В тростнике под солнцем Мехико

***

Санти было двадцать с небольшим. Этот кареглазый испанец с самого раннего детства отличался удивительной расторопностью и любознательностью. Вечно он старался избегать излишнего интереса к себе со стороны взрослых, да, впрочем, и со своими сверстниками он всегда держался особняком. Не сказать, что был в центре внимания, напротив, в нем он совершенно не нуждался и поэтому чаще убегал от мальчишеских игр и бродил где-нибудь средь трущоб Каль дель Десеньганьо. Если бы Кант увидел этого парнишку с не по годам серьезным взглядом, немного замкнутого и задумчивого, он, безусловно, охарактеризовал бы его как вещь в себе. Но Канта и Санти разделяла река длинною в вечность, да и последний мало что знал о взглядах первого - никогда и не думал об этом.

Когда Санти оставался один, наткнувшись на какой-нибудь заброшенный дом или сарайчик, еще не приспособленный под сквот для местных анархо-тинейджеров, он привычно усаживался прямо на грязный пол, доставал потрепанную книжку и читал. Бывало так, что за этим занятием юноша проводил добрую половину дня, а в другие времена страница за страницей солнце успевало смениться серпом полумесяца. Из мира литературных образов и лирических нот Санти зачастую выводила донья Карлито, забеспокоившаяся, что сына долго нет дома и отправлявшаяся на его поиски. Вся местная детвора доподлинно знала ее голос, как будто в истерике протяжно и громко произносящий всего одно слово: «Санти-и-и».

- Да здесь я, мам. Все понял, иду, иду. Только не кричи, пожалуйста, - отвечал юноша и покорно, понурив голову, плелся за матерью.

На следующее утро сверстники подтрунивали над Санти.

- А вот и наш бродяга. Что, снова заблудился? Смотри, как бы в следующий раз тебя за зад не укусила огромная крыса. В анклаве Сибардос их много, - заливался смехом рыженький Педро, имеющий дюжий авторитет среди мальчишек.

Проходя мимо ребят, Санти не имел привычки обращать внимания на смешки в свою сторону. Он просто смотрел себе под ноги и думал о чем-то своем. Иногда, в этой задумчивости, совсем не свойственной детям его возраста, Санти мог пройти целый квартал и, ни разу не споткнувшись, зайти в школу и сесть за парту. А после занятий он вновь отправлялся в свой мир – мир, где есть только он и его книги.

Санти любил стихотворения Тани Рохаса. В отличие от Лорки, этот поэт не имел широкой популярности у читающей публики Испании. В общем-то, его вообще мало кто знал, и сам Санти бы тоже никогда с ним не познакомился,  если бы томик со стихами Рохаса однажды ему не подарил дядюшка Родригес. У последнего было много товарищей по «старой гвардии», заставших времена легендарного Буэнавентуры Дурутти, отчаянно сражавшегося с фалангистами Франко. Собственно, в этой гражданской войне и был убит поэт-шарманщик Тани Рохас. У него были такие же, как и у Санти, умные карие глаза, он был столь же любознательным и сызмальства любившим правду, честность и справедливость. Когда, бросив свою шарманку и подхватив вместо нее винтовку герильероса, Рохас вступил в ополчение, сражающееся за свободу против франкистской хунты, он мечтал о новой Испании: лишенной эксплуатации и богачей, отбиравших хлеб у голодных. Однако мечтам молодого поэта не суждено было сбыться. Его тело, сраженное смертоносной пулей, распласталось на россыпи близ железной дороги. Черные кудри Рохаса безмолвно развивал ветерок, а где-то под Мальоркой шарманщик заунывно наигрывал траурную балладу.


***

В Мадриде Санти прожил около 15 лет, а потом, по семейным обстоятельствам, они с матерью вынуждены были переехать в Мексику. Поселившись в пригороде Мехико, возмужавший парень продолжил учиться. Правда, как таковых учебных заведений на тот момент в стране было мало, да и сейчас их отнюдь не стало больше, и поэтому Санти вступил в кружок либертарной школы профессора Маркоса – единственный на тот момент мало-мальски приемлемый вариант.

Маркос был одним из тех учителей, кто приветствовал в своих подопечных тягу к свободомыслию. Он никогда не навязывал им своего мнения, проповедовал эгалитарность и равенство. Бывало, во время занятий, он ставил проблему и с ехидным взглядом следил за дискуссией, которую с удовольствием устраивали ученики.

- Что есть бессмертие, благо или же тяжкий омут на шее обессилившего Росинанта? Представим себе, что в Мексике, скажем, раз в десять лет в любой случайной семье мог родиться ребенок, жизнь которого была бы не ограничена сроком даже в сто и двести лун? – вопрошал старик.

- Конечно, это ужасно, - без тени замешательства отвечал Серхио Палермо, один из самых способных учеников в классе.  – Ведь если бы таких детей становилось все больше, то и без того нищее государство должно бы было их как-то содержать? Неужто нам так нужны эти извечные социальные иждивенцы, какая от них польза?

Большинство ребят энергично соглашались с Серхио, и только Санти сидел в задумчивости и что-то прикидывал в уме. Спустя минуту он поднял глаза и возразил:

- А я считаю, что бессмертные дети – это не бремя, а великое благо, - говорил он. – Вы только представьте себе, какую пользу мексиканский народ мог вынести из этого уникального дара судьбы. Ведь уже через несколько десятков лет Мексика могла бы хвастать своими мудрецами перед всем миром. Какой уникальный временной опыт мог накопиться в их головах спустя века. Эти люди могли бы обучать наш народ великим наукам и передавать целые эшелоны знаний…

Парень слегка запнулся. Снова задумался, а потом продолжил вновь, но с большей страстью в голосе:

- Нет, это, бесспорно, лучшее, что могли бы дать небеса нашей стране. Впрочем, все это лишь наши фантазии, ведь так, учитель?

- Ты прав, Санти. Это фантазии. Но, тем не менее, они помогают вам рассуждать и делать логические выводы. А это в эпоху всеобщего безрассудства уже – великое благо.

Санти нравились занятия на свежем воздухе. Когда их класс из десяти человек во главе с учителем Маркосом отправлялся на скалистый берег, парень представлял себя одним из тех студентов «Декамерона» Боккаччо, уходивших в лес и, усевшихся у костра, рассказывающих друг другу свои нравоучительные или же, наоборот, антиклерикальные истории. Мексиканские «студенты» тоже, по инициативе Санти, проделывали нечто подобное. Соорудив приличный костёр, ребята рассаживались на берегу, образовывая круг, и принимались за философические беседы.

- Учитель, расскажите нам про другие страны, - просил Санти. – Раз уж мы вспомнили о «Декамероне», может, поведаете что-то о тех мыслителях, которые несли свет просвещения в эпоху Ренессанса?

- Полноте, Санти, - возражал Серхио Палермо. – Про Эпоху Возрождения каждый из нас и так знает все, что только можно. Ну кому может быть интересен Данте со своей «Божественной комедией», когда в стране столько голодных и нищих. В конце концов, Ренессанс не реализовал тех надежд, которые на него возлагались.

- Учитель, давайте тогда поговорим о Новом времени, хотя бы его предтече, воплощенном в литературе, философии и искусстве XVII-XVIII веков? Расскажите о барокко или английском пути! – попросила Маркоса синеглазая ученица Анхела Рамос.

***

Надо сказать, что Санти и Анхела с самого первого дня их знакомства начали испытывать друг к другу чувства, несколько большие, нежели просто взаимная симпатия.  Спустя недели они вместе уже убегали от остальных своих сверстников в далекие закутки своего селения, где придавались беспечным разговорам на отвлеченные темы. Ночи напролет они могли просиживать близ Большого утёса, разгадывая смысл тех или иных созвездий на небесной пелене, нависшей над Мехико и его окрестностями. Санти читал Анхеле стихи Лорки и Рохаса, а девушка привычно отвечала ему строками из Шекспира или Шиллера. Бывало, что молодые люди ложились посреди тростника рядом друг с другом, едва касаясь запястьями рук, и безмолвно смотрели на небесную гладь. Оба улыбались, но никто из них не смел проронить ни слова. Они находили в этом что-то высшей степени романтическое и не старались нарушить идиллию.

