Здравствуй, это я

Со школьной скамьи я усвоила, что комическое и трагическое рядом. Видно, с теорией у меня всё было в порядке, а вот жизненный опыт отставал. И именно поэтому жизнь постоянно подсовывала мне ситуации, чтобы я смогла соединить теорию с практикой. И чтоб выжить и не сломаться под тяжестью обстоятельств, я научилась видеть смешное в том, что случалось со мной. Мне кажется, что я ничего не делала специально, это выходило как-то непроизвольно. Иногда постфактум, иногда в процессе. А может, вообще это был инстинкт самосохранения или свойство моего характера?
Нет, я не легкомысленная хохотушка, не идиотка, чтоб не понимать серьёзность происходящего. Но даже если паника зажала меня в тиски и треплет из стороны в сторону, то всё равно, лишь стоит ей ослабить хватку, как я начинаю видеть иную сторону. Недаром говорят, что от трагического до комического – один шаг. На кольце Соломона, по-моему, было написано: «Всё проходит». Может, правда нам даются только те испытания, которые мы в состоянии выдержать? И когда совсем невыносимо, вдруг понимаешь: «И это пройдёт».
Окружающие иногда удивлялись, как удаётся мне пронести по жизни огонь оптимизма и не сломаться под тяжестью обстоятельств? Но я не воспринимала обстоятельства как тяжёлые. Может, в этом секрет?
Я родилась в малообеспеченной, да к тому же многодетной семье. О чём думали мои родители, когда рожали детей, я не знаю. Скорее всего, вообще не думали. Дети в нашей семье появлялись как будто сами собой. Мать постоянно ходила с животом.
И, наверное, этот процесс не остановился бы никогда, если бы не моё появление. То ли Провидение вмешалось, то ли случай, не знаю, но после моего появления, мать не могла больше иметь детей. Что, впрочем, не огорчило ни её, ни родных. Бабушка сказала, что это судьба, от неё не убежишь и не спрячешься. Не знаю, так ли это, но очень похоже на правду. Во всяком случае, это многое объясняет.
Я родилась без дефектов, вполне нормальной и очень даже симпатичной. Я стала седьмым ребёнком в семье и пятой девочкой, к тому же, абсолютно не похожей ни на родителей, ни на братьев, ни на сестёр. Огненно-рыжие волосы почему-то шокировали всех.
Но если бы только внешне я отличалась от своих сородичей, это они смогли бы пережить, но я не вписывалась в их среду, не стала одной из них, я была другой. Может, слишком самостоятельной? Я много читала и пришла к выводу, что не стоит принимать всё на веру. Ну, кто сказал, что последнему ребёнку легко в многодетной семье, что его должны баловать и любить больше всех остальных? Ничего подобного. Я всем мешала, никто не хотел со мной заниматься, а уж про одежду я молчу.
Вы представления не имеете, во что превращались платья, которые переходили ко мне от моих сестёр. Ничего своего у меня не было. Оборванный ранец, сбитые ботинки, заштопанные чулки и носки, реставрированные курточки, залатанные кофточки, облезлые юбочки. При этом я должна была благодарить Веруню (сестру №4) за то, что она не износила какие-то вещи до сплошных дыр.
Вы скажете, что это нормально, когда младшие донашивают вещи старших. Всё верно. Я не страдала от этого. Жизнь приучила меня проще смотреть на вещи. Я стала ценить удобство больше красоты, хотя во мне было нечто, что позволяло дерюгу превратить в королевский наряд.  Вместо заплаток я пришивала карманы, бантики, делала сами заплаты  стильными, и многие подружки с завистью смотрели на мои наряды.
Во мне проснулся модельер. Это почему-то ужасно раздражало старшую сестру Галину. Она почти шипела, увидