Три дня мертвого

Проза. Почти реальная история, основанная отчасти на собственных наблюдениях, отчасти на рассказах Димки Егорова, хорошего товарища и честного служаки. Умершего, в неполные тридцать лет, от неизлечимой болезни, но доведшего свое дело до конца.

Ночь первая.
Он стоял, прижавшись к еле живой батарее, ловя спиной крохи тепла. Пальцы в ботинках почти не ощущались, а зубы не стучали только потому что крепко сжимали желтый сигаретный фильтр. Руки он просунул меж ребристых секций батареи, но это мало помогало, холод, казалось, охватил все тело, не добравшись только до головы. Чудилась она ему раскаленной сковородой. Он пощупал лоб, тот и вправду был горячим, а может это ему только казалось, пальцы были, что твой лед - почти безжизненные. Пульсирующее пятно боли в левой половине головы, странным образом отдавалось сосущей болью в желудок и от этого слегка подташнивало. Даже холод, приложенный к месту где поселилась колючая боль, не приносил облегчения.
Он, глухо застонав, нашарил негнущимися пальцами в кармане коробок спичек. Прикурил. Вышло это не с первой попытки, но, в конце концов, получилось. Он затянулся и тутже выплюнул сигарету. Горячий дым, проникший сначала в легкие, а потом двинувшийся обратно, потянул за собой ком тошноты и тот застрял в горле. Он согнулся в жестком приступе кашля, усилием воли пытаясь загнать комок обратно в живот. Наконец это получилось, и он часто-часто задышал, словно собака в летнюю жару, хоть на дворе стоял морозный декабрь.
Приступ кашля унес последние силы, и он тяжело опустился, почти рухнул на ступени, в последний момент, успев подсунуть под себя папку с документами. Он сидел, широко расставив ноги и положив голову на скрещенные руки. Пальто распахнулась, и холод еще сильнее охватывал тело, но запахнутся, не было сил.
Мысли ворочались в голове вялыми полусонными осенними мухами.
«Холодно, черт возьми, холодно. За этот холод надо поблагодарить доброго тестя. Спасибо тебе папаша. За совет купить пальто из чистой верблюжьей шерсти. Зачем тебе, сынок дубленка, это не модно, да и хорошая стоит ого-го сколько, денюжек то не хватит, а плохую, зачем покупать? Залоснится, совсем вид потеряешь».
Этим своим - совсем, он словно бы говорил что зятек и так не слишком презентабелен. А уж эти его – денюжки, сказанные елейным тоном, вызывали у Егора отвращение. Точно, мысль перескочила, меня зовут Егор, еще бы фамилию вспомнить и что я здесь делаю. А правда, что он здесь делает? На стылых каменных ступенях, подложив под задницу тощую папку из кожзама.
Пятую точку, не смотря на папку и толстое пальто, неприятно холодило, можно сказать – подмораживало. Но этот холод удивительным делом унял тошноту, еще бы он и боль в голове успокоил, но об этом стоило только мечтать. В левой половине, рядом с виском, все также удобно устроился колючий шарик боли. Мысль опять перекинулась на родственничка.
«Давай Егорка, я тебе пальто принесу, настоящая верблюжья шерсть, тепло и солидно. А? Он, конечно же, согласился. Можно подумать он когда-нибудь не соглашался с папашей. Ха! Попробовал бы он не согласиться. Скандал был бы ему обеспечен. Тьфу ты!»
Он постарался выкинуть родственника из головы, тот вроде как ушел, но все еще продолжал маячить где-то на периферии сознания.
«О, Господи, как холодно, и как сильно болит голова!»
Егор прислушался к себе, точно – тошнота ушла. Он надеялся, если не навсегда, то надолго или, по крайней мере, до тех пор, пока он не выкурит сигарету.
Сизый дым, малость прояснил голову, Егор даже вспомнил, что он делает в холодном подъезде в двенадцать часов ночи. Стукачка своего пришел навестить - Гошу Вялого. Само собой Вялый это не фамилия, а погремуха, или говоря проще - погоняло, кличка, так сказать оперативный псевдоним. Гоша был торчком со стажем, и прямо скажем не особо информативным, хоть иногда что-то полезное в клювике приносил. Егор его не закрыл только по той причине, что они еще пацанами вместе курили за гаражами и щупали девок на дискотеках, да потому что мать его была подругой Гошиной матери.
Он сплюнул окурок в угол и с трудом поднявшись, подошел к двери Гошиной квартиры. Вдавил кнопку, прислушался. Где-то в глубине квартиры надрывался звонок. Дверь, конечно, никто не открыл.
Вялый был ему нужен до зарезу. Дело, над которым он пока безуспешно бился, кажется, начало сдвигаться с мертвой точки. Дошли до него слухи, что Гоша связался с одной антиресной компанией, которая могла иметь касательства трех смертей, которые расследовал Егор. Смертей прямо скажем нехороших, ритуальных как ему сказал эксперт, и явно воняющих сатанизмом.
Гаденыша не было дома, то ли носом повел и, учуяв, что пахнет жареным, сделал ноги, или ведомый извечной наркоманской жаждой убежал искать дозу. А может уже жахнувшись блаженно спал где-нибудь в ванной. Знал за ним Егор такую привычку, пускать дурь по венам именно там, где люди обычно принимают душ.
Он пришел, минут пятнадцать звонил – бесполезно. Потом его накрыло и он, привалившись к батарее, пытался очухаться.
Егор повернулся к двери спиной и в сердцах бухнул ногой в дверь. Раз, другой, так что по подъезду разнеслось гулкое эхо.
Зря он это сделал, притихшая было боль, вновь запустила свои щупальца в голову.
«Черт, с ним, с Гошей, уходить надо. Вот только на улице холодина, не дойдет он ни до отдела, ни до дома. Транспорт не ходит, денег на тачку нет. Звякнуть что ли в отдел? Пусть машину пришлют.»