Днем Санти и Анхела также время от времени убегали с занятий. Добрый учитель Маркос замечал это, но не пытался препятствовать. Он был не только учителем, но и человеком. Прежде всего человеком. Человеком способным не только логически рассуждать, но и чувствовать. И если в споре Маркос был непреклонен, его логика была неумолима, то в любви, а именно так полагал он те нотки, возникшие между Санти и Анхела, - учитель был крайне снисходительным. Он считал высшей философией – философию любви между двумя любящими сердцами и превозносил ее выше, чем любой трактат Аристотеля или Гоббса.

- А давай возьмем и уедем отсюда, - сказала однажды Анхела, когда они с Санти очередной раз остались наедине.

- Не понимаю.

- Ну просто возьмем и сбежим. Но не так, как мы это проделываем все последние полгода, а по-настоящему.

- К чему ты клонишь, Анхела, - продолжал сомневаться, правильно ли он ее понял, Санти.

- Разве ты не хочешь остаться со мной вдвоем? Только ты и я, и больше никого вокруг, - продолжала девушка. – Вот так, где-нибудь на необитаемом острове, посреди океана. Ты будешь Робинзоном Крузо, а я твоей Пятницей.

- Вообще-то Пятница был мужчиной, если ты забыла. Причем поначалу он питался людьми и думал, что мушкет, это страшное божество, способное извергать адское пламя и разить врага на расстоянии.

- Ну, не передергивай. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю, - Анхела была не настроена шутить и вторить игривому тону Санти.

- Конечно, понимаю, Анхела. Но как же учитель, наши семьи, наши друзья? Мы же не можем вот так все бросить и…

Она не дала ему договорить, а лишь опустила глаза и, кажется, насупилась. Посидев так с минуту, Анхела улыбнулась, нежно поцеловала Санти, и затем, заглянув в его карие глаза, шаловливо показала язык и крикнула: «Догоняй!». Девушка, подобно пантере, отпрыгнула от своего возлюбленного и в мгновение ока побежала по тростниковому полю. 

Санти тоже вскочил на ноги и бросился догонять «пантеру». Они бегали друг за другом в течение получаса. Догоняли, падали, снова поднимались. Как только Анхела оказывалась в объятиях Санти они падали и нежились на искрящемся солнце Мексики, покрывая друг друга поцелуями.

- Я согласен, - сказал Санти, когда они, обессиленные и вспотевшие, снова очутились рядом  друг с другом, лежа посреди тростника.

- Не поняла? - спросила Анхела.

- Давай уедем отсюда, уплывем, в общем, все, как ты и предложила. Я люблю тебя и хочу, чтобы мы всегда были рядом. А вокруг больше никого не было. Никогда. И так – до самой старости… до самой смерти, - со страстью проговорил юноша.

- Ну, тогда решено? – нерешительно спросила Анхела.

- Решено, – решительно ответил Санти.

***

В тот день учитель Маркос задумал провести эксперимент. Он собрал своих учеников на берегу, они так же, как и в прошлый раз, разожгли костер и образовали круг. Рядом с собой учитель положил какой-то объемный мешок, набитый чем-то твердым. Так как мешок был завязан, невозможно было понять, что внутри. Впрочем, ребят это нисколько не волновало.

- Так в чем же будет заключаться эксперимент, учитель? – спросил Серхио Палермо.

- Не так быстро, Серхио. Вначале я расскажу вам одну историю, - флегматично проговорил Маркос.

Ребята уселись поудобнее и с интересом принялись слушать. Как правило, рассказы старого учителя были до боли увлекательными, и для учеников эти моменты были самыми долгожданными во время всего сезона обучения. Здесь следует отметить, что Мексика того времени – это страна, где 90 процентов населения составляют старики и беднота. Для подростка здесь негде развернуться. Те, кто не занят в наркокартелях или еще не сбежал в Бразилию или Европу (а как тут сбежишь, ведь денег нет даже на новые джинсы?), ничего другого не остается, как стирать последние кеды, играя в дворовый футбол, или умирать с голоду. Редкость, когда юноши и девушки находят в себе силы заняться образованием. Еще большая редкость - посвятить себя философии, абсолютно ненужной вещи в стране, которая не может себя прокормить. Поэтому основная психологическая черта каждого жителя Мексики – безумный эгоизм и алчность.

