Страдания зоофоба

  Раннее летнее утро. На стене возле кровати зыблются розовые солнечные прямоугольники.   Вчера я засиделся у телевизора, не выспался, голова, как налитая ртутью, вдавилась в подушку.  Только дремота снова смежила мои веки, как через приоткрытое окно донёсся сердитый стрекот попугая с соседнего балкона.  Внизу, на площадке перед подъездом, утомившиеся за ночь коты продолжали уже лениво обмениваться последней мелодичной информацией.  Скоро они разбредутся  по своим квартирам или подвальным закоулкам, но попугай соседский будет требовательно свирещать до самого завтрака.

  Я сбрасываю одеяло и опускаю ноги в шлёпанцы, прежде чем сменить эту комнатную обувку на на менее удобные кроссовки.

   – Куда ты в такую рань? – вздрагивает спросонья супруга.

   – Будто не знаешь куда! – с раздражением отвечаю я. – Как всегда в лес, заниматься трусцой.
 
   – А-а... – зевнула она, – я ещё немножко посплю.

   Только я спустился по лестнице на один этаж, за моей спиной раздался сдавленный от злости лай вперемежку с визгом.  Это была,  до печёнок знакомая мне крошечная собачонка, очень трусливая, преследующая только тех, кто от неё убегает.

   Белая болонка бросилась облизывать задники моих кроссовок.  Состричь с неё шерсть – болонка выглядела бы не больше крысы, но злости и напора у неё было, как у африканской кровожадной львицы, преследующей антилопу.  Я поддал бы комку шерсти ногой, чтобы он кубарем покатился по ступенькам, да сама хозяйка болонки, кашляя простуженным горлом, спускалась следом за нами выше этажом.

   – Доброе утро, Эмма Адольфовна! – сквозь зубы говорю я, запрокидывая голову.

   Я  бы помолчал,  да  эта  старушенция  уже  неоднократно жаловалась моей жене, мол, я не здороваюсь с ней – а ещё человек с высшим образованием!

   – Доброе-то доброе! – ворчит бабка.  – Да не зашибите своими бутсами Эльвиру-то!  Не дают нигде ей проходу...

Я задираю вверх глупейшеё растроганное лицо:

   – Хорошая собачка, жизнерадостная!

   – Не берите её на руки! – предупредительно сыплются на меня сверху скрипучие звуки. – Наверное, не умывались ещё, Эльвира может подхватить инфекцию!

   «Очень нужно брать всякую поганку на руки!» – я перепрыгнул через злобный, задыхающийся от лая комок, поддал ходу и прищемил хвост болонки подъездной дверью: пусть повизжит и подождёт в таком положении свою хозяйку.

   По дороге к лесу, где я обычно бегаю по тропинкам, я обгонял хозяев с боксёрами, таксами, спаниелями... Я заставлял себя не обращать на собак внимания, следуя мудрому совету: «Не дразни собаку, так не укусит».
   
   «Друзья человека» натягивали ременные поводки, пытались обнюхивать мои голые ноги.  Жизнь меня приучила делать вид, что не боишься собак: «на смелого собака лает, а трусливого рвёт».

  Но подавляющее число четвероногих созданий разгуливало без  поводков – все они считали своим долгом молчаливо поздороваться своими холодными мокрыми носами с моими икрами.   Хорошо ещё, что наиболее крупные отродья: сенбернары и доги только косили на меня выпуклые глаза и иронически свешивали в мою сторону длинные языки – иначе мне было бы не до гигиенической трусцы.
 
   На обратном пути к дому, на опушке леса, мне опять приходилось пробираться сквозь густопсовый заслон.
 
    «Хотя бы укусила меня какая-нибудь тварь! – мстительно желал я.  –  Тогда я предъявлю её хозяину претензию, или подам на него в суд!
 
   – Пораспускали тут собак! – кричу я в бессильной злобе на какого-то пожилого джентльмена в шляпе и с дворняжкой у его ног. –  А, наверное, даже прививок против бешенства и «чумки» ей не сделали!

   Старик со скорбным спокойствием  опустил уголки рта.
 
  – Тебе самому не помешала бы прививка от бешенства! — вполголоса заметил он. —  Бедным животным уж и полаять на тебя нельзя!  Им тоже надо развивать лёгкие…

   Я завтракал, сидя на кухне, и слышал, как за стенкой, скорее всего с целью подразнить меня, женский голосок без конца повторял:

   –… какие у тебя ясные глазки, какие мягкие лапки, дай тебя поглажу, моё сокровище…
               
   Мне было невыносимо слышать эти излияния в любви к известной соседской шелудивой сиамской кошке, и я, не покончив с завтраком, торопился уйти на работу.

   – Ты какой-то животноненавистник! — упрекала меня жена. –  А ещё ветврач.  Не ошибся ли ты в выборе профессии?

   – Это я-то животноненавистник?  Ты знаешь, как хорошо я лечу коров, свиней и кур.  Это настоящие домашние животные!

   – По-твоему, собаки, кошки и канарейки с попугаями не домашние животные?

  – Конечно, нет.  Часть из них считаются комнатными, остальные – бродячие!

   Жена заявила потом, что хочет завести дома ёжика.

   До меня сразу не дошло, что она иронизирует.

   – Нет! – замахал руками я. – Тогда живи одна со своим ёжиком!   Не хочу жить в домах, где комнатной живности больше, чем людей!

   – Жил бы тогда в лесу!

   Это была дельная мысль. Ведь все беды не по лесу ходят, а по людям.
Почему бы не пожить в лесу некоторое время?  Сейчас лето.   Встал утром – и вот она, тропиночка для пробежки.   Палатка у меня есть.  Всю ночь буду спать на воздухе без этих кошачьих, собачьих и попугаиных концертов!

   Ночью в лесу вопреки своим ожиданиям я никак не мог уснуть, ворочался с боку на бок на жёстком ложе.  И не из-за укусов многомиллионной армии комариных самок – в палатку с марлевым окошечком они не могли проникнуть.  Я прислушивался к неумолчному шелесту листьев берёзы над тканью палатки.  В голову навязчиво лезла одна и та же пословица:

   «Берёза не угроза, где стоит, там и шумит».

   И какое-то беспокойство, видимо, от непривычки к одинокому ночному бдению в лесу всё больше овладевало мной.

   Ещё в старину говорили: «Ходить в лесу – видеть смерть на носу, либо деревом убьёт, либо медведь задерёт».

  Не лишнее заметить, что не засыпал я ночью в лесу также из-за боязни нападения на палатку крупных хищников, тех же бродячих собак.

   За марлевым оконцем палатки надоедливо стонали комары.   Слышались  редкие уханья какой-то птицы, может быть, филина. Лежать было тепло и просторно в полотняном жилище, но  почему-то  для  наступления  сна   не хватало голоса молодой женщины за стеной, ведущей ласковую беседу с сиамской кошкой, недоставало криков соседского попугая и обычного в ночи задиристого лая бродячих собак. Мне было как-то не по себе без привычного для уха почти человеческого плача котов.

   Стало светать.  Сначала поблизости от палатки робко пропищала какая-то пичужка, потом ей уже уверенно ответила другая.   Это уже были в какой-то степени знакомые мне звуки.   Ещё одна птица заверещала надо мной голосом, напоминающим голос соседского попугайчика, и я, убаюканный, начал засыпать.

  И вот,  когда  в лесу стало светло, сквозь сон я увидел, как в палатку просунулась лохматая когтистая лапа  медведя.  Некомнатное  животное вдруг проскрипело, совсем, как хозяйка болонки:

  – А ещё ветеринар называется.  Руки мыть надо!

   Я со страхом высунул голову наружу – никакого медведя не было.  Трава вокруг палатки белела от росы.  Скрипела от  свежего утреннего ветерка расщепленная сосна.   Сквозь листья берёзы просвечивали лучи солнца.  На крыше и стене палатки появились такие же светлые красноватые пятна, какие обычно видел я  утром у своей кровати, но уже не виде прямоугольников.

   Пробежка трусцой по знакомой лесной тропинке на этот раз почему-то меня не прельщала. Ещё можно было поспать часика полтора перед уходом на работу.    Но уже не в этой палатке.   Я быстро сложил её и побежал домой.  Пусть там лают собаки, мяукают кошки и кричат попугаи.  К этим звукам я уже как-то адаптировался!