Он достал мобильный. Вяло выругался и вновь бессильно опустился на папку. Экран дешевого «Самсунга» был темен. Конечно, с самого утра, снедаемый головной болью, он забыл его зарядить, и старенький аккумулятор почти совсем не державший заряд сдох.
Егор запахнул пальто, завязал пояс, но теплее от этого не стало.
«Чертов тесть, подсунул это конфискованное барахло, нет, конечно, пальто выглядело стильно – черное, плотное, спускающееся ниже колен. До минус пятнадцати оно еще держало тепло, но как только столбик термометра опустился ниже, стало казаться, что он выходит на улицу в одном пиджаке. Конечно, какая к черту, верблюжья шерсть – полиэстер пополам с вискозой. Вот из чего было сделано пальто, ах да, еще был в ткани какой-то процент шерсти, как говорится с паршивой овцы.
С наступлением настоящих морозов Егор мерз в нем страшно - до поджатых яичек и зубовного перестука, и вот умудрился простудится. Хоть обычно симптомы были другие.
Егор выругался, вышло это не злобно, а жалко и жалобно.
Надо было идти, но силы совсем покинули его. Он снова присел на ступени и уронил голову на сложенные руки. Уснуть бы.
…Умереть, уснуть, уснуть и видеть сны…
Но даже этого он был не в состоянии сделать, лишь бессильно сидеть на ледяных ступенях и ждать. Чего? Он не знал.
Егор услышал, как скрипнула дверь, как прошелестели легкие шаги за спиной и замерли, где-то за спиной.
- Простите.
Голос, женский, спокойный и усталый. Тихий, не разберешь молодой или старый.
Он хотел обернуться, но даже для такого простого действия не мог найти сил. Поэтому остался сидеть, как сидел, надеясь, что его оставят в покое и уйдут.
«А может, вызовут наряд? А что это было бы не плохо, отвезли бы в дежурку. Он бы там отогрелся. Нет вряд ли, не тот район. Здесь милицию не вызывают. Если только кого-нибудь укокошат, но сейчас не тот случай.»
- Вам плохо? – раздалось над самой головой.
Видимо сердобольная дама присела рядом с ним.
«Нет, надо что-то делать. Не сидеть же так, а то, в самом деле, окочуришься».
Егор, преодолев слабость, поднял голову и повернулся. Перед ним, присев на корточки, на расстоянии вытянутой руки сидела девушка, женщина? В тусклом свете, двадцати пяти ватной лампочки, светившей ей в спину, определить возраст было невозможно. Он лишь разглядел толстый халат, в который она была закутана.
- Кха-кха, - Егор откашлялся, - да вот что-то не можется.
Женщина молчала, видимо не зная, что сказать.
Неожиданно Егор разозлился.
«Какого хрена, она тогда вышла, что бы вот так сидеть и смотреть на него, не фиг тогда было вылазить. Или он ее разбудил, когда ломился к Вялому? Да и хрен с ней».
Егор опять положил голову на руки.
Неожиданно он почувствовал, как его подхватили под мышки и потянули вверх. Это вызвало новую волну боли.
- Не надо, - жалобно попросил он, - оставьте меня в покое. Если я Вас разбудил - приношу свои извинения, только оставьте меня, мне плохо. Я сейчас отсижусь и уйду.
- У Вас болит голова - я вижу, пойдемте. Я дам Вам таблетку. Голова пройдет, и Вы уйдете или позвоните кому-нибудь, что бы Вас забрали. Если здесь останетесь – замерзнете. Подъезд почти не отапливается. Или вас ограбят, в лучшем случае, в худшем - убьют. Пойдемте, пойдемте. Вот обопритесь на мое плечо. Тут недалеко.
Он тяжело оперся на ее плечо - узкое, но крепкое. Женщина почти несла его на себе. Они ввалились в квартиру, и он рухнул на низенький пуфик.
Уф. Он тяжело выдохнул. Благословенное тепло. В квартире царил полумрак, скрадывавший детали, но и без деталей было видно, что здесь живут если не бедно, то точно не шикуют. Кругом было аккуратно и чисто, но эта аккуратность и чистота были аккуратностью и чистотой бедности, когда кроме порядка больше ничего нет.
Женщина ушла, но через минуту вернулась. Егор увидел перед лицом ее маленькую розовую ладонь с двумя белыми пяточками таблеток и тонкостенный стакан, со старинной машинкой на боку, до половины наполненный водой.
Он проглотил таблетки, не замечая горечи на языке, и отпил теплой воды. Благодарно кивнул. Голова тут же отозвалась болью. Он прикрыл глаза, а через минуту, когда боль угнездилась на привычном месте, спросил:
- Как Вы узнали, что у меня болит голова.
Женщина усмехнулась:
- У Вас все на лице написано.
- Да? И что же там написано?
- Складка между бровями, красные глаза, затуманенный взгляд. Жилка на виске набухла и пульсирует.
Голову Егору, словно кто-то неторопливо набивал ватой, и этот ком погребал под собой боль, загоняя ее куда-то вглубь. Мысли стали медленными, но более четкими.
- Откуда такие познания?
Он открыл глаза, но все еще не мог разглядеть свою спасительницу. Бра над его головой не горело, а свет, падающий из кухни, освещая фигуру женщины, не давал рассмотреть ее лицо.
- Я медсестрой в больнице работаю, всякого навидалась.
Вата в голове все пребывала, так что боли он почти не чувствовал, вот только слабость в теле никуда не делась. Он пошевелился.
- Можно позвонить?
- Конечно. Только телефон на кухне.
Егор сделал слабую попытку встать с низкого пуфика. Получилось плохо, он едва не своротил полочку с ключами, расческой и прочей женской мелочевкой. Женщина подхватила его под руку и помогла подняться. До кухни он добрел сам. В небольшом помещении горел приглушенный свет, а на подоконнике тихо мурлыкал магнитофон. Егор машинально отметил, что тот был старым, проигрывающим не диски - кассеты. Он сел на белый табурет и наконец, смог рассмотреть женщину.
Рассмотрел и выругался про себя. Никакая это была не женщина. Нет, конечно, не девушка, но и не тетка пятидесяти лет, как он сначала решил, видимо из-за толстого халата и волос, забранных на затылке, а вполне себе симпатичная  дама. Не намного старше его. Лет тридцати пяти.