В свою очередь учитель Маркос считал эту черту наивысшим пороком и пытался искоренить ее в своих учениках, полагая, что именно отсюда и растет корень всех бед этого южноамериканского государства. «Когда ты готов взять каждый песо, лежащий на своем месте, но без должной охраны, ты уже способствуешь разделению мира на бедных и богатых», -  учил Маркос.

***

Его философская система основывалась на принципах солидарности и равенства, однако за свои взгляды учитель уже немало потерпел. Его идеи стояли поперек горла правящей элиты, единственной, кто в этой стране чувствовал себя как рыба в воде. Несколько лет назад Маркос был во главе большого общественного движения, переросшего, со временем, в целую армию. Его звали субкоманданте. В его подчинении были тысячи отважных людей, готовых бороться с царящей несправедливостью с оружием в руках. Одно время армия Маркоса, постоянно носившего черную маску-балаклаву и курившего трубку, отвоевала несколько мексиканских провинций. Они основали там свои либертарные коммуны, в которых создали много бесплатных школ и больниц. Бедняки со всей Мексики приезжали сюда в поисках лучшей жизни – коммуна давала ее им. А армия субкоманданте защищала их свободу.

«Мы хотим, чтобы мир был устроен так, что в нем могли бы существовать самые разные миры», - писал Маркос в своих многочисленных книгах, где единственной темой была тема свободы от угнетения.

Однако правящий класс Мексики был вовсе не согласен мириться с выскочками типа Маркоса. Они бросили все силы, чтобы разыскать его и уничтожить. Поначалу поиски субкоманданте становились объектом сатиры в прессе. Сам Маркос, как будто издевался над элитами, он был неуловим, невидим, а вместе с тем продолжал писать своих книги и памфлеты.«Мы — армия мечтателей. Поэтому мы остаемся невидимыми», - гласили надписи на прокламациях повстанцев.

Власти объявляли Маркоса сумасшедшим и призывали народ отвернуться от него. Но разве может народ, попробовавший однажды чай вместо воды верить в то, что, кроме воды, больше ничего нет?

 В это время Маркос не переставал ерничать.

«Да, Маркос — гей. Маркос — это гей в Сан-Франциско, черный — в Южной Африке, мексикашка — в Сан-Исидро, анархист в Испании, палестинец в Израиле, индеец майя на улицах Сан-Кристобаля, еврей в Германии, цыган в Польше, индеец мохок в Квебеке, пацифист в Боснии, одинокая женщина в метро после десяти вечера, крестьянин без земли, бандит в трущобах, безработный рабочий, несчастливый студент и, конечно, запатиста в горах. Маркос — это все угнетенные, оскорбленные и задавленные меньшинства, которые восстают и говорят: хватит».

Но силы оказались неравными. Через два года тщетных поисков Маркос все же был пойман. Его поимка сопровождалась помпезностью мексиканских элит. Их превозносили богачи всей Южной Америки, где поначалу тоже начались волнения в среде плебса, увидевшего успехи мексиканской черни. Хитрые власти смекнули, что в бедной стране нет ничего проще, чем просто купить крамольника. Нет, не Маркоса. Он остался неподкупен и ни на йоту не предал своих принципов. Но в его окружении все же были те, для кого роскошная жизнь слаще, чем будни коммуны, где есть солидарность, братство, человечность, любовь, равенство, но нет одного – праздной жизни, в которой то только и нужно, что придаваться ненасытному удовлетворению своих гедонистских потребностей.
Таких людей оказалось немало, но разве можно серьезно винить тех, кто жил в бедности добрую часть своей жизни? Вопрос риторический.

Маркос был пленен. Но под давлением общественности власти не смогли приговорить его к высшей мере наказания. А после, поняв, что это победа, элиты дали субкоманданте десять лет тюрьмы. Но где? В сущем аду под названием Гуантанамо. И Маркос это вытерпел. Он оказался небывалым стоиком со жгучей потребностью в жизни и просвещении.

