Дерзкий

                Повесть

(...начата 11.06.2014 г. - будет закончена 11.06.2018 г.)

Глава 1.
 
Утро было хмурое, плакучее. Свинцовые тучи, казалось, нависали прямо над тентом "Шестьдесят шестого", то и дело напоминая о себе тоненькими ручейками воды, то тут, то там протекающей через давно прохудившийся тент.

- Товарищ майор, а почему Вы в кузове трясётесь в такую погоду, а старший прапорщик Мясоян в кабинке, да еще и печку гоняет по полной, - глядя через  смотровое окно на увесистый, багрового цвета,   загривок прапора, спросил Гиров, переведя, буквально на долю секунды,  взгляд на   Шкуту,  и тут же, как будто это и был то всего лишь риторический вопрос, так сказать, для заполнения паузы, усердно принявшийся рассматривать стайку гусей, неторопливо двигающихся вдоль обочины дороги.

- Ты, похоже, товарищ лейтенант,  к нам из кастрированной части добираешься, ни грамма не смутившись, усмехнулся Шкута, продолжая обильно мазать гуталином свой  единственный и без того блестящий,  как у кота яйца, никак не меньше чем сорок пятого размера, хромовый сапожище.

- Из нее родимой, - вздохнул Санек,  - на машине, на дрезине едет полк в одной машине... нам не страшен серый волк, мы кастрированный полк.
- Во, во , - кивнул Шкута, - посему тебе и неведомо, что размещение военнослужащих во время движения транспортного средства не зависит от званий. Есть такое понятие, сынок, как старший машины. И будь ты хоть самим генералом, если старшим машины назначен прапорщик, то твое место в кузове, указал майор на мешок с портянками, который он ловко подсунул себе под задницу еще на стоянке.
- Да, и не Мясоян он, а Мусаян... Не путай, пожалуйста, а то  вечно голодным будешь в полку.

- Эт,  почему же? - не понял Гиров.
- Потому, что с прошлой недели Муса Мусаевич назначен у нас временно исполняющим обязанности начальника столовой.
- Не,  ну,  так это ж временно, - попытался отмахнуться Гиров.

- Нет ничего более постоянного, чем временное, - усмехнулся  Шкута, и, вдруг,  стремительно сделав три  коротких шага в сторону противоположную движению машины, и, упав на колено, произвел по кустарнику, густо росшему с правой стороны  от дороги, две  быстрые (как удар кинжала), короткие очереди из непонятно откуда взявшегося у него в руках Калаша. В следующую секунду раздался душераздирающий рёв...,  что то огромное и тёмное метнулось прочь от машины и, пробежав по зарослям метров десять - пятнадцать, грузно, с хлюпаньем завалилось  в преградившею ему путь к отступлению лужу...


Глава 2               
Полный тезка  бывшего премьер-министра Российской империи - Пётр Аркадьевич   Столыпин проснулся ровно в пять. За окнами  стояла кромешная тьма. Пошарив правой рукой возле изголовья, он нащупал коробок, в котором оставалась только одна спичка,  и хотел было зажечь свечу, но в последний момент передумал. Спустив на ледяной пол  ноги и  зябко поежившись, он на некоторое время замер, давая возможность глазам привыкнуть к темноте.

В комнате, находящейся в подвальном помещении пятиэтажного дома, расположенного близ Марсового Поля на углу Мойки и Садовой, которую ему выделило домоуправление,  после того как в   дом, где он жил ранее без малого двадцать лет,     попала авиационная бомба, не оставив от него даже воспоминаний, было жутко холодно.
 
Последний раз Столыпин  протапливал печку-буржуйку, сделанную из половинки обычной бочки из-под мазута, второго  февраля. Он помнил этот день хорошо потому, что именно второго февраля он   и  переехал в эту халупу.   Чтобы  хоть как то убрать   наледь, висевшую  по всем    углам комнатушки, Петр Аркадьевич вначале  решил, что надо протапливать свои "новые хоромы" хотя бы раз в два дня, но уже на третьи сутки плюнул на эту затею, потеряв к ней всякий интерес.
 
