6

Следующее утро было волнительным и тяжелым. Волнительным, потому что предстоял первый день в институте, новые люди, новые цели, новые требования, а тяжесть утра складывалась из сильнейшего похмелья. Молодость тем и хороша, что никогда не разграничиваешь, когда можно пить, а когда пить не стоит. Голова болела ужасно, как будто в неё забивали гвозди, желудок сжался до боли. Ужасный вкус во рту напоминал о вчерашней тошноте и выпитом спиртном. Голод тревожил желудок и сознание, но при одном виде еды возвращалась вчерашняя тошнота.
На улице было морозно. Этот факт меня очень радовал. Мне казалось, что температура моего тела зашкаливает, потом холодный воздух был самым приемлемым для меня. Он остужал меня. Такого похмелья как в  этот день у меня никогда не было, да и водку я пил всего несколько раз в жизни. Тревога не покидала меня. Когда я подошел к Институту, она только усилилась. Утро напоминало мне 1 сентября в школе, но только шел я без цветов и  не в костюме тройке, который носил последние три года. Возле Института оказалось около десятка разных магазинов: продуктовых, канцелярских, галантерейных, с разной одеждой. Они отличались своими цветами и размерами. Рядом была автобусная остановка, я подумал, что наверное можно доезжать на автобусе до Института, а идти от дома по 15 - 20 минут каждый день пешком. На автобусе с каким номером можно доехать до Института от моего дома я не знал. Я зашел в киоск на остановке и купил пол-литровую бутылку минеральной воды. Самому мне никогда не приходилось прибегать к её помощи при похмелье, но некоторым моим знакомым, с их слов, она помогала справиться с недугом. Я сделал несколько глотков. Вода была холодная, ломило зубы, я жадно её глотал. Пить её было очень приятно, как если бы я умирал от жажды в пустыне и мне предложили воды. Никто бы не стал разбираться в её температуре и чистоте. Похмелье - пустыня которая никогда не кончается и  не радует маленьким оазисом.
Минералку я допил за несколько минут и направился к центральному входу главного учебного корпуса. На крыльце собралось больше сотни человек, а может и больше. Раньше я никогда не видел такого скопления людей, разве что на дне города или дне победы в родном городе, но так, чтобы в обычный будний день собралось столько людей - для меня это было ново, и в несколько дико.  Многие парни были в костюмах, многие девушки в красивых платьях, а некоторые, как и парни в костюмах. Публика была разношерстная и разновозрастная. Были и какие-то растаманы, в разноцветных шапках, глядящие свысока будущие дипломаты в дорогих костюмах, и такие как я, до конца не понимающие, каким образом и зачем они оказались здесь.
Мне казалось, что я самый молодой среди них всех. Я пришел на учебу в туфлях, синих джинсах и футболке, с изображением большой буквы "А" в круге - знака анархии на спине, но чтобы скрыть её накинул бежевую ветровку. Я боялся, что меня не так поймут, но оказавшись у института, я понял, что я не понимаю их. Многие как по привычке держали в руках цветы, мне даже стало интересно кому они собираются их вручать. Классным руководителем здесь и не пахло.
Я поднялся на крыльцо. На нем стоял стенд, где находились списки, в которых все фамилии были разбиты по учебным группам, а также указывался номер аудитории, в которой должно состояться знакомство будущих одногруппников. Я пробрался через людей, столпившихся перед входом, и вошел в здание института. На входе было организовано что-то вроде КПП. Там стояли мужчины в камуфляжной форме и проверяли документы. Я прошел мимо них, предъявив им паспорт и, поднявшись на третий этаж, оказался около аудитории 316. Рядом с аудиторией находились десятка два человек. Одни из них были похожи на меня, другие выглядели гораздо старше. Взросление у всех происходит по-разному.
Через несколько минут нас  пригласили в аудиторию. Аудитория - так назывались учебные кабинеты в институте, ничем не отличались от учебных кабинетов в моей родной школе, разве что окна в них были намного больше, потому в аудиториях было светлее. В остальном там были такие же как в школе парты, стол преподавателя и доска. Парты также как в школе были изрисованы и исписаны синей ручкой. На некоторых было написано: "Рок", "Рэп", на других фразы, вроде "Хочу домой". От последней фразы мне стало как-то не по себе, но все же я стал студентом и домой мне пока не хотелось. Все прелести студенческой жизни необходимо вкушать вдалеке от родительских глаз, покуда это не привело к их преждевременной кончине.
Я сел на последнюю парту рядом с парнем, которого раньше видел на вступительных экзаменах, как его зовут и откуда он я не знал, но он мне внушал больше доверия, чем все остальные одногруппники, которых я видел в первый раз.
Знакомство с группой началось с речи нашего старосты. Староста наш выглядел одновременно серьезно и нелепо. Он был одним из тех мужчины в камуфляжах, проверявших документы на входе в институт. Он говорил длинную речь, по большей части бессвязную, бессмысленную. Основная идея его речи заключалась в том, что все мы должны гордиться поступлением именно в этот институт, и нам нужно жить дружно, потому что учиться нам предстоит всем вместе 5 лет.  На вид ему было около 30. Такое впечатление по большей части складывалось из-за его щетины, не сильно большой, но густо черной. Он был плотного телосложения, и как показалось, говорить очень любил, но не умел. Пока он высказывался о прелестях обучения в институте, от него так и несло самовлюбленностью. Про таких людей обычно говорят, что он балдеет сам от себя. Это читалось в его глазах, мимике и жестах. Все-таки его слушали, не перебивая. Опасаясь в первый же день поймать на себе косые взгляды окружающих, хотя его тягомотина всем откровенно приелась. После того, как он закончил говорить, мы начали знакомиться.
Знакомство происходило следующим образом: каждый, в соответствии со списком группы, ранее подготовленным специально обученными людьми, вставал, называл фамилию, имя, город из которого приехал, чем увлекался или увлекается в настоящее время. Оказалось, что парень с которым я сел  приехал из Мурманска. У него была темная кожа, сальные взъерошенные волосы, на подбородке у него была большая противная родинка, похожая на бородавку. Сам он был щупловатый, но с гордостью говорил о том, что он окончил школу с золотой медалью, о том, что он кандидат в мастера спорта по футболу. На нем был одет какой-то старый коричневый, истертый и такой же засаленный, как и волосы, свитер с высоким воротником, край которого упирался в его подбородок. Звали его Эдуард.
Потом представлялись все остальные. Я обратил внимание только на нескольких человек. Одна была девушка, а второй был парень. Девушка была блондинкой, но говорила достаточно хорошо для блондинки. Ростом она была около метра шестидесяти. Волосы её были завиты и как плющ вились и спускались на плечи. Она была короткой кожаной куртке, обтягивающей большую, для её роста, грудь. Ноги также были обтянуты голубыми джинсами. Попа её была чуть вздернута, из-за джинсов казалась упругой. Не исключено что и без джинсов она была именно такой.
Парень же был высокий. Смотрел на всех свысока, но это касалось только его роста, глаза же у него были добродушные. По его внешнему виду было видно, что жизнь его потрепала. Он сказал, что очень рад быть сегодня рядом со всеми нами. Его слова были похожи на правду. Он располагал к себе. Свали его Андрей Кошкин. Оказалось, что он тоже спортсмен. Причем занимался всеми возможными видами спорта, начиная от дарца, заканчивая волейболом, только шахматами не увлекался. Позже я узнал, что он сирота и воспитывался в детском доме, потому то наверное в его глазах была какая-то печаль, какая-то недосказанность.
Конечно, дошла и до меня очередь. Я сказал несколько предложений, которые никак не отражали мою личность, но похоже всем хватило и этого, а я больше ничего и не хотел никому давать. Однако, когда я назвал город, из которого приехала, наш староста как-то оживился  и посмотрел на меня пронзительным взглядом, потом улыбнулся мне и кивнул головой. Я не понял, что бы это могло значить, но все же мне было как-то приятно в тот момент, что он знает мой родной город, хотя сам он оказался совершенно из другой части страны.