Овальное лицо, бледная кожа, несколько еле различимых веснушек, чуть вздернутый нос, печальные глаза и четко очерченные губы со скорбно опущенными уголками. Рыжеватые волосы, сколотые на затылке, открывали тонкую, беззащитную шею. Одна прядь выбилась и падала на правую щеку. Это прядка - тонкая, чуть вьющаяся, придавала женщине загадочный вид, делая взгляд странным - зовущим и одновременно отстраненным. Словно она видела что-то такое, чего он видеть не мог.
- А Вы, извините, не знаю Вашего имени, как не побоялись выйти к незнакомому мужчине в такое позднее время, а потом и привести его к себе?
- Ольга, - чуть помедлив, добавила, - Оля.
- Егор, - он слабо улыбнулся, но Ольга не ответила на его улыбку.
Она пожала плечами.
- Я вижу Вы не такой…
- Какой не такой?
- Не наркоман, не алкоголик, прилично одеты, да и клятву Гиппократа никто не отменял.
- А медсестры разве тоже ее дают? – Егор удивился.
- А это уж как кому совесть позволит, - она стояла перед ним, одну руку держа у живота, другой крепко зажав ворот халата у самой шеи.
Плотный, махровый халат без пояса с полами почти до пола, не давал понять какая у нее фигура. Егор, почему то решил что хорошая.
Он, молча, рассматривал ее. Она спокойно, чуть устало смотрела в ответ.
Егор не знал что сказать.
Женщина кивнула на стол:
- Вы хотели позвонить.
- Да, конечно.
Он подтянул к себе телефон. Старый и тяжелый, белого цвета и крутящимся диском. Он таких не видел, пожалуй, с самого детства.
Покрутил диск, набирая номер дежурный части, диск, возвращаясь обратно, громко стрекотал. Занято. Егор набрал номер соседа по кабинету Вальки Филатова. Долгие гудки. Конечно он давно дома. Снова набрал дежурку – занято. Попробовал опять, теперь никто не брал трубку. Он положил трубку на рычажки.
- Никто не отзывается. Я вроде как пришел в себя, пойду. Вам, наверное, спать пора, на работу завтра.
Ольга пожала плечами:
- У меня завтра выходной, я с дежурства.
- Тем, более. Я пойду.
Он сделал попытку подняться. Но слабость, как ему казалось ушедшая, навалилась снова. Егор брякнулся обратно на табурет.
- Блин, голова кружится, - вырвалось у него.
 Ольга сделала шаг вперед, от движения халат на миг распахнулся, глаза выхватили мраморную белизну бедер, круглые колени и полные икры. Ольга смутилась, и быстро запахнув полы халата, приложила ладонь к его лбу. Рука ее прохладная, приятно остудила раскаленный лоб.
- У, Вас, температура и высокая.
Егор почти не слушал ее. Он вдыхал исходивший от ее нее запах. Пахло не лекарствами, как можно было подумать, а детским мылом с земляничной, кажется, отдушкой и чистым женским телом.
Он сглотнул. Кашлянул и закрыл глаза. Сидеть вот так - с ладонью, прижатой ко лбу, было приятно. Внезапно его охватила сонливость. Не свинцовая усталость, которую он чувствовал возвращаясь домой и которая привычно валила его в кровать, словно умелый лесоруб дерево, а приятная и мягкая, словно руки матери, дрема.
- Вы больны, - донеслось до него сверху и словно издалека.
Егор чувствовал, что если он сейчас не откроет глаза, то заснет и свалится с шаткого табурета. Губы его шевельнулись.
- Что? - переспросила женщина.
- Поднимите мне веки, - громадным усилием воли он все-таки открыл глаза, - что Вы мне дали?
- Обычный баралгин.
Все понятно, от всяческих лгинов его тянуло в сон. Егор тряхнул головой, Ольга убрала ладонь. Он мягко перехватил ее руку и вернул себе на лоб. Запястье было таким тонким, что казалось, сожми он сильнее, и косточки хрустнут как лапка малой пичуги.
- Если Вы не против, - голос его хрипел, - постойте так несколько минут, а потом я все же пойду.
- Хорошо, - покорно сказала она.
Он смотрел на нее из-под ладони. Невысокая, с узкими плечами она стояла перед ним, не шевелясь. Одна рука на его лбу, другая безвольно висит вдоль тела. Между разошедшимся воротом халата, он видел тонкие ключицы, впадинку между ними и голубоватую жилку, бьющуюся на шее. Гораздо чаще, чем это обычно бывает.
Егор опять прикрыл глаза.
«Вот сидеть бы так вечно, но он и так злоупотребил гостеприимством Ольги, пора и честь знать. Но, Боже, как же не хочется идти в темноту и холод ночи».
Он собирался открыть глаза и отправится восвояси. Но почувствовал, как женщина шевельнулась и придвинулась к нему. Его накрыло тонкое облако ее запаха. Лицом он чувствовал тепло исходившее от нее.
Егор открыл глаза, прямо перед собой, в каких-нибудь паре сантиметров, он увидел пляшущих котят, вытканных на халате. Жар, пожирающий его голову, хлынул вниз и охватил все тело, и от этого он мигом вспотел. Не отрывая взгляда от веселых кошачьих мордочек, он осторожно положил руки ей на бедра. Рука на его лбу дрогнула и, скользнув вниз, погладила по щеке.
Он хотел что-то сказать, но понял, что это вряд ли удастся – слова застряли где-то в животе и никак не хотели подниматься выше. Егор сглотнул, осторожно обнял ее за талию и ткнулся головой в живот, лбом ощущая мягкость и трепетность ее тела.
Он замер наслаждаясь покоем. Женщина обняла его за шею, и он чувствовал, как ее пальцы перебирают отросшие волосы на затылке. Прикосновение было таким приятным, что он замычал и, подняв голову, взглянул ей в лицо. В расширенных зрачках он увидел отражение своего худого лица со впалыми щеками и взлохмаченными волосами.
Она прерывисто дышала, на верхней губе выступили мелкие бисеринки пота, и ему нестерпимо захотелось слизнуть их.
Из радиоприемника тихо лилась музыка, и знакомый голос хрипловато-протяжно пел:

…Да, ты можешь пустить в свою комнату
Пеструю птицу сомнений,
И смотреть как горячими крыльями,
Бьет она по лицу не давая уснуть.
Что мне мысли твои?
Это жалкая нить что связала и душу и тело.
Нет, должно быть моим твое сердце,
Твое сердце вернет мне весну…

Ольга моргнула, еще один локон выбился из сколотых волос, и упал на левый глаз, наполовину прикрыв его. Ее лицо в обрамлении двух вьющихся прядок показалось необычайно красивым и грустным. Непонятная тоска лилась на него из светло-карих глаз. А впрочем, почему непонятная? Вполне себе ясная. Егор, даже в своем, прямо скажем, хреновом состоянии, почти моментально прокачал Ольгу. Возраст женщины – за тридцать, бедность, царящая в квартире и явное отсутствие в ней мужчины и детей, плюс безымянный палец без обручального кольца. Ему стало противно от того, что его ищейская сущность преобладает даже в такой ситуации. Песня закончилась и кассета, пошипев усталой змеей, заиграла снова:

…А она – цветок ненастья,
Кто увидит, кто сорвет?
А она все ищет счастья,
Все единственного, все единственного…

Путь свой в никуда из ниоткуда
Так пройдем, не вспомнив ни о ком,
Так и оборвется это чудо
Оборвется просто и легко…

Она наклонилась и коснулась его губ своими. Он плюнул на все и жадно приник к ней. Губы ее, сухие и горячие, раскрылись подобно лепесткам роз, и он утонул в них, в них и в бездонных глазах, которые она не закрыла. Левая рука его, отодвинув ткань, скользнула по горячей, бархатистой коже вверх от подколенной впадинки до бедра. Нежно погладила округлую мягкость ягодицы. Правая обхватила хрупкое запястье прижатой к его лицу руки.  Тонкие пальцы переплелись с его и…
Ольга резко отшатнулась от него. Отступила на шаг, дрожащими пальцами заправила выпавшие пряди, и отодвинувшись от него еще на шаг, сказала:
- Извини.
Он все понял, шевельнул рукой, тонкий ободок обручального кольца отразил тусклый свет лампы.
- Не надо, не извиняйся. Это я должен. – Он замолчал, не зная, что сказать. – Я пойду.
- Иди, - она не смотрела на него.
Он видел, как по ее щеке скользит одинокая слеза.
Егор поднялся, слабость куда-то ушла, словно испугавшись нахлынувших на людей чувств. Он шагнул по направлению к двери, Ольга отодвинулась, освобождая ему дорогу, хоть и так стояла, не загораживая выхода.
Егор прошел мимо нее, напоследок втянув ноздрями исходивший от нее запах. В спину неслось из магнитофона:

А может быть и не было меня – молчи.
И сердце без меня само стучит.
И рвутся струны сами собой.
Как будто обрывается свет,
А может быть и нет...
А может быть и нет...

У самой входной двери, когда пальцы обхватили дверную ручку, он обернулся. Женщина стояла к нему спиной, ссутулившись и, он видел в оконном отражении, крепко сцепив пальцы на вороте халата. Он вздохнул и, отвернувшись, потянул на себя дверь.
- Стой, - голос сухой и безжизненный, словно старый папирус.
Он замер, боясь повернуться и увидеть ее плачущую.
- Ты не думай, что я так на каждого бросаюсь, нет. Просто… - голос дрогнул.
Он молчал, вслушиваясь в тишину за спиной, ожидая услышать всхлипы.
- Я не думаю что…
- Подожди, - она прервала его, голос был тихим и твердым, - я хочу, что бы ты знал, такого у меня еще не было. Просто… Просто, ты показался мне, таким одиноким и потерянным. Я… Я словно почувствовала в тебе родственную душу.
- А может, это материнский инстинкт взыграл, - каждое ее слово было пропитано горечью и безнадегой.
- Не надо… - он хотел сказать, что не надо перед ним оправдываться, но она снова перебила его.
- Надо. Ты выслушаешь и уйдешь, а мне станет легче. Может быть станет. Я так устала от одиночества и этой квартиры, от вечной зимы. Зимы даже летом. Это этой стужи, стужи снаружи и стужи внутри.
Слова тяжелыми камнями били его в спину. Он не был виноват перед ней, но чувствовал себя виноватым, словно посулил что-то ребенку, а потом обманул.
- А, ты… А, я… Я на секунду уверилась вот он тот единственный, долгожданный… Кольца я не заметила, прости. Я говорю глупости, извини, извини и уходи, уходи…
Голос прежде твердый, начал дрожать.
Он все-таки обернулся. Она смотрела прямо на него. Он отпустил дверную ручку и шагнул к ней. Она замотала головой, но шагнула на встречу. Пряди волос упали на лицо, сквозь них лихорадочно блестели глаза. Он снова сделал шаг. Ближе, еще ближе, еще…
Он видел только ее лицо, а потом только глаза. Широко распахнутые, светившиеся светло-карей надеждой, тоской, болью, ожиданием и страхом пополам с желанием.
Она почти упала в его объятья. Он сжал ее хрупкие плечи, ткнулся лицом в пахнущую земляникой шею и замер, опускаясь в омут нежности. А она все гладила его по голове и что-то шептала.
Сознание его, привыкшее фиксировать окружающую обстановку, отметило, как магнитофон выдал новую порцию лирики:

…Сказку не придумать, счастье не украсть
Кто потом поможет нам с тобой упасть?
Видишь, как за нами рушатся мосты
Остается пыль на словах пустых.

Ты слушаешь шепот неведомых слов.
И кружится голова...
Дай себя сорвать
Дай себя сорвать…

Он гладил ее по плечам, по тонкой спине, ловя губами земляничную кожу. Она плакала и смеялась одновременно.
- Иди, - выдохнула она, - иди, иначе я умру. Уходи! Умоляю, уходи!
Он еле оторвался от нее, наверно с таким трудом жаждущий отрывается от недопитого стакана, или голодный младенец от материнской груди.
- Иди, - она толкнула его в грудь слабым кулачком, одновременно другой рукой, цепляясь за его плечо.
-Уходи, - почти простонала она.
Он с трудом заставил себя разжать пальцы, лежащие на ее плече и, почти рванулся к входной двери. На пороге обернулся. Она сидела на полу, подобрав под себя ноги и привалясь плечом к стене. По ее щекам текли слезы. 
- Я вернусь, слышишь, я вернусь.
Хлопнула дверь за спиной, а в ушах все стоял усталый с хрипотцой голос, доносившийся из старенького кассетника:

…Мы, как трепетные птицы
Мы как свечи на ветру
Дивный сон еще нам снится,
Да развеется к утру.

