Умерла Надежда...

Над обрывом речки, во мшистом
бугре, белеющая обрубками
корней, со свесившимися с
бруствера кисточками брусники
и уже бесцветными, будто
жеваными, листьями морошки.
Некрашенный гроб косо стоял на
сырой супеси и на рыжих комках
глины, выкаймленных с нижнего
пласта.

         В.П.Астафьев. Поминки.



     Бабка Макарьевна долго не могла стереть улыбку с лица после ухода соседки, такой же старой и одинокой Силуяновны. Да и как было не смеяться: та, такая же нерасторопная от старости, учудила так учудила - когда подошла опара, она наступила на кочерёжку, та больно ударила ее по бедру, а когда она пошатнулась, то задела кастрюлю с опарой, стоящую на лавке, та опрокинулась и часть теста вывалилась на дремавшую тут же кошку. Вся ее морда оказалась в тесте, она забегала по кухне и орала благим матом. Первым делом Силуяновна поспешила заправить тесто обратно в кастрюлю. Беда... Ну, часть опары удалось спасти, а потом пришлось ловить кошку и отмывать ее орущую морду в тазу. Вот она и пришла к соседке поделиться горем.
     Все еще улыбаясь, Макарьевна заглянула в печку - угли в ней прекратили тлеть и, задвинув заслонку, стала готовить себе завтрак.
"Пойти надо будет к ней, может помочь чем надо", - думала она, мусоля беззубым ртом баранку, предварительно размочив ее в стакане с чаем.
     Задумавшись о своем, она вдруг вздрогнула, когда услышала, как кто-то топочет на крыльце, стряхивая с обуви снег.
     "Господи, кто это может быть?" - подумала она и, встав, подошла к двери. И почти сразу дверь отворилась и на пороге возникла женщина, закутанная в шерстяной платок, запорошенный снегом. Поставив чемодан возле ног, та подняла голову и тихо сказала:
     - Здравствуй, мама!
     - Надёнка? - неуверенно пробормотала Макарьевна и тут же бросилась дочери на грудь. - Вспомнила, вспомнила-таки о матери, дом-то родной разве можно забыть?
     И засуетилась, словно помолодела.
     - Давай раздевайся, промёрзла чай. Иди-ка к печке - я только что протопила, горячая она. Да чайку горяченького, чайку попей... Господи, радость-то какая! Сколь лет тебя ждала, все думала-передумала, уж и отчаиваться стала, думала: вот помру, и похоронить-то меня некому будет, никто горсточку земли на могилку не бросит...
     - Да успокойся, - Надежда прислонилась к боку горячей печки. - Не уеду теперь никуда.
     - Давай я тебе щец налью, поешь с дороги, согреешься. А потом вон на печку ляг, отдохни, а то вон как замерзла, дрожишь вся...
     - Возьми вон продукты в сумке, я привезла кое-что. А есть я пока не хочу. прилягу, что-то неважно себя чувствую.
     - И вправду, на печку ложись, она горячая, а я тебе еще тюфячок положу. подушку дам.
     - Хорошо...
     Макарьевна быстро разобрала свою постель, достала тюфяк, подушку, одеяло и разложила их на печке.
     Надя разделась, с трудом залезла на печь и укрылась одеялом.
     - А баньку не истопить? - забеспокоилась мать. - Пар-от любую хворь выгонит...
     - Мою не выгонит, - ответила та.
     - А что такое? - испугалась старушка. - Может быть, сбегать за фельдшером? Он у нас шибко грамотный, ты чай помнишь его, Василия-то Егоровича?
     - Спасибо, мама, не надо, я просто посплю, отдохну, а то даже язык не ворочается.
     - Эк, пробрало тебя, видно, в дороге-то, - начала было Макарьевна, но, заметив, что дочь закрыла глаза и уже задремала, замолчала и принялась разбирать привезенные дочерью продукты.
     "И зачем столько накупила, словно у меня есть нечего?" - тихонько ворчала она, но была явно польщена. тем, что дочь ее не забыла и накупила подарков.
     Разложив все привезенное дочерью по полкам шкафчика, она села и задумалась. В голове бились сомнения: коли столько времени жила в городе, а сейчас приехала, как сказала, насовсем, стало быть, что-то не сложилось у нее там. Но чувство радости по поводу  возвращения дочери переполняли ее и она, не выдержав, побежала к подруге поделиться с ней радостью.