Когда все закончилось ко мне шаркающей походкой, на своих ногах-спичках подошел Эдик.
- Будем знакомы, Максим, - протягивая мне руку, сказал он.
- Ага, - мы пожали руки.
- Может в центр сегодня сходим, погуляем? - предложил он, - давай свой номер телефона.
Я не хотел с ним никуда идти, но, понимая, что как-то придется какую-то часть жизни жить всем вместе, в одном коллективе, я согласился. Мы обменялись номерами. С чего то надо начинать знакомство. Чужие люди чужие, пока с ними не познакомишься.
- Во сколько встретимся? - спросил я.
- Давай в шесть, на площади, - я понял, что он имеет в виду центр города.
Мы пожали руки еще раз.
- Все до встречи.
- До встречи.

Без 15 шесть я стоял в центре города на "площади 1905 года". "Каким знаменательным был 1905 год, если в честь него назвали площадь в городе?" - думал я, но на ум мне приходила только русско-японская война, в которой мы проиграли. Пробок в городе, как ни странно не было, и я доехал до центра за 20 минут. Погода была отвратительная. Было пасмурно, шел мелкий дождь. В неровностях асфальта накапливались лужи, которые становились все больше и больше. Я стоял возле памятника Ленину, на улице Ленина, напротив здания городской администрации, которой тоже дали бы имя Ленина, если бы это было возможно. Я поднял глаза на небо. Небо было затянуто клочками туч, а надо мной нависла рука вождя, указывающего на администрацию, и по всей, видимости набравшая уже горсть дождевой воды. Ноги Ленина были светло серые, на них не попали капли дождя, а голова и пиджак наполовину были уже мокрые, а от того темно-серые. Мне показалось забавным, что памятник стал двуцветным, как на кадрах хроники, где цвета различаются только  оттенками серого.
Я стоял под дождем. На мой телефон никто не звонил, и Эдика не было видно. У меня не было зонта, и я постепенно становился как Ленин, в смысле мокрый.
Эдик появился из неоткуда, вместе с ним и появился, такой же как он тощий парень, с торчащим в разные стороны русыми волосами. Волосы его были жирные, да и сам он выглядел каким-то засаленым. Эдик был все в той же одежде, в которой был в институте.
- Костя, - показывая на него рукой сказал Эдик, - он с нами тоже учиться будет, но в паралельной группе.
- Приятно, - сказал я, - протягивая ему руку.
Рука его оказалась такая же жирная как и его волосы. "Проблемы с обменом веществ", - подумал я почему-то, - "Но ведь это не делает его плохим человеком", - решил я для себя.
- Куда пойдем? - спросил Эдик.
Я совершенно не знал куда идти, да и идти то мне никуда не хотелось, хотелось только спрятаться от дождя. В жизни часто бывает так, что люди сами не имеющие никаких предложений берут инициативу в свои руки, создавая иллюзию заинтересованности. Таким был Эдик. Не имея даже представления о чем бы то нибыло, он всегда заявлял о своей осведомленности, либо переводя тему на другую более ему известную, либо изображая человека соглашающегося и готового разделить точку зрения собеседника. Был он далеко не дурак, но используя эти приемы, выглядел в чужих глазах еще более значимо. Так и в этот раз, Эдик не имея ни малейшего представления о том, чем заниматься троим незнакомым парням, задал нам вопрос и таким образом снял с себя обязанность думать, потому думали только мы с Костей.
- Пойдем куда-нибудь в кафе, - не подумав, желая только укрыться от дождя, который лился по лицу, предложил я, через несколько секунд осознав, что в кафе нужно будет что-то заказывать, а мои финансы оставляют желать лучшего.
Похоже у парней были те же самые проблемы, поэтому они в один голос отвергли мою идею.
- Пойдем пива возьмем и в сквере посидим, там столики с зонтиками есть, я видел, - предложил Костя и на этом и порешили.
Костя всеми своим движениями и манерой говорить напоминал мне гея. Когда я учился в школе таких как он мы просто напраосто били. Они своими пидорастическими ужимками  раздражали абсолютно всех в школе, за что и были биты, за то что не такие как все. Хотя Костя по его рассказам после двух бутылок пива, был не геем и расстался совсем недавно со своей девушкой, потому что поступил в институт за 1000 километров от родного города, а она осталась там. Я не был уверен на сто процентов в правдивости его слов, но проверять не собирался.
Пиво я не хотел пить. После вчерашнего немного подташнивало, но голова уже не болела. Поговорка "Клин клином вышибают" возникла именно в тот момент, когда мой желудок вновь буркнул. Я решился и взял себе две бутылки "Стеллы Артуа". Мне нравилось не столько пиво, хотя в пиве я ничего я и не понимал в том время, сколько белая с красным этикетка и обернутое белой плотной бумагой горлышко. У этой бутылки, в отличие от других еще был маркер температуры, в виде  какой-то дудки, если он появлялся на бумаге, то пиво охлаждено до оптимальной температуры. Я тогда и подумать не мог, что можно пить теплое пиво, потому в магазине попросил именно  охлажденные бутылки, несмотря на то, что на улице шел дождь и было прохладно. Взяли мы сразу по три бутылки, посчитав, что лишний раз бежать в магазин никому не захочется.
Мы сидели в сквере, выпив по две бутылки пива, потянуло всех на разговоры. Дождь стих, мелкие капли бились о брусчатку, о нашу одежду и лица, но алкоголь сделал все, чтобы мы их не замечали. Разговоры со спиртным никогда ни к чему не приводят. Костя рассказывал о своей девушке, Эдик о доме и футболе, я больше слушал, да и рассказывать мне в общем-то было не о чем. Я не хотел с ними откровенничать, ведь я совсем не знал ни одного, ни другого. Говорить о себе я вообще не любил, а с посторонними для меня людьми еще и не хотел. Они не напрягали меня вопросами, меня все устраивало, я потягивал пиво, чувствуя как сводит скулы от холода, и как пена шипит у меня во рту. Мне нравилось так сидеть. Эта картина напоминала мне сцену из старого фильма. Я сижу в полном одиночестве на скамье, вокруг ходят люди, все заняты своими делами, но камера оператора сосредоточена только на мне, я сижу гляжу перед собой, отрешенный от всего происходящего вокруг. Люди проходят перед объективом, но через секунду пропадают. Рядом на скамье сидит молодая пара - она у него на коленях, он что то рассказывает ей, она смеется, закидывая голову, и хлопает ладонью его по плечу, мол, прекрати, ты такой дурачок.  У неё хороший маникюр, на пальце золотое кольцо и браслет с кулоном. Но камера на мне, и дождь ложится мне на волосы, лицо, капли летят перед камерой, но дождь не сильный, а нервный - мелкий и частый. Я немного склонился, двумя руками держу бутылку пива между ног, не отрывая взгляд от земли. И все думают, что-то произошло у него в жизни, он запутался... У некоторых возникает вопрос: "О чем он думает?", но ответа нет, и этого их интригует, но нормы принятые в обществе, да и бутылка пива вы моих руках, не дают им возможности задать мне этот вопрос в лицо. Но ответ очень прост, я просто сижу и пью пиво абсолютно ни о чем не думая. Ирония жизни, если хочется создать задумчивый вид, нужно просто ни о чем не думать. Камера постепенно отъезжает, и фокус мутнеет, остается только дымка и дождь…
- Может еще по пиву? – вполголоса, как будто разговаривая сам собой, спросил Эдик. 
Пиво я больше не хотел. На холоде, когда ноги мои промерзали, я очень хотел в туалет, а усугубив на холоде пивом, мне не захотелось  испытывать свой организм на предмет способности удерживать в себе жидкость.