К слову сказать, и дрова то  брать было неоткуда. Тех,  что были выданы ему сразу по заселению хватило ровно на одну протопку, и,  чтобы  дальше продолжать топить печь, оставалось разве что идти  мародёрствовать, проще говоря,  подворовывать соседскую мебель, ту что плохо лежит, и хоть как то,  через сутки,  пытаться прогревать комнатушку. Но совесть и глубокое осознание общей беды не позволяли Петру Аркадьевичу не то чтобы  так поступать, но даже  думать об этом.    И вот,  уже  без малого двадцать дней, в комнате его был настоящий ледник.

- Сегодня же    двадцать третье февраля, - вспомнил Столыпин, - праздник, однако.   
Он залез в валенки и подойдя на ощупь к журнальному столику,  второму после кровати  предмету меблировки своего убогого жилища, сиротливо стоящему на трех ногах перед находящимся под самым потолком крохотным окошечком,   заколоченном кусками фанеры, сверху  обитой драным    байковым  одеялом, для того чтобы   удержать в помещении хоть малую толику тепла,  попытался найти остатки вчерашней пайки черного хлеба. Однако, ничего не обнаружив, вспомнил, что перед тем как окончательно заснуть,  не удержался и одним махом проглотил, оставленную  на утро четвертушку хлебного пайка. От ста двадцати пяти  граммов суточной нормы черного хлеба на столе остались лишь мелкие хлебные крошки,  и та бумага,  в которую  он был  завернут.

Чуть поразмыслив, Столыпин,  смахнул в рот  хлебные крошки,   засунул спичечный коробок с последней спичкой в левый карман брюк и прихватив по пути лежащий на  печи небольшой, коричневого цвета блокнотик, сделанный из обычной школьной тетрадки в клеточку,   на ходу накинув   бушлат  и нахлобучив на непокорные вихры  шапку-ушанку, решительно вышел из комнаты.

Без пяти минут шесть   Столыпин, пройдя через "спальные покои" своего друга  Фомы, у которого ему удалось разжиться корочкой чёрного хлеба и стаканом кипятка,   уже стоял в кабинете своего непосредственного начальника.           Начальник, практически, упершись носом в карту города, громко и несколько сердито, словно кому то выговаривал замечания, объяснял какой район сегодня выделяется для работы столыпинской команде.

- Извини, - говорил он чуть раскачиваясь на своих коротеньких ногах, - район работы опять у тебя  расширяется. Что поделаешь. Людей не хватает, машин тоже. Если так дальше пойдет,  то через пару - тройку недель работать будет совсем некому. В нашем распоряжении останется только город - призрак, наполненный мертвецами.

-  Вчера  еще три  экипажа в полном составе на фронт    отправили,  и четверых  схоронили. Да,  что там говорить...
- Всё понимаю, - кивнул головой Столыпин, - сколько нарежете,  столько и объедем, можете не сомневаться. Он быстро перенес в блокнотик указанный ему  район, про себя отметив, что при таких масштабах одной машины может и не хватить и хотел было уже попросить разрешение на выход, как начальник оторвался от карты и перейдя к своему столу и тоже достав блокнот, но уже фирменный, тесненный золотой лентой, кивнул ему головой: - Распишись.
- Ах, да, - Столыпин подошел к столу и обмакнув  перо в стоящую рядом чернильницу, поставил  в указанном месте автограф.

Начальник, подойдя к стоящему в углу кабинета внушительных размеров  сейфу, достал оттуда прозрачную десяти литровую  канистру,  на  три четверти заполненную мутноватой жидкостью. Вернувшись с канистрой  к столу, он до краев наполнил самогоном  один из шести стоящих на подносе граненных  стаканов: - Принимай.

Столыпин проворно вынул из внутреннего кармана бушлата плоский шкалик, рассчитанный как раз на двести граммов,  и воспользовавшись лежащей рядом со стаканами небольшой, латунной воронкой быстро перелил содержимое  в свой бутылек.

- Напоминаю, о наличие  этого, - начальник  показал указательным пальцем левой руки на столыпинский штоф, - никто не должен знать. Я надеюсь - это понятно?
- Да, честно говоря, не совсем понятно, товарищ дивизионный комиссар, - не выдержал Столыпин. - Как то это не по-людски... сам пью, а с мужиками не делюсь. Не по нашему это всё,  как то. Прятать должен, скрывать...

- Да, пойми ты, мил человек, больше двухсот граммов я тебе дать не могу, не имею права... Это ж, можно сказать, Резерв Верховного Главнокомандующего. А что такое двести граммов для  шести  мужиков? И, заметь, совсем не французов, да еще в такие морозы. Да, вы  её родимую даже  не почувствуете. Ну, какой от неё толк?

- Ну, и мне тогда не надо, - упрямо попытался стоять  на своем Столыпин.
- А вот тебе не могу не дать. Приказ понимаешь, самого товарища..., ну в общем оттуда, - он показал пальцем в потолок и сделал многозначительное лицо.            В создавшейся ситуации мы обязаны сохранить Ваше здоровье и здравый рассудок.

Работа у Вас,  сам понимаешь,  вредная... и даже очень, я бы сказал. Мы не можем рисковать нашим руководящим составом. Таких  надежных и преданных делу партии и народа сотрудников, как Вы товарищ Столыпин, - перешел комиссар с ним на официальный тон, - мы должны беречь, как зеницу ока, так что с праздником Вас еще раз, дорогой Пётр Аркадьевич, и  давайте прекратим уже раз и навсегда эти разговоры. Тем более, что девчата в этот раз действительно на славу постарались, так сказать, побаловали нас в честь праздника. По всему было видно, что шеф уже успел снять пробу.

- Ну,  какой из меня руководящий состав, - кисло улыбнулся Столыпин, пряча макалюшку на старое место.
- Ну, вот и хорошо, тогда за работу, -  похлопал дивизионный комиссар Столыпина на прощание по плечу и кивком головы показал на дверь.
    Петр Аркадьевич,  козырнув для солидности,  четко по-военному повернулся через левое плечо и вышел из кабинета.


   Глава 3
Время приближалось к полуночи. Старый, прострелянный в двух местах осколками от нарядов ЗИС  с находящейся в его кузове похоронной командой  №13-42 БИС, состоящей  из пяти человек, включая водителя автомобиля, балагура и трепача Леху Рублева,  по кличке  - Рваный, руководимой  рабочим Путиловского завода  Петром Аркадьевичем Столыпиным, пять раз подававшим прошение отправить его на фронт для обороны родного Ленинграда и пять раз получавшего на это отказ по причине обширной контузии, полученной им   еще в Первую Мировую войну   при обороне славного русского города Могилёва - в котором  располагалась Ставка  тогдашнего Верховного Главнокомандующего,   проехав по Невскому  мимо  Гостиного двора, свернул на канал Грибоедова и, скрипнув тормозами, остановился возле первых домов. Мотор автомобиля  моментально  заглох, фары выключились.

Последнее можно было бы и не делать. Светомаскировка машины была настолько глухой, что  полоски света, оставляемые    фарами,  едва позволяли водителю видеть дорогу  и никак не помогали команде вести поисковые работы в  темном и, казалось, абсолютно безлюдном  городе.

Столыпин, выпрыгнув из кабины автомобиля, подошел к авто сзади и заглянул в кузов. Машина уже была доверху завалена трупами. Команда ввиду отсутствия места вынуждена была пристраиваться прямо у них в ногах, отчего психологическая подавленность коллектива, сформированного неделю назад и  уже изрядно расшатавшего свою психику этими ночными рейдами, только усиливалась.

Как только сидящие в кузове поняли, что начальник решил сделать очередную остановку, они тут же как горох посыпались из кузова на землю.
- Эх, щас бы,  сто грамм, - тоскливо выдавил из себя худощавый высокий паренек лет восемнадцати с явными признаками туберкулеза на покрытом оспой лице и тут же закашлялся.

Столыпин  в очередной раз почувствовал себя "не в своей тарелке" от этих слов, и, чтобы скрыть эту свою неловкость, ткнув рукой в сторону ближайшего дома  глухо сказал: - Там все внимательно осмотреть.

И вновь  предчувствие  не подвело старого мастера. Недалеко от второго подъезда пятиэтажки, сияющей в углу на уровне третьего-пятого этажей огромной  черной  дырой от недавней бомбежки, на ступеньках, скрючившись сидел человек, завернутый в рваную солдатскую шинель. По всему было видно, что он был уже мертв. По всей вероятности бедняга, испытывая чувство нестерпимого голода, и окончательно обессилев от пройденного пути, не дойдя самую малость, решил  присесть на крылечке, чуть отдохнуть и тут же заснул от усталости, а суровый февральский мороз не щадил в этом году никого.

Стоило только человеку в такую погоду  хоть на минутку отключиться, как он уже был не в состоянии сам подняться, засыпая на морозе. Уже через час,  максимум два,  он окончательно замерзал,  испытывая при этом сладкую дрему, не позволяющую его воле  сделать над собой усилие - подняться и  дойти до теплого помещения.

Столыпин чуть коснулся плеча незнакомца. Тот сразу, потеряв равновесие, начал медленно сползать по ступенькам на землю. Все сразу поняв, Аркадьевич,   махнув рукой в сторону машины негромко произнес: - Несите его, тридцать третий будет. Надеюсь на сегодня все, шабаш.

Донеся мертвеца до машины, уже порядком обессиленная команда, попыталась забросить труп в кузов. Однако,  две предпринятые попытки оказались неудачными и тогда двое  из похоронной команды забрались в кузов,  а оставшиеся двое стали  поднимать весьма увесистый труп в грузовик.

Наконец, кое-как, им удалось  уложить   мертвеца поверх остальных трупов и вся команда спустившись вниз, сгрудилась возле  Петра Аркадьевича, который, что б хоть как то поддержать своих подчиненных решил угостить их табачком.

Закурив они,  тихо переговариваясь между собой, стали  с интересом наблюдать  за поведением Лехи Рваного, который отказавшись от предложенной Аркадьевичем самокрутки, вновь почему то залез   в кузов авто и что то там пытался отыскать.
- Чё потерял, Леша? - как можно ласковее спросил Столыпин.
- Да,  понимаешь Аркадич, когда мы последнего   забрасывали на верх,  мне что то руку расцарапало, вот у меня догадка и родилась...
- Ага, точно... часы, -  крикнул Леха, пытаясь стянуть с левой руки трупа необычный предмет.

- Похоже,  трофейные, - прокомментировал он находку, - я таких еще никогда и не видел. О еще и светятся, - повеселел он.
- Оставь, - угрюмо проронил Столыпин. - Мародерствовать не позволю.
- Да, ладно, Аркадич... все - равно  в морге  снимут, а мне семью завтра чем то надо кормить. Ты же знаешь у меня трое, - не обращая внимание на старшего, недовольно и даже будто бы с некоторой угрозой пробурчал  Рваный. Всё внимание в этот момент было обращено, естественно. на него и поэтому произошедшее в следующий момент  команда видела и слышала абсолютно четко.

Мертвец, вдруг, чуть шевельнувшись, начал медленно приподниматься. Из глаз его стало исходить едва различимое сияние бледно-голубого света. Он перехватив  руку  Рваного и не поднимая на него глаз, абсолютно четко  и спокойно произнес: - Ты  не понял, что тебе сказали? Оставь в покое  мой Навигатор.