     В доме Силуяновны вкусно пахло свежеиспеченным хлебом. Увидев вошедшую соседку, хозяйка, не спрашивая, сняла чайник с пода печи и стала разливать по чашкам чай.
     - Давай-ка чайку попьем, - пригласила она Макарьевну к столу. - Я вон булочек напекла - что-то захотелось домашнего. А что это ты вся светишься?
     - Радость у меня - дочка возвернулась, - ответила гостья. - Сказала, что насовсем...
     - Да ты что? - вскинулась Силуяновна. - То-то видела, что к тебе кто-то метнулся, да разглядеть не успела, думала - почтальонша.
     - Подарки привезла, - похвасталась Макарьевна.
     - Ну, слава богу, а то мы все одни с тобой кукуем, а тут, глядишь, молодая душа рядом. Все помощь на старости лет. Одна что ли приехала?
     - Одна.
     - А муж, ребятишки у ней есть ли?
     - Не знаю, не успела спросить. Приехала вся замерзшая и сразу на печку. Уснула сейчас, а я вот к тебе. Говорит, плохо себя чувствует...
     - Ты бы баньку истопила, али к фершалу...
     - Да говорила я ей. Отказалась, говорит: полежу на печке, отогреюсь...
     - И то ладно. А как она проснется, ты ее чаем с малиновым вареньем напои. Пусть пропотеет, хворь-то и выйдет. Варенье-то есть?
     - Как не быть, есть. Ладно, побегу, неровен час проснется, а меня нет...
     - Ну, давай беги. Да опосля скажи, как она, оклемалась ли?
     - Забегу. А и ты к нам заходи, поглядишь на нее.
     - К вечеру забегу, - пообещала Силуяновна. - Охота посмотреть, какой она стала. Я ить ее махонькой девчушкой помню...
     Надеждв проснулась, когда за окном было уже темно. При слабом свете электрической лампочки она выглядела какой-то постаревшей не по годам и осунувшейся.
     - Господи, как же жизнь тебя поломала, - начала было причитать мать, но дочь остановила ее.
     - Жива и ладно...
     - Где же ты пропадала все эти годы, я уж совсем было извелась.
     - Давай не будем сейчас. Как-нибудь потом расскажу. А сейчас дай мне придти в себя.
     - Ну и ладно, ну и хорошо, - тут же согласилась Макарьевна. - Только у меня вся душа изболелась за все это время. Боялась, что уже не увижу тебя...
     - Мама, давай не будем об этом.
     Мать молча отвернулась к стене.
     - Давай поснедаем, а то уже скоро и спать ложиться. Вон на улице какая темень.
     - Что-то не хочется, - тоскливо проговорила Надежда.
     - Как это не хочется? - повысила голос мать. - Целый день не ела, этак и ноги недолго протянуть.
     Старушка все-таки заставила дочь немного поесть, после чего та слабо проговорила.
     - Лягу я.
     - Ложись, ложись, милая. На постель ложись, а я по-стариковски на печку.
     На следующий день Надежда долго не хотела вставать, а мать не беспокоила ее - намучилась, видно, за эти годы, пусть придет в себя.
     Надя встала только к обеду и едва смогла умыться и придти в себя.
     Макарьевна засуетилась, доставая сваренные рано утром щи с тушенкой, которую привезла с собой дочь.
     - Что-то не хочется есть, - слабо проговорила женщина. - Я, пожалуй, прилягу...
     - Вот сначала поешь, а потом ляжешь, - твердо заявила мать. - Ты что, голодом хочешь себя уморить? Вот радость-то мне: ждала-ждала, а она от материнской еды нос воротит!
     - Да не обижайся, я правда неважно себя чувствую, - оправдывалась Надежда.
     - Вот ты сейчас поешь и ложись, а я за Василием Егорычем сбегаю.
     - Делай, как хочешь, - закончив обед, сказала дочь и снова легла.
     Едва дождавшись, когда дочь уснет, Макарьевна в первую очередь поспешила к подруге.
     - Что-то Надюшка мне совсем не нравится, - пожаловалась она. - Не ест ничего, все время лежать ее тянет. Что-то с ней не ладно...