Нет ни сна, ни пробужденья
Только шорохи вокруг,
Только жжет прикосновенье
Бледных пальцев нервных рук…

Егор вывалился в ночь и побрел прочь от дома.
Он чувствовал себя почти в норме и даже не чувствовал холода. Голова слегка прояснилась.
«Он знал - надо торопиться. Вялого обязательно надо найти, желательно сегодня. Смерти отделяли друг от друга четкие временные промежутки. Три смерти. Одна за другой, с промежутками в пять дней. А кто может поручиться, что не будет четвертой, пятой, десятой? Вот именно, никто. Егор, по крайней мере, точно бы не поручился. Через двое суток наступит тот самый пятый день. Значит, Гошу надо найти сегодня, край завтра и трясти его пока не расколется до самой задницы и не выложит все что знает. Но вот не факт что он замешан в этом деле. Кто он? Обычный нарик, плотно подсевший на дурь и которому осталось от силы лет пять. Качай, качай его. Как он может быть с этим связан? Сатанисты, ритуалы и Гоша - паршак со стажем, который за дозу мать родную продаст. Не сходится. Зачем ему впрягаться в мокруху, за которую пожизненное светит. Мать то он, конечно, продаст, но убивать не станет. Зассыт, он всегда ссыкливым был, еще, когда район на район бодаться ходили, он всегда позади всех держался, а то и слинять норовил. Качай, качай его Слон, качай.»
Слоном Егора прозвали еще в юности, когда он плотно занимался дзю-до, не за физические данные конечно, а за непробиваемое спокойствие и бешеный напор если разозлить.
- Ты, Егор, что твой слон, кого хошь сметешь, - смеялся старый тренер Семен Михайлович, - и габариты противника не помогут.
Сам Егор был среднего роста и не сказать что крупный, скорее стройный и мускулистой, но в одежде это было не заметно.
Егор печально улыбнулся, он этим и взял Людмилу, девушку серьезную, умную, знающую себе цену и воротящую нос от тупых спортсменов. Напором и фигурой своей – выпуклой грудью, плоским животом с кубиками пресса и поджарой задницей. Так, по крайней мере, она ему говорила.
 Егор дотопал до дороги, и спрятавшись от пронизывающего ветра, за пластиковой остановкой, прикурил. Первая затяжка пошла легко, а вот вторая… Вторая тяжело ударила в голову, прямо в левый висок, туда, где пряталась боль. И та, проснувшись, вновь запустила свои щупальца ему в мозг.
- О, Господи! – он застонал.
Ноги ослабели, он чуть не упал. Егор выплюнул окурок и, навалившись на металлический столб поддерживающий крышу плечом, прислонился к холодному металлу лбом. Стало полегче, но не на много.
Он постоял пару минут, вроде отпустило.
«Нет, я так точно никуда не доберусь. До дома не дойду, до отдела тоже. Хоть бы патрулька проехала, тормознул бы. Не, кто сейчас по морозу кататься будет? Дрыхнут все в дежурке, или шлюх дерут там же. Сдохну по дороге. Точно кони двину, от боли лопнет что-нибудь в башке и атас, пишите письма. Или сознание потеряю и замерзну».
Мысли, не смотря на боль, метались в голове, лихорадочно ища выход.
«Может вернуться. Нет только не сейчас, не в таком виде. Что делать? Что делать? Гошу искать, так я сам себя найти не могу. Передохнуть надо. Где? Где?»
Он сунул руку в карман. В нем кроме ключей от квартиры, болталась еще какая-то тощенькая связка. Два ключа, один из которых, толстая металлическая таблетка - электронный, скорее всего от домофона.
«Как же он сразу не догадался. Вот он выход».
Ключи в карман он сунул еще утром, когда забирал «макара» из сейфа, видимо тогда, чисто машинально, и кинул их в карман. Ключи были от квартиры, отжатой в свое время у бригадира из бригады Круглого, взятого с парой граммов «беленького» на кармане. И успешно утаенной от бдительного ока начальства. Парни из отдела использовали ее кто как мог. Кто как конспиративную хату для встречи с «соловьями», кто для утех с любовницами или не слишком привередливыми и достаточно симпатичными свидетельницами. В общем, каждый пользовался квартирой в меру своих фантазий и возможностей.
Егор сам пользовал ее трижды, и все по делу. Один раз для наблюдения за объектом, и два раза для встречи с информаторами. Она кстати неподалеку отсюда. Пять минут хода.
Он постоял еще, потом попробовал пошевелиться - вроде ничего, дойти сможет. Ссутулившись и вобрав голову в плечи, так вроде бы болело меньше, Егор побрел в сторону темнеющих справа домов, стараясь не делать резких движений, дабы не спровоцировать новых приступов боли.
До места он добрался без происшествий, если не считать того что на полпути, нога его скользнула по обледенелой мостовой и он был вынужден дернуться чтобы не рухнуть на спину. От резкого движения, боль обнаглев, склизкой медузой, опутала голову. Да так что потемнело в глазах. Сознание едва не покинуло его, но присев на корточки он переждал приступ. А после, когда в голове малость прояснилось, снова двинул к нужному дому.
Без сил опустившись на пол в маленьком коридоре, Егор вдруг обнаружил, что папку с бумагами забыл у Оли. Он поразмышлял над этим фактом своей забывчивости и пришел к выводу, что это хорошо. Будет формальный повод заглянуть, хоть он и так бы вернулся.
Он сидел на грязном, истоптанном множеством ног полу, и мечтал, как сейчас бухнется в кровать и забудется блаженным сном, что бы утром встать и опять рыть носом в поисках Гоши. Он начал прикидывать где тот может быть, но понял - в нынешнем состоянии это бесполезное занятие. Ничего толкового он все равно не придумает.
Дождавшись, когда молотки в голове угомонятся, он скинул ботинки и, стянув ненавистное пальто, протопал в спальню, она же гостиная, зал и все остальное - квартира была однокомнатная. В маленькой, загаженной комнате, кроме громадной кровати, и видео двойки на комоде, больше ничего не было. На полу, рядом с кроватью, лежала россыпь кассет. Егор пошевелил ее ногой. На него, с разноцветных обложек, пялились грудастые блондинки и брюнетки, да трясли выдающимися органами здоровенные мужики. Одним движением он запиннул все это добро под кровать.
Егор, не раздеваясь, повалился на любовное ложе, так меж собой называли кровать опера. Лежать было не просто прекрасно, а удивительно и превосходно. Тупо стучало в голове, гудели натруженные за день ноги, а вот сон не шел. Казалось вот оно - долгожданное положение лежа, закрывай глаза и спи, ан нет.
Егор полежал, поднялся и, кряхтя как столетний дед, прошаркал на кухню. Скрипнул дверцей старенького «Минска». Кроме сохлого, даже на вид противного сыра, в белом нутре холодильника ничего не было. Зачем он заглянул в него, Егор не знал, видимо чисто машинально, так как есть не хотел совершенно, а вот чаю выпить в самый раз.
