли по берегу. Дом находился рядом, но по пути нужно было обойти густую траву, поле, засаженное картошкой, по периметру обтянутое колючей проволокой, да еще и пройти по узкому участку берега, заросшему камышом. По пути я нарвал несколько веток камыша. Я до сих пор не знаю, что это в сущности такое, можно ли коричневый набалдашник на зеленой палочке назвать цветком, но что-то притягательное в нем было всегда, и я не удержался. Ночь становилась все сильней. По пути мы попрощались с другом брата, и впервые он пожал мне руку на прощанье. Мы подошли к нашему подъезду и на некоторое время остановились. На реке все также светились чертовы дороги. Было видно, как они извиваются на речной глади от ветра.
- Выбрось камыш, - сказал мне Миша.
- Почему, - недоумевая, сказал я, - я хотел взять его домой.
- Камыш домой носить нельзя, говорят, если его домой принесешь, беда случится.
Я не поверил ему, это не укладывалось в моей голове, но камыш я все же выбросил.
Дома я разделся и лег на свой диван. Брат ушел спать в гостиную. Я долго лежал, глядя то на стену, то поворачиваясь на потолок. Мое детское воображение рисовало картинки на границах света и тьмы. Цветы на обоях казались не цветами, а животными или птицами, а иногда людьми. Они перепрыгивали с обоев на потолок, с потолка на пол и вновь перепрыгивали на обои. Я не мог уснуть. Брат тоже не спал и слышал, как работает телевизор. Я начал думать, что же будет, если вдруг меня заманят эти черти и меня не станет на земле, если я им поддамся. А потом стал думать почему все люди умирают, и почему все в разное время. И мне стало страшно, что если я умру или умрет брат, папа или мама.
- Миша, - позвал я, уже не в силах сдерживать непонятные для меня мысли.
Я услышал, как зашумел диван, как его ноги встали на пол. Он зашел ко мне в комнату.
- Что? Ты почему еще не спишь?
- Я не могу уснуть, - тихо, вроде как извиняясь, заявил ему я.
- Так ты постарайся и все у тебя получится.
- Я вот думаю, если меня черти заманят на свою дорогу, меня не станет?
- Нет, ты всегда будешь. Люди никогда не исчезают навсегда. Они просто потом появляются в другом месте. Они становятся другими не такими как сейчас, в другой семье, например.
- Но я не хочу быть в другой семье, - запричитал я, - я вас люблю, и не хочу быть с другими мамой и папой, с другим братом.
- Да ты что переживаешь, мысли дурацкие тебе на ночь глядя приходят, давай спи еще. Нам всем еще далеко до того, чтобы умереть и исчезнуть, а чертям ты не поддавайся и все будет в порядке, мы ведь сильнее их,  - сказал брат, и улыбнулся мне, - когда мы все вместе с нами ничего не может случиться.
Я кивнул брату, и он ушел к себе в комнату. Еще несколько минут я лежал и думал над его словами. Я знал, что мой брат в соседней комнате, а пока он рядом ничего произойти не может. Вскоре я уснул.