     - Ты вот что, - остановила ее Силуяновна. - Ты поди к ней - надо, чтобы с ней рядом кто-то был. а я за Егорычем сбегаю.
     - И то верно, - согласилась подруга. - Вдруг проснется, попросит чего, а меня нет...
     Вскоре Силуяновна привела фельдшера, а перед домом подруги попросила его:
     - Ты уж ко мне опосля загляни - поясница у меня который день зудит...
     - Забегу, - коротко ответил старик, входя в дом больной.
     Примерно через час он был у нее в доме.
     - Ну, что у тебя, сирота? - спросил он.
     - Да ничего, - отмахнулась та. - Я ведь чего тебя попросила-то зайти - спросить, что там с Надюшкой?
     Старый лекарь неодобрительно покачал головой, а потом, выдержав паузу, сказал:
     - Я не стал при больной говорить ее матери. А и молчать не резон. Плохо ее дело - рак ее изнутри ест.
     - Батюшки-светы, -всплеснула руками старушка. - Вот Макарьевна-то ждала-ждала и дождалась!
     - Такое вот дело, - кивнул в знак согласия Василий Егорович. - Запустила она его, крепко запустила.
     - А операцию? - снова схватившись за ниточку надежды, спросила Силуяновна.
     - Поздно уже. Тут никакая операция не поможет. Наоборот, она ее может не перенести. А так... поживет еще чуток. Может, до весны дотянет...
     - А лекарства-то ты какие ей выписал?
     - А что толку-то? - пожал он плечами. - Дал ей успокоительное, только толку от него чуть.
     - А если ее в город отвести? - все еще надеясь на что-то, спросила хозяйка.
     - Она оттоль и приехала. Видно, ее и выписали домой умирать.
     - Господи, да что же такое деется? - заплакала Силуяновна. - Мать столько мучилась, ожидаючи,и вот на тебе! 
     - Ладно, ты сама-то держись, а то, неровен час, опять за мной прибежишь. Только уж для себя, - попрощался фельдшер и вышел из дома.
     - Погоди, я провожу, - хозяйка, как была раздетая, так и вышла его провожать на крыльцо. Подперев голову рукой, она отрешенно смотрела ему вслед.
     А тот, отойдя немного, обернулся и крикнул:
     - Поди в дом, а то сама простудишься да сляжешь. Вот тогда и заставишь меня ноги топтать к тебе.
     Силуяновна в ответ кивнула и вернулась в теплую избу.
     "Господи, говорить ли Макарьевне, ай нет? - билось в ее голове. - Сказать - расстроится и сама сляжет, не сказать - опять нехорошо: знала, а не сказала..."
     Подумав, она решила не торопиться - вдруг подруга сама все расскажет. Но с этого дня она стала чаще заходить к подруге, чтобы облегчить ее состояние душевными разговорами.
     После Новогодних праздников Надя уже не вставала с кровати и, видимо, предчувствуя скорый конец, начала понемногу рассказывать, что с ней приключилось за эти долгие годы отсутствия.
     Чаще всего, когда ей было немного получше и не особенно досаждали боли, она изливала душу, но не плакала - слезы были выплаканы давно.
     Силуяновна ежедневно приносила кринку козьего молока, каждый раз поминая, что оно, в отличие от коровьего, лечебное и помогает от разных болезней.
     Старушки обычно садились возле больной и начинали длинные беседы о том, о сём, а Надя, слушая их, грустно улыбалась, а порой ловила и поглаживала их шершавые натруженные руки, оплетенные сеткой вздувшихся вен.
     Временами к ним заходил и Василий Егорович. Возле порога он долго кряхтел, стягивая с себя запорошенные снегом валенки, стаскивал потрепанную шубейку, а потом, поправив ладонью редкие седые волосы, присаживался к больной и начинал ее выслушивать.
     - Мы ее козьим молоком отпаиваем, - похвасталась Силуяновна. - Пользительное оно - как попьет, щечки начинают розоветь.
     - Не с мороза даете? - обычно спрашивал старик.
     - Как можно, тёплое, - обрадовавшись прерванному молчанию вмешивалась Макарьевна. - А еще немного топлёного маслица добавляем.
     - Это хорошо, это правильно, - отзывался старый лекарь. - Тяжелую пищу лучше не давать - с её желудку тяжело справляться. Витаминов поболе...