Но пошарив по полкам, кроме полбутылки дешевого коньяка ничего не нашел. Егор в задумчивости смотрел на коричневую жидкость. Свинтил пробку, понюхал – в нос шибануло запахом скверного спирта и сивушных масел. Понятно, бутылка Васи Тюнина, только он мог употреблять такую отраву.
Вернув тару на место, он вернулся в комнату и опять повалился на кровать. Закрыв глаза, он лежал, пытаясь уснуть. Сон, проклятый, все не шел. Такое с ним бывало, когда он, доходя до определенной границы усталости, перешагивал через нее, а потом, ложась в кровать, чувствовал себя совершеннейшим бревном, этаким Буратино - одновременно мертвым и живым.
Раздеться бы и лечь по человечески в кровать, чтобы отдохнуть хоть чуть-чуть, но он еще не настолько перестал уважать себя, что бы ложится туда, где перебывало черте знает сколько женщин и мужиков. Простыни, скорее всего не менялись месяцами, девицам которых приводили сюда, было все равно где заниматься сексом, а приличных женщин на оперативную хазу не водили.
Егору вдруг смертельно захотелось перевернуться на живот. Он подумал и перевернулся. Щека легла на колючее покрывало, и ему показалось, что он лег лицом на воздушный шарик с водой внутри.
«Черт, что это та…»
Он все понял, встал и сдернул покрывало. На серых от времени простынях лежал использованный, а после старательно завязанный презерватив.
- Твою мать, черти, - вслух выругался он, - хоть бы убирали за собой, гады.
Он сгреб простыню за угол и рывком сдернул ее на пол. Открыл комод, постельное белье, лежащее в нем, было не менее серо и пахуче чем то, что он сбросил на пол. Егор плюнул внутрь и задвинул ящик.
 С отвращением посмотрев на кровать, он, подумав с минуту, вернулся на кухню.  Достав бутылку, лихо вылил в себя половину находившегося внутри. А так как пить Егор не привык, то задохнувшись от горечи, хлынувшей по пищеводу вглубь живота, закашлялся.
Отплевавшись, он, прихватив с собой бутылку, вернулся в комнату. Проведя рукой по выключателю, погасил свет и, поставив бутылку на пол, плашмя рухнул на кровать. Лежать с ногами, находившимися на полу, было неудобно. Егор поерзал и, подтянувшись на локтях, лег на кровать полностью.
Тело отяжелело, голова же, напротив, стала необычайно легкой. Впервые за этот день он почувствовал, как боль отступает. Она, эта долбящая изнутри черепа боль, вся как-то скукожилась и, не прощаясь, стала уходить. Но на пороге вдруг остановилась и в не решительности оглянулась.
- Шалишь подруга, - Егор пьяно рассмеялся в темноту и, нашарив рукой бутылку, глотнул еще.
Вот теперь боль ушла, и даже дверью на прощанье не стала хлопать.
Правильно именно так и должна поступать настоящая женщина. Он вновь хрипло расхохотался и блаженно прикрыл глаза. Тяжелое тело тянуло сознание вниз, в самую глубину сна, но легкая голова, пенопластовым поплавком стремилась вверх, на поверхность. Так он и застрял на границе между сном и явью, в этаком полудремотном состоянии, когда находишься еще не там, но уже и не здесь.
Мысли, в испуге разбежавшиеся от спиртного, набрались храбрости и стали возвращаться. Но странные это были мысли, не мысли даже – размышления. Все, в чем он раньше боялся себе признаться, вдруг осмелело и настырно начало теребить его.
«Обрати на нас внимании, а, обрати. Хватит убегать и прятаться. От себя не убежишь. А мы это часть тебя. Может, настало время сесть лицом к лицу и поговорить?»
Егор попытался отмахиваться от них, но тяжелое тело не слушалось, и он сдался - поговорим.
Размышления покивали и, обретя вдруг плоть, расселись вокруг него.
Егор обвел их глазами.
Вот - тот, кем он был.
Вот - тот, кем он не был.
А, вот - тот, кем бы он мог стать если бы…
Тот, кем бы он мог стать покивал, как бы соглашаясь с ним:
- Вот именно, если бы…
Это если бы имело красивое имя – Людмила.
…Люда, Людочка, Людмила.
Жена его будущая, терпеть не могла, когда ее называли иначе, чем Людмила. Не признавала она никаких уменьшительно ласкательных сокращений, а уж от нейтрального Мила, шипела как рассерженная кошка. Чем вызвана подобная реакция, Егор, почти за десять лет супружеской жизни выяснить не смог.
Была она младше на его, на пару лет. Крепенькая девочка Людмила, с полным третьим размером груди, упругим задом и пухлыми стройными ногами. Круглым строгим лицом и рыжими глазами с загадочной поволокой. Когда Егор смотрел в эти глаза, все казалось ему, что она чего-то хочет, но сказать или не решается или не может, а может, не хочет. Мол, сам догадайся, разгадай мою загадку. Егор вот не смог, как ни старался.
Привлекла его будущая жена своей холодностью и неприступностью. Тем, что в упор его не замечала, красивого парня Егора, звезду спорта и без пяти минут чемпиона. Вот только пять минут эти, отделяющие его от международной арены, славы и гонораров, так и не прошли. Досадная мелочь, случайность, ошибка на тренировке, юношеская лихость и бравада подвели красивого парня Егора. Травма колена, врачебная комиссия и как итог - медный таз, если не сказать грубее, накрывший его мечту о славе. Вот и остался он у этого самого таза, только вдруг оказавшегося не медным, а деревянным и разбитым.
Учился он на юридическом, но больше времени проводил не в лекционных залах и пыльной библиотеке, а на татами, оттачивая броски и удержания. Кое-как переползал с тройки на тройку, благо преподаватели закрывали глаза на неуспехи в учебе. Все его незачеты перекрывали успехи на спортивных аренах. До тех пор, конечно, пока он завоевывал золото и серебро, авации и славу для Университета, пока, казалось бы, пустяковая травма все не перечеркнула.
Две дороги лежали перед ним. Первая заняться тренерской деятельностью, вторая нырнуть головой в учебу. Ни та, ни другая, его не привлекали.
Видел он таких вот молодых как он тренеров, которые с пьедестала соскочили, а вот с иглы славы не сумели. И в силу своих способностей подменяли эти дозы суррогатами, кто алкогольными, а кто и наркоманскими. Себе он такого не хотел, нет уж спасибо.
Учится - он в себе ни сил не желания не наблюдал, но не было пути назад. А был камень, в виде травмированного колена лежащий перед ним и два пути, уходящие от него и право выбирать по какому идти. Только по сравнению с тем, что было у него за спиной, эти дороги были как заросшие сорняком тропинки на фоне скоростного шоссе.
Егор взял академический отпуск и принялся штудировать те науки, которые он так успешно пропускал, занятый добыванием медалей.
Травмировался он благодаря Людмиле, или точнее мыслям о ней. Вместо того чтобы следить за противником, полагая его не ровней себе, Егор прорабатывал план завоевания строгой и чертовски привлекательной девушки, которая вот уже второй месяц пренебрегала его настойчивыми ухаживаниями. И как итог пропустил проход в ноги. Как ни странно именно эта травма и помогла ему привлечь ее внимание.
