Понаехали

Действие происходило где-то в Подмосковье: где-то, потому что неважно где. Видеть гастарбайтеров на чьей-то даче или строительной площадке обыденно. Мы только можем иногда слагать про обыденность анекдоты, как древние писали на гуслях имена русских Князей и добрых Богатырей. Итак, стало быть, не имеет значение место действия.
А. Анатолич стоял рядом с машиной в тени стены будущего дома, задумавшись. Вроде он сформировал бригаду из принципов современного прорабства: практичность, экономичность, мобильность… Но именно она ему запомнилась, благодаря поведению одного ее члена.
Думы прервал звонок своими назойливо-правовыми требованиями.
- Я слушаю… - взял трубку, рассмеялся. – Так я же привез три банки… Что?! Эмаль кладите, сейчас приеду.
Подобный тембру детского смеха голос озарял своим звоном бубнящую таджико-узбекскую бригаду. Перемениваясь звукоречью, они бранно работали. Щедрое, удушливое летнее парниковое солнце для них то возвращало отдаленные от объекта «республики», то надзирательно понукало, одаривало аномальными ударами лучей, которые так почему-то вдохновляют фантастов и, по-народному выражаясь, пугачей (Пугачи – это «ребята», робко пытающиеся угадать наступление апокалипсиса, в то время как им просто стоит шире открыть глазки). Ни гул, ни «музон», доносившийся частенько от недальней дороги не отвлекали трудящихся. Вероятно, чернорабочие не хотели напоминать себе, где они находятся, чем заняты. Их руки сжимали инструменты, глаза щурились от пыли.
Смугло, как-то по-щуковски поглядывая на прораба и таким же взглядом провожая каждую жилку товарищей, будь то на шее, или на руке, Махмуд в привычном темпе клал кирпич. Если бы мысли Анатолича имели глаза, то встретились бы с оком Махмуда.
А. Анатолич повесил «трубу», уехал. В салоне маленькой машинки колыхались у лобового стекла четки; в приемнике пелся случайный канон. В окрасе духовной музыки стоящие в пробках, грязные, закоптелые машины, с разной скоростью сменяющие друг друга дорожные знаки или «морды» гаишников, всегда что-то особенное таящие, наблюдались спокойнее, терпимее. Сосредоточенный водитель фокусировал внимание на предстоящем деле. Но дело, о котором просили по телефону, было таким же обыкновенным, как и любое в это время года да связанное с этой профессией. Важно другое: определенные занятия Махмуда никак не выходили из воплей любопытства А. Анатолича.
Опять что-то кому-то исправил, кого-то напугал знаменитым «вычту из зарплаты»… Преимущественно это были русские коллеги, так как из зарплаты приезжего товарищества вряд ли возможно было что-то вычесть. Хотя, быть может, в ближайшем будущем появятся контракты особенные, без уплаты налогов государству, но заверенные нотариусом и с числом меньше нуля в параграфе о зарплате работников.
Математику заканчиваем, потому что ее А. Анатолич никогда не любил; особливо священная наука вызывала отвращение, когда была связана с убытками, чеками, той же зарплатой...
А. Анатолич вскоре вернулся на объект; теплый вечер обозначал перекур с комарами. Облепленные строительной шубкой, кою носят «реально вкалывающие», члены бригады делили меж собой сигареты и воду. При виде прораба покивали головой. А. Анатолич отличался от многих московских прорабов. В бригаде хватало и старичков. Последние, испытавши любоденежье начальников, охотно работали у Анатолича: «Мужик странный во всех отношениях, но честный. Сколько сказал – столько и дал. Значит, будет что послать семье…».
Поговорив о рабочем плане на неделю, Анатолич зашел в объектную кибитку – вагон. Сумерки пеленали плохо проветренный матрасник – есть шкаф для чего-то, а есть матрасник для матрасов, ибо больше ничего в вагончике не было. Но все-таки кто-то, все-таки одушевленный сидел на одном из них и читал толстую, непонятную книгу, освещая страницы фонариком. Махмуд даже что-то подчеркивал в книге, косясь на гостя.
Любопытство в конец изъело Анатолича. И какое же это святое чувство. Сколько человечество совершало открытий, жертвуя носом, из-за любви к попыткам разузнать, допытаться до незначительных деталей. А. Анатолич не был ученым или философом. Он являлся болеющим с детства любопытством. И, конечно, питал интерес к вопросу, для чего Махмуд, таджик-строитель, читает каждый свободный вечер наитолстеннейший том.
- Махмуд, зачем ты читаешь? Что читаешь? – естественно и весело спросил Анатолич.
- Я врач. – сухо ответил таджик. – Повышаю калификацию… Дома семья… Надо кормить… Вот я  и здесь…
Анатолич наученными глазами следил за дорогой. Вежливые водители приветствовали маленькую машинку прораба газовыми фарами, дальним светом, не менее слепящим. Продолжение недослушанного канона помогало А. Анатоличу мыслить, а поводы нашлись сами собою. Тут, в уставшей, позволю себе очень редкое определение, светлой голове пережевывались думки и о правительстве многоусердном нашем, и о народе многотрудном… Главное касалось гастарбайтера в собирательном смысле этого слова. Как относятся к таковым разноликие наши народы, как ценят их труд? Ведь обманывают их так же, как и россиян; они работают ради хлеба своим семьям, русские – родным. За что же соответствующее к ним отношение? Условия у них тяжелее, чем у нас; тем не менее  за общее желание работать без выплат дани Князьям, или за неимением средств приобресть грамоту, позволяющую быть сколько-то лет на Руси, называют их «Сволочь – нелегал!».
Пока А. Анатолич думал обо всем об этом, Москва порадовала его возможностью полюбоваться на красоты ея механические в пробочке. Асфальт не желал расставаться с бунтующей жарой, брат ее парниковый творил свои гадости: кондиционер «издох». Пришлось А. Анатоличу опустить стекло. Тихий реп, входящий в музон, слышимый в еврорусских глубинках и нередко на той дорожке рядом с объектом, втиснулся в уши Анатолича. Оглушение прошло… Из дорогого джипа, как всегда пантово-бестолкового в летнее время, черного цвета, донесся до слуха прораба анекдот.
- Идет, короче, нигер по улице. А в это время таджик подметает, а узбек асфальт ложит… (пропустим часть цитаты). Смотрят на черного, и говорят: «понаехали»!