Когда двери «рая» вновь перед ним распахнулись, он ушел в джунгли и несколько лет прожил там отшельником. Мексиканцы ничего не знали о нем: жив ли или уже мертв? А в один прекрасный день старика лишь своей трубкой и манерой говорить напоминавшего легендарного Маркоса увидели в окрестностях Мехико. Властям он был уже неинтересен, они сочли, что тот безумен, и поэтому старик беспрепятственно смог основать свою либертарную школу философии, куда принимались исключительно подростки.

***

…Как мы помним, ребята собрались вокруг костра, а их учитель Маркос обещал провести какой-то странный эксперимент. Смеркалось. Костер потрескивал и отражался в глазах собравшихся, настроенных на что-то неизвестное, но тем более интригующее.

- В одну из крайних наших встреч Анхела просила меня рассказать о восемнадцатом веке английской истории, - начал учитель. -  Но что мы знаем об этом времени?

- Этот век открывается под знаком первой буржуазной революции, произошедшей веком ранее и оказавшей существенное влияние на все сферы последующего! – выпалил Серхио Палермо.

Анхель сидела плотно прижавшись к Санти, сам он, как всегда, задумчиво смотрел на камушек, постепенно черневший в пламени костра.

- Верно, Серхио, - тихо проговорил учитель. – И, как вы помните, это век – когда Англия будет вести длительные войны за так называемое испанское наследие. Это время почти непрерывных конфликтов с Францией, в результате которых владения Великобритании в Европе, Северной Америке и Индии будут расширены. Колониальные войны приведут к появлению нового дворянства, скупавшего титулы и места в британском парламенте. Это время, когда философия начнет энергично реагировать на новую стратегию своего государства и главными ее конфликтом станет конфликт феодализма и абсолютистской идеи монархии супротив идеи ее, монархии, ограничения и торжества естественного права угнетенных на восстание…

- Разумеется, абсолютная монархия – это благо. Ведь элиты, по сути, сутяжники, и только железная воля государя способна не допустить бесчинств, коррупции и воровства, - перебил Маркоса Серхио.

Учитель посмотрел на ученика, улыбнулся и продолжил.

-  Твои рассуждения, Серхио, импонируют философским принципам Томаса Гоббса. Он тоже полагал, что люди по природе эгоистичны и что волю им давать ни в коем случае нельзя. Но что, если монарх окажется ужасней по своим внутренним качествам, чем тысячи его подданных? Ты, верно, забыл примеры Гитлера в Германии и Сталина в России? А, может, ты скажешь, что так оно и должно быть? Не думаю, мой мальчик. Я знаю, что ты ценишь мысль выше слепого послушания.

- Но ведь и примеры вольности знают десятки случаев, когда государства скатывались в пропасть моральной деградации и прочих проблем…- возражал Серхио Палермо.

- Все так. Однако, согласись, что единство истины, добра и красоты, господство разума над страстями – вот цель, которой следует посвящать силы, чтобы ее воплотить. Неужели ты не согласен с тем, что каждый человек расположен к добру и что добродетель является врожденной?

Пока Серхио обдумывал ответ, Санти поднял взгляд на учителя  и произнес печально:

- Вспомните и вы, учитель, к чему привело учение о врожденной добродетели на примере Французской революции. Гуманизм Руссо стал искрой для пожара кровожадности Робеспьера. Гильотина тоже следствие естественной природы человеческой доброты? Сомневаюсь. Однако я не согласен ни с вами, ни со своим другом Серхио. Сколько бы мы не говорили сейчас о добродетели, но вся человеческая история демонстрирует нам жестокость людей при любом типе государственного управления. Монархи, видя недовольство их властью, развязывают войны, и люди покорно, под флагом патриотизма, идут проливать кровь себе подобных, забывая об этих проблемах. В демократических странах люди ненавидят себя еще больше, чем каких-нибудь диких зверей, и готовы рвать друг другу глотки из-за собственности. Развращенный ум хуже звериной тупости, так, кажется, писал Свифт? Знаете, учитель, я полагаю, что истинная добродетель рождается лишь в обществе, где все и каждый равны, где нет собственности и монархов, где разум не подчинен законам меновой стоимости, где любовь – лишь средство, а не цель. И только при этих условиях настоящая цель – благоденствие всех людей – имеет шансы на успех.

Учитель улыбнулся и ничего не сказал. Он встал, подошел к краю скалы, посмотрел на полумесяц, а потом вновь вернулся к своему месту. Он развязал узел на том мешке, что стоял рядом с ним все это время и обратился к своим ученикам.