Леха от страха шарахнулся назад, пытаясь выскочить из кузова, но рука покойника  крепко сжимала его левое запястье. Ошалело оглядываясь Рваный,  схватил  подвернувшуюся ему под руку лопату и с силой, наотмашь ударил ею покойника   по голове. Раздался жуткий треск. Черенок лопаты, сломавшись сразу в двух местах, разлетелся по кузову.

Рваный  пошарил взглядом вокруг себя и, найдя в кузове другую лопату, ударил  вторично. Вторая лопата, подобно первой,   разлетелась на куски.
- Ты что творишь? -  продолжая соблюдать абсолютную невозмутимость обратился  покойник к Рваному. - Переломаешь все лопаты,  чем потом жмуров закапывать будешь? - с этими словами  он впервые поднял на Леху свой взгляд. Водитель грузовика моментально затих, распластавшись поверх остальных трупов.

Покойник, кряхтя и охая,  начал выбираться из кузова автомобиля. Больной туберкулезом парень первым, как подкошенный,  бездыханно упал на землю. За ним через мгновение свалились остальные.

Столыпин, чувствуя как его ноги резко обмякли и  понимая, что еще мгновение и он тоже упадет без сознания, схватившись левой рукой  за находившийся  за спиной покосившийся штакетник,  правой  рванул из кобуры трофейный Вальтер и не останавливаясь произвел три выстрела.
- Не трать пули, придурок, застрелиться будет нечем, - так же спокойно, как и прежде сказал мертвец и больше  не обращая никакого внимания на Столыпина зашагал прочь от машины.

Рука Столыпина сама подняла пистолет к виску и несмотря на то, что  не потухшее еще сознание  изо всех сил пыталось сопротивляться этому,  нажала на спусковой крючок.
- Всё,  конец, - молнией пронеслась в  голове Столыпина последняя мысль и  тут же приготовилась  к далекому путешествию.
- Вдруг, откуда то,  из самых что ни на есть глубин  его подсознания её догнала другая мысль: - А, кончились патроны то у  Вальтера.

Дело в том, что,  вот уже вторую неделю как, из-за исключительно тяжелого положения  на фронте, им   вместо полной обоймы выдали только три патрона. Одновременно с этой  мыслью  раздался сухой щелчок, стукнувшего по капсюлю бойка спускового механизма.

Столыпин, как подкошенный,  рухнул на землю,  слезы градом покатились у него из глаз. Через минуту он поднял в небо обезумевшие глаза  и севшим, и в одночасье осипшим голосом, подняв  вверх обе руки,  собрав последние силы едва слышно прохрипел: - Никогда Я не просил и не попрошу у Тебя ни Помощи, ни Защиты. Никогда.  Но если Ты есть, ответь мне... просто ответь: - РАЗВЕ ПО СИЛАМ  ЧЕЛОВЕЧЕСКОМУ РАЗУМУ  ТАКОЕ ВЫДЕРЖАТЬ?!?

Он, понимая, что через мгновение может навсегда покинуть этот мир, судорожно  прислушался к звенящей тишине.   Небеса безмолвствовали.   Столыпин  почувствовал как у него быстро начинает    неметь  язык. В этот момент опять откуда то из глубин подсознания до него донесся  едва различимый женский смех и чей то тихий голос  прошептал: - Выпей на дорожку то,  чё добру  пропадать.

Тут только Петр Аркадьевич вспомнил, про забытую напрочь в этом кошмаре макалюшечку. Левая рука нащупала спасительный штоф. Столыпин, прильнув онемевшими губами  к горлышку бутылька,  начал медленно сосать живительную влагу.

- А самогоночка то  градусов семьдесят сегодня будет, не меньше. Молодцы девчата, не испортили  в этот раз продукт, - была последняя мысль, которую выдало его воспаленное до предела сознание перед тем как всё-таки вынуждено было на пару-тройку  часов   покинуть его.

 
Глава 4. Тайная вечеря



#http://www.proza.ru/2017/04/30/124