Верочка

                В Е Р О Ч К А
В детстве у меня был сильный дефект речи. Все шипящие, выходившие из меня, были похожи на шмелиное гудение или шипение змеи. Особенно это бросалось в глаза, когда при разговоре имелось много слов с такими буквами, как «ж» и «ш». Кого-то это забавляло и даже умиляло, а кто-то откровенно подсмеивался, чем не только смущал меня, но и обижал.
Детсадовские воспитатели, готовя старшую группу к школе, обратили на это внимание и направили меня к логопеду. Толстая тетка с копной выжженных до белизны волос, начесанных осиным гнездышком, толстая, как бочка из-под соленых огурцов,  сунула мне в рот какую-то ложку и заставила произносить шипящие звуки. Я старательно зашипела. Она ткнула мой язык и, держа его этой ложкой, заставила говорить заново. Я вновь зашипела, но несколько в другой тональности. Тетка ругнулась и досадливо покачала головой.
Было видно, что ей совсем не хочется возиться со мной. Она тыкала мне в рот,  переговариваясь  о чем-то своем с медсестрой, и, в конце концов, вынула свое орудие из моего рта и решительно произнесла:
- Дефект речи неустраним! Исправить невозможно!
Разбираться с этим никто не собирался, и ее приговор вступил в силу. Меня оставили в покое, сообщив родителям, что сделали все возможное. Меня это нисколько не огорчило, и я смело пошла в первый класс, не испытывая по этому поводу никаких комплексов. Шипела я по-прежнему. Но это не помешало мне стать круглой отличницей. Так прошло два года.
Летом меня отправили на отдых к бабушке и деду. В отличие от сурового материнского  пригляда, здесь мне жилось вольготно и весело. Вместе с деревенскими ребятишками я купалась, загорала и играла в их нехитрые игры, предоставленная сама себе, как и все мои новые друзья. В деревнях не принято нянчиться и сюсюкаться с детьми, как в городе. У каждого здесь свои обязанности, и каждый становится самостоятельным быстро, без скидок на возраст, умея за себя постоять и ответить. Домашние заботы и крестьянский труд взрослят быстрее, делают крепче и здорово добавляют хорошей доброй смекалки, так необходимой в жизни.
Наш дом был разделен на две половины. Одну половину занимали дед и бабаня, другую – сватья, семья младшей бабушкиной сестры, давно умершей от рака и оставившей вдоветь мужа с четырьмя детьми. Двое старших уже обзавелись своими семьями, но младшие, Васек и Верочка, жили вместе с отцом. Дядя Вася, хозяин этой половины и зять бабани, был инвалидом войны, получал пенсию и не работал, частенько сиживая на завалинке возле дома, обхватив свою раненую руку за изуродованный локоть. Был он высок, сух и молчалив. Но с нами, ребятишками, озорничал и подшучивал, улыбаясь и хитро щуря свои серые глаза.
- Что ж ты не умывалась сегодня, - корил он меня, - глаза-то твои грязные!
- Умывалась, - возражала я, - утром умывалась!
- Так, наверное, без мыла, - продолжал он, - глаза-то грязные, - и лукаво щурился.
Я опрометью летела к умывальнику и, что есть силы терла глаза с мылом, несмотря на слезы, текущие от того, что их немилосердно щипало. Затем, утеревшись полотенцем, шла к дяде Васе снова.
- Не отмыла, - смеялся он, - черные глаза-то… Поди, мой снова…
И я опять гремела у рукомойника. Привлеченная моей невиданной чистоплотностью, бабка выходила на двор и недоуменно начинала расспрашивать, в чем дело.
- Дядя Вася говорит, что у меня глаза грязные, - сообщала я, усердно натирая их мылом, - никак не отмываются…
- Да чертедерито! – Восклицала бабка и направлялась к дяде Васе с разборкой. – Черт косорукой, над девкой трунит! Ты что же, делашь, Василий? Ведь она глаза чуть не в кровь стерла… Намыват стоит десятый раз…
- Ну, так что ж, - усмехался он в ответ, - глаза-то черные, не отмоешь!
 - Ах, ты ж лоб твою мать, - укоряла его бабка, - шутейник! А девка уж ведро воды перевела. Не слушай ты его, озорника, - незлобиво наставляла она меня, - шутит он. Глаза у тебя черные, вот он и говорит, что грязные. У него-то, вишь, светлые, а у тебя темные, вот он и трунит…   
Дядя Вася опускал голову и тихонько смотрел исподлобья. Я не обижалась, поняв, в чем дело, и смеялась теперь вместе с ним.
Васька и Верочка были бабкиными племянниками и после смерти матери весь учебный год проводили в интернате, а на каникулы приезжали домой, где занимались домашним хозяйством и огородом. Огород у них был ухоженный, да и живность была в полном порядке, так что дело они знали не хуже взрослых. Верочка была старше меня лет на шесть. Частенько я забегала к ним в гости. И всегда Верочка была при деле: убирала, стирала, готовила, варила варенье. Хлопот у нее было гораздо больше,  чем у любого из нас. Но времени хватало и на то, чтобы пойти с подругами на реку, и на то, чтобы сходить в кино и даже на самодеятельный театр, который они организовали сами. Дом их всегда был открыт для друзей и подруг, и дядя Вася радовался, когда к Верочке кто-то приходил. Я же была одной из завсегдатаев.
Мне тогда она казалась очень взрослой.  Я с удовольствием слушала ее рассказы про интернат, про тетю Машу, ее маму, и про всякую другую всячину, которая в такие годы интересует ребят.
Была у Верочки замечательная коллекция открыток артистов, которую она бережно хранила в отдельном альбоме, обтянутом бархатом. Частенько мы садились с ней вместе и рассматривали их, с удовольствием вспоминая любимые фильмы, в которых играли наши любимые актеры. В один из таких моих визитов и обратила она внимание на то, как я шиплю.  Мы сидели на порожках в сенцах, чистили молодую картошку и весело болтали.
- А почему ты шепелявишь? – Спросила она. – Выговорить не можешь?
- Не могу, от меня даже логопед отказалась, - махнула я рукой. – Сказала, бесполезно, ничего сделать нельзя.
Верочка внимательно посмотрела на меня.
- Ну-ка, раскрой рот, - твердо произнесла она, - покажи, куда ты язык суешь, когда говоришь. – Я честно зашипела, упирая язык в зубы. – Так ты просто не туда язык направляешь, - улыбнулась она. – Надо не в зубы, а в нёбо, смотри! – Она открыла рот и уперлась своим языком вверх. – Попробуй!
Я добросовестно задрала язык и издала правильный нужный звук.
- Вот! – Радостно заявила Верочка. – Видишь, теперь верно. Так теперь и делай, а то «невозможно исправить»! Только, смотри, не сбивайся на старое. Потом привыкнешь и будешь так говорить, правильно…
Радости моей не было конца! Весь день всем подряд я демонстрировала свое умение, не забывая сказать, чья это заслуга. Толстая врачиха была посрамлена!
Приехавшие в отпуск родители изумились, услышав мою правильную речь,  и еще долго восхищались Верочкиными способностями, чем несказанно смущали ее. Этот ли случай или что-то другое вместе с ним, подвинули   Верочку к тому, что она решила после школы стать учителем. И стала. Теперь она Вера Васильевна, замечательный преподаватель математики. У нее много учеников и, наверняка, есть среди них любимые, которыми она по праву гордится. Но первой ее ученицей была я, хотя по-прежнему для меня она осталась Верочкой…