- Вот уже три года мы с вами учимся преодолевать нужды человека, вынужденного существовать в условиях нашей несчастной Мексики. Санти присоединился к нам недавно, но я вижу, что его совесть не нуждается в моих советах. Свой моральный выбор он сделал еще в глубокой юности. Скорее всего, это влияние его отца, все детство проведшего с ним и воспитывающего в нем свободного человека, добродетель. Я знаю, Санти, что ты его плохо помнишь, а между тем этот человек был вместе со мной в Гуантанамо. Когда тебе исполнилось двенадцать лет, мать сказала, что отец уехал на заработки. Нет, мой мальчик, по доносу твоих симпатизирующих франкистам соседей он был арестован и сослан в эту цитадель ада. Где и умер от невыносимых издевательств. Я знаю, что тебе больно это слышать. Но также я знаю, что ты примешь эту весть стоически. А память об отце станет предметом твоей гордости.

Анхела и Санти переглянулись, на глазах девушки выступили слезы, она обняла юношу, который тоже едва сдерживал плачь.

- Продолжайте, учитель, - прохрипел он.

- Мой сегодняшний эксперимент, последний, после которого мы с вами распрощаемся, заключается в самой простой и одновременно в самой сложной вещи на свете. В выборе. Мы три года говорили о философах древности. Три года мы учились критически мыслить и логически рассуждать. Три года мы учились воспитывать в себе истинные потребности и беспощадно бороться с искусственными. Как философы, а не как простолюдины.

В этот момент Маркос начал выкладывать перед своими учениками содержимое мешка. Это были обычные деньги. Огромные суммы денег, которых каждому из десяти ребят хватило бы на всю оставшуюся жизнь, чтобы не знать нужды.

- Эти деньги, которые 15 лет назад повстанцы доверили мне для нужд армии, защищавшей свободу мексиканских коммун, - говорил Маркос. - Это деньги, которые старики, матери, жены и их мужья по крупицам откладывали, порой сами оставаясь без средств к существованию. Многие умирали, но верили, что умирают не зазря. Ни одного песо из той суммы не пропало. И сейчас я готов отдать эти деньги вам. Уверяю, этого хватит, чтобы вы никогда больше в своей жизни, при разумном употреблении, не испытывали бедствия. Берите…

С минуту все молчали и заворожено смотрели на толстые пачки банкнот. Никто из этих ребят никогда в жизни не видел таких денег. Зато каждый день они видели свои жалкие лачуги, своих бедных матерей, вынужденных работать денно и нощно, чтобы дать своим чадам кроху хлеба. Они видели смерти своих братьев и сестер, погибших только потому, что нечем было заплатить доктору. Они видели все страдания, которые иному человеку из иной страны даже и не снились. Да, они были молодыми философами. Но кто вспомнит о философии, когда мать умирает от голода?

С горящими глазами ученики потянулись за деньгами. Рассовывали пачки по карманам и за пазуху, Серхио, украдкой посмотрев на Маркоса, снял футболку и клал деньги туда. На глаза учителю навернулись слезы. Он опустил голову и шептал лишь одну фразу: «В этом мире нет, и никогда не было добродетели. То была лишь иллюзия, которую можно или замечать, или игнорировать. И где же смысл?..».

***

…Солнце проснулось. А вместе с ним, в объятиях друг друга, проснулись и Санти с Анхелой. В тот день они не взяли ни песо. Зато окончательно утвердились в решении покинуть Мексику. Самыми мыслимыми и немыслимыми путями они добрались до этого острова и теперь, в диких условиях, где есть только пара безумцев – они сами, стали начинать жить сначала. Или начинать с начала человеческую жизнь? В своем последнем письме Санти написал мне следующую фразу: «Не будь наивным и не слушай философов. Поразмысли лучше над тем, что вся суть в колосьях. С добром, Санти».
Я долго думал, что бы это могло значить. А потом, перечитывая одного известного английского классика, наткнулся на это: «Каждый, кто сумеет на одном поле вместо одного колоса вырастить  два, окажет человечеству большую услугу, чем все политики, чиновники и философы – взятые вместе».