- Может по домам? – больше высказывая свое желание, чем спрашивая, произнес я, - как-то холодно нынче и мне, кажется, можно заболеть.
 - Не, я в общагу не хочу, - заявил Эдик, я лучше еще пивка бутылочку.
- И я, - обозначил свое присутствие Костя.
Я не собирался составлять им компанию, они меня об этом не просили, хотя если бы  и попросили я бы тоже не собрался, впрочем, и они мне нужны не были. Я пожал руки Косте и Эдику, со словами вроде: «До скорого», но они мне ничего не ответили, а Эдик перед тем как протянуть мне руку вытер ее об джинсы. Джинсы были мокрые -  «Он наверное, обмыл ее так»,- подумал я и отправился под моросящим по каменной мостовой на остановку.
Я никогда не любил дождь. Было в этом что-то детское. В детстве мама всегда заставляла меня идти домой, когда дождь начинался. Понимаю, конечно, она просто беспокоилась на мое здоровье, но ее совсем не интересовало, что мне хочется играть и под дождем. Так из раз в раз, из года в год, нелюбовь к дождю и сформировалась, на каком-то подсознательном уровне, уровне рефлексов. Люди шли рядом со мной, они никуда не спешили и дождь их совершенно не пугал, они мокли, но смеялись, влюбленные обжимались, малыши бегали, догоняя друг друга, но среди них были такие, как и я печальные и подвыпившие. Со стороны я выглядел печальным, но печальным я не был. Я просто не люблю дождь. Всю дорогу до остановки, а идти было пару перекрестков, я думал о том, как же меня занесло в этот город. Думал о том, что я другой, я не такой как все они куда-то идущие, курящие под дождем, ждущие свой автобус, разговаривающие по мобильному, думающие об учебе и работе и о себе…  хотя, я поймал себя на мысли, - я именно такой.
На остановке под крышей набилось много людей. Я в силу своей природной скоромности, которая всегда портила мне жизнь, предпочел стоять рядом и мокнуть.
Стоять мне пришлось не долго. Вскоре подъехал мой автобус, хотя я уже и успел промокнуть. Автобус был набит битком. Многие пассажиры были сухими, но встречались и мокрые экземпляры похожие на меня. Я пробрался сквозь толпу и обнаружил, что в конце салона есть свободное место. И я прямиком направился к нему, удивляясь, почему его никто не занимает. Причину я понял только после того как сел. Несколько больших капель воды обрушились на меня. Одна упала на голову: одна плечо, другая обрушилась мне на голову, так что я почувствовал как разлетелись брызги. Я не ушел со своего места, мне хотелось сидеть. Я просто немного отодвинулся от траектории капель и наблюдал, как они разбиваются об обшивку автобусного кресла.
 В автобусе было влажно и пахло сыростью. Окна в автобусе запотели, так что где мы движемся, можно было догадываться только интуитивно. Остановки в этом автобусе не объявляли. Я протер стекло рукой, и рука стала мокрой. В окно я видел, как дождь усиливается и его капли ударяются об асфальт и разлетаются по сторонам, люди накрывшись зонтами, бежали от него, машины усердно работали дворниками. На каждой остановке автобус пополнялся новыми мокрыми людьми. Как в банку набивалось все больше селедки.
Вскоре я подъехал к своей остановке. Добрался я быстро, почти и не заметив дороги. Пробравшись через толпу болтающихся на поручнях пассажиров, я выбрался на улицу. Дождя уже не было. Я быстрым шагом побрел через дворы к своему подъезду. Идти было не более 5 минут. Огибая, появившиеся лужи и перепрыгивая грязь, добежал до квартиры. Два раза повернул ключ в замке, он тяжело лязгнул и дверь, похожая на двери в трансформаторной будке, отворилась. Я наспех сбросил туфли и пробежал в комнату. Артема дома не было. Я упал на свой маленький диванчик, но растянулся как хозяин комнаты.