     - Дак мы и так поим ее чаем с вареньем. Вчера вон я калины напарила, покормила, - похвасталась мать.
     - Калина - это хорошо, это ладно, - авторитетно объявил фельдшер. - Ничего, даст бог,доживем до лета, а там, глядишь, ягоды пойдут, свежие овощи...
     Поговорив так большей частью со старушками, он снова кряхтел, надевая валенки и шубейку, и обычно бросал на прощание:
     - Зайду послезавтрева, заказал таблетки для Надюши - говорят, они при ее хвори хорошо помогают.
     Старушки по привычке суетились возле него, то поправляя одежонку, то подавая потрепанный саквояж заботнику все деревни.
     - Ты уж сам-то за собой поглядывай, куда мы без тебя, - напутствовали они.
     - Да нельзя мне сваливаться, пока вы тут кряхтите, - обычно отвечал он. - Как лекарство доставят, приду...
     Когда старик уходил, Надя благодарно смотрела на старушек-подружек и говорила:
     - Свалилась я на ваши головы...
     - Полно, полно, махали руками те. - И хорошо сделала, что возвернулась домой. А то мы здесь совсем плесенью покрываться стали.
     А в один из дней, попив теплого козьего молока с маслом, она заговорила:
     - Господи, какая же я дура, что уехала тогда. Искала жизни хорошей, а вон как вышло.
     - Ничего, ничего, - старалась отвлечь ее от грустных мыслей мать. - Главное, что ты снова дома. А там, глядишь, поправишься, заживем по-барски...
     - "По-барски", - грустно усмехнулась Надя. - Вот и я хотела пожить "по-барски". Уехала с каким-то шеферюгой в город, думала там построить свою жизнь по-новому. А он дорогой взял меня силком. Да я не особенно и сопротивлялась. А там - город огромный, народищу - тьма. Пристроил он меня на автобазу, там же мне и угол выделили. Да и заходили ко мне все, кому приспичило... А мне, глупой, нравилось это - какое внимание!
     - Тебе тогда шестнадцать стукнуло, - вздохнула мать. - Мы уж и в милицию заявляли, да где там - не нашли, говорят, и все тут.
     - Так я же не прописана там была, как найдешь? А меня шоферня подкармливала, ну, и пользовались, как кому хотелось.
     - Господи, что же это творится? - воскликнула Силуяновна. - Ничего святого нет у людей.
     Ее подруга молчала и бесконечно вытирала платком слезящиеся глаза. А Надя продолжала:
     - Потом я сбежала от них. Устроилась продавщицей в киоск. И опять хозяин начал домогаться - заходил, заставлял на время закрывать киоск и... пользовался мной. А когда я отказывалась, он говорил, что выгонит меня и расскажет остальным, кто я такая, тогда меня никто не примет на работу и мне придется бомжевать.
     Видя, что дочь начала задыхаться от нахлынувших на нее воспоминаний. Макарьевна останавливала ее.
     - Да бог им судья, давай-ка лучше покушай, я сейчас все приготовлю.
     Вместе с подругой она стала суетиться у печки, а Силуяновна, видя состояние подруги, шептала ей:
     - Ты присядь, поплачь, я приготовлю все.
     После того, как больную накормили и та уснула, соседка побыла еще недолгое время и, убедившись, что подруга немного успокоилась. сказала:
     - Ты приляг сама-то, а то еще свалишься рядом. что мне с вами двумя делать? А я пойду к себе, надо козу подоить, самой прибраться в доме...
     Макарьевна в знак согласия кивнула головой и полезла на печку, ставшую для нее постоянным местом отдыха и сна.
     Сделав все необходимые домашние дела, Силуяновна встала на колени перед божницей и долго молилась. А к вечеру, полежав и отдохнув, снова направилась к соседке, прихватив с собой кринку свеженадоенного молока.
     Макарьевна уже суетилась возле дочери, протирая ее тряпицей, смоченной в теплой воде.
     - Давай-ка я помогу, - сходу включилась Силуяновна. - Ее приподнимать надо. Я буду держать, а ты обтирай.
     После того, как они закончили тяжелую для них работу, Надя виновато улыбнулась:
     - Вот какая я стала - сама помыться не могу.