Вернувшись из академического отпуска, он постоянно ловил на себе взгляды. От сочувственных до откровенно злорадных, как же наш чемпион спустился с небес на землю, и теперь подобно простым смертным, грызет гранит науки.
- Привет, Дмитриев, - услышал он над головой.
- А, что? – Егор сидел в полутемном зале библиотеки над учебником по криминологии, и почти успел заснуть, убаюканный замысловатыми латинскими терминами.
- Привет, говорю, спишь что ли? – слова были сказаны с иронией, но на лице Людмилы, кроме холодной отрешенности, Егор ничего не прочел.
- Нет, - он смутился, откровенно говоря, в последнее время, ему было не до женского пола. Все время и силы забирала учеба.
- А ты значит, за учебу всерьез взялся?
- Можно подумать у меня есть выбор, - фраза вышла злой.
- Да ты не злись, лучше вот что скажи - ты в субботу свободен?
- Тебе зачем?
- День рожденья у меня, вот хочу тебя пригласить. Придешь?
Егор лихорадочно всматривался в лицо девушки. Решая, издевается она над ним, просто прикалывается или говорит всерьез. Но по красивому лицу он ничего, как ни старался прочитать не смог. Поэтому уточнил.
- Ты это всерьез, или прикалываешься?
- Всерьез, - она чуть сузила рыжие глаза.
- А с чего такая милость ко мне? То пару слов для меня жалко, а то вдруг сразу на день рожденья приглашаешь? Жалеешь что ли?
- Жалею? – Людмила пожала круглым плечом. – Я вообще не знаю такого чувства. Так ты придешь или тебя уговаривать надо?
- Нет, то есть да. В смысле конечно, - и совсем запутавшись, пояснил. – Нет, уговаривать не надо и конечно приду. Куда?
Девушка усмехнулась и назвала адрес.
- Только не опаздывай, в 19.00 жду.
Егор кивнул. И только когда она ушла, плавно покачивая бедрами, он сообразил, что забыл спросить, кто еще будет.
В субботу в 18.30, дольше терпеть он не мог, Егор стоял у двери подъезда. Сжимая в руке букет – пять головастых, толстостебельных роз.
На звонок домофона долго никто не отзывался и Егор решил, что над ним зло подшутили. Но только он собрался швырнуть букет на землю и обматерить стальную дверь, как из коробки на двери донесся запыхавшийся голос.
- Да. Дмитриев ты?
Он облегченно вздохнул и выпалил.
- С днюхой.
- Ты рано.
- Э, - он опешил, - боялся опоздать.
- Заходи.
Замок противно запищал, и он потянул на себя тяжелую стальную дверь. Рывок по лестнице, травмированное колено заныло, но Егор, не обращая на него внимания, пулей влетел на третий этаж.
Он замер перед массивной, под дерево, дверью, поискал кнопку замка, не найдя ее осторожно постучал костяшками в стальной косяк.
- Заходи, - раздалось приглушенно.
Ручка плавно провернулась под его рукой, и он вошел в полутемный коридор. Вопреки его ожиданиям из квартиры не доносилось звуков, обычно сопровождающих веселую вечеринку.
В голове мелькнуло, может он ошибся и назначено не на субботу, а на воскресенье?
- Люда ты где?
Из-за двери расположенной справа донеслось:
- Дмитриев, дверь закрой на ключ.
Он оглянулся, запер дверь и  сказал:
- Слушай, ты чего меня все по фамилии завеешь, у меня имя есть, и почему никого нет?
- Тебе как отвечать, по порядку? – снова донеслось из-за двери.
- Как хочешь.
- Тогда отвечаю на первый вопрос. Нравится мне твоя фамилия. А на второй - зайди сюда и узнаешь.
Егор сбросил ботинки, повесил куртку в шкаф и осторожно приоткрыл дверь.
- Люда, что за шутки? – в комнате было темно.
Никто не отозвался, Егор зашарил рукой по стене в поисках выключателя. Но вместо гладкого, холодного пластика, рука наткнулась на что-то мягкое и теплое. Он отдернул руку и обернулся. Прежде чем дверь захлопнулась, он успел разглядеть смутную фигуру. А затем его обняли мягкие руки, а рот закрыли пахнущие шоколадом и вином губы.
Он выпустил букет из рук и подхватил обнаженное тело на руки. В перерывах между поцелуями он прошептал:
- Люда ты?
- Какой же ты дурачок, Дмитриев. Неси меня на кровать.
Больше в эту ночь они не говорили.
У них вообще сложились странные отношения. На людях Людмила старательно делала вид, что с Егором у нее чисто шапочное знакомство. Привет-привет, пока-пока. Но по ночам! О, эти ночи. Они словно пили друг друга и не могли напиться. Днем бесстрастная и отчужденная, по ночам она словно вулкан извергала на него лаву своей страсти.
Поначалу его обижало такое положение дел, но вскоре он с ним смирился, тем более что в его нынешнем положении Егору приходилось вертеться словно волчку. Поток дотаций, с его уходом из большого спорта, иссяк, стипендии он не получал, так как еле тянул учебу. Ему приходилось работать. Устроился он ночным сторожем в детский садик. Зарплата не ахти, но вместе с пенсией матери жить можно. Так и крутился…
Тот, кем бы он мог стать, покивал, словно с чем-то соглашался.
Тот, кем он был, наклонился к Егору и зашептал:
- Что, туго братуха?
Егор согласился:
- Туго.
- А ты, что хотел?
Егор пожал плечами:
- Того же чего и все.
- Во, как, - тот, кем он был, склонился еще ближе, горячее дыхание обожгло ухо, - а, откуда ты знаешь, чего все хотят?
- Не знаю, догадываюсь.
- А, я вот представь себе, не догадываюсь, просвети меня, а, братуха.
Егору надоел этот разговор, он и не представлял себе, что может быть таким въедливым.
- Отстань, ты это я, а значит, знаешь тоже, что знаю я.
- Да ладно тебе, че ты ломаешься, как девочка-целочка?
- Пошел на фиг, урод.
- Хе-хе-хе, - тот, кем он был, заперхал горлом, - ну ладно, не хочешь говорить, так я тебе скажу. Хотел ты мил человек, счастья, да, братуха, простого человеческого счастья. Семьи – крепкой, жену любящую и любимую, детей мальчика и девочку, да, или девочку и мальчика. Работы хорошей, приносящей моральное и финансовое удовлетворение, да.
Это его да и а, в каждой фразе, было противно Егору до омерзения. А ведь он сам так разговаривал, когда проводил допросы. Знал как это нервирует, заставляет злиться и значит сказать больше того что собирался поведать.
- А, что у тебя есть, а, братуха?
- А, что у меня есть? – эхом повторил Егор.
Тот, кем он был, покивал:
- Что! Есть! У нас! - тот, кем он был, медленно проговорил фразу, делая ударение на каждом слове.  – У нас, понимаешь, у нас!
В пространстве повисла тягостная тишина.
- А, братуха? Что есть у нас? Молчи, молчи, - тот, кем он был, прижал палец к его губам, - я тебе скажу, я, – он лихорадочно шептал, глотая окончания.
И закончил по слогам, шепотом тихим-тихим:
- Ни-хе-ра!
И заорал в пространство, прямо Егору в ухо:
- Э-ге-гей! Ни хера! Слышите вы, - тот, кем он был, повернулся сначала к тому, кем он не был, а потом к тому, кем бы он мог стать, - ни хера у нас нет. И у вас тоже нет, ни хера нет!
Проорав это, он враз, спущенным шариком, осел и тихо заплакав начал напевать:

Был я в школе герой, я учился на пять
Я знакомые буквы любил повторять
Я разглядывал книги как шифр, я пытался узнать,
Что такое весна.

Лишь однажды пытался я школу поджечь
Да учитель узнал, спички выбросил в печь
Мне хотелось огня и тепла, я не мог больше ждать
Когда будет весна…

Егор слушал его и, кивая в такт, тихонько повторял:
- Ни хера. Ни хера. Ни хера…
Он закрыл глаза и стал размышлять, как он добился того что к тридцати трем годам у него собственно ничего нет, как говорил тот, кем он был – ни хера!
Ни семьи, как-то все у них плохо складывалось с Людмилой.
Тайком они встречались до самого окончания института, ее окончания, училась она на два курса младше и не на юридическом, а на финансовом.
Он уже пахал в ментовке, когда они расписались. Без лимузинов, белого платья, голубей и банкета. Он, она и два свидетеля. Свидетельница – подружка невесты и свидетель, приятель свидетельницы.
Жить стали в однокомнатной квартире, папаша ее подсуетился, был он мелким чинушей в налоговой службе, но хватку имел стальную, такую, что не вырваться, а вырвешься так пожалеешь, что оказался на свободе.
Сейчас оглядываясь на прожитые годы, он удивился, как они прожили с Людмилой почти девять лет? Почему не разбежались раньше, тогда когда начались все эти недомолвки и разлады. Что их держало рядом друг с другом? Детей у них не было. Егор даже не мог сказать почему. Он не хотел? Хотел. Людмила? Она вроде тоже как ничего против не имела. Планы совместные строили, над именами спорили. Но рождение все откладывали. То денег не было на содержание, то условия не позволяли, то вдруг ее карьера в гору пошла, и уход в декрет рубил все на корню, так что…
Так что, а что так?
Охладели они друг к другу или…
Или это она к нему растеряла чувства по дороге к успеху? Или это он измотанный работай, очерствел душой?
В общем и целом, совместная их дорога вдруг начала постепенно расходится и чем дальше они шли, вроде как рядом, но уже не вместе, тем все дальше расходились жизненные тропки. Его вправо, а ее влево…
Вот-вот влево, а точнее налево.