     - А ничего, мы-то на что? - улыбалась ей в ответ Силуяновна. - Ничего, не пропадем, теперь нас эвон сколько!
     Поев и откинувшись на подушки, Надя продолжила рассказывать о себе.
     - А потом хозяин начал на мне подрабатывать...
     - Как это? - удивилась мать.
     - А так: подсылал ко мне наёмных рабочих из Средней Азии, с Кавказа, брал с них деньги. Большую часть оставлял себе, а мне отдавал крохи. Так вот я и жила. абортов наделала столько, что вычистили мне все, что можно. Рожать я уже не могла...
     - Господи, твоя воля, - воскликнула Силуяновна. - Как же ты выдержала все это?
     - Когда же я заболела, - продолжила Надя, меня отвезли в больницу, да и бросили там. Ни один не зашел...
     - А чего ж мне-то не сообщила, - всплакнула мать. - Уж я бы...
     - Что ты бы? - слабо отмахнулась дочь. - Да и стыдно было - ты ведь, небойсь, думала, что у меня все, как у людей.
     - Надеялась, - пробормотала та.
     - Вот из больницы я и добралась сюда, - закончила рассказ Надя.
     - Сколько же тебе пришлось выдержать! - выдохнула Силуяновна. - Словно в аду побывала...
     - Ничего, больше я тебя никуда не отпущу, - твердо заявила мать.

     Надежда умерла в один из апрельских дней, когда на небе, до того постоянно затянутом хмурыми облаками, наконец-то выглянуло солнышко
     Утром Макарьевна тихо сползла с печи и, пройдя мимо лежащей дочери, прошмыгнула на кухню и, стараясь не греметь заслонкой, тихо разожгла с вечера уложенные в печи дрова.
     В окно тихонько стукнули - это соседка принесла молоко. Суетясь на кухне, обе негромко переговаривались, готовя общий завтрак. А когда все было готово, Макарьевна прошептала:
     - Будить что ли? Али пусть еще поспит?
     - Буди - поест и пусть досыпает, - ответила подруга.
     Макарьевна подошла к лежащей навзничь дочери и тихо потрогала ее:
     - Наденька, просыпайся,завтракать пора, да и лекарство надо принять...
     В этот момент рука лежащей соскользнула, и Макарьевна взяла ее за запястье. чтобы поправить.Рука была холодной, как лёд...
     Еще не веря в случившееся, мать позвала погромче:
     - Надюшка, доченька...
     А потом рухнула на колени и, положив руки на мёртвую дочь, закричала, завыла, запричитала отчаянно и безнадежно.
     - Господи, прими душу грешную, - наспех перекрестилась Силуяновна и, подойдя к подруге, помогла ей встать и сесть на лавку.
     Потом, подойдя к покойнице, связала ей руки на груди, подвязала челюсть. Побыв некоторое время с почти обезумевшей от горя хозяйкой, она попросила ее:
     - Ты посиди пока, а я за Василь Егорычем сбегаю.
     Явившийся фельдшер осмотрел тело Нади и пробормотал:
     - Часа два назад как померла. Отмучилась, болезная... Крепкая она была - обычно в таком состоянии человек чувствует сильнейшие боли, а она не кричала, крепилась.
     - Мать не хотела расстраивать, - согласилась с ним Силуяновна.
     - То-то что, - пробормотал старик.
     На похороны Нади собралось все немногочисленное население деревеньки - ее помнили с рождения и взрослела она на их глазах.
     На могиле умершей поставили железный крест, который лет пятнадцать назад Макарьевна заказала для себя...
     - Господи, молодая какая, ей жить бы да жить, ан вон как все обернулось, - всхлипывали деревенские старушки над свежей могилой. - Вот так живем и не знаем. когда бог призовет к себе...
     После похорон дочери Макарьевна слегла и только благодаря хлопотам подруги смогла, наконец, подняться - нужно было работать на огороде.
     В каждую свободную минуту Макарьевна с подругой бегали на могилку Нади - посидят там, поплачут, приберут и неспешно возвращаются по домам.
     Но сороковины они приготовили стол для приглашенных стариков, а до их прихода решили сходить на Надину могилу.
     А там, подправляя слегка осыпавшийся холмик, Макарьевна вдруг ойкнула, схватилась за сердце и медленно сползла на землю, на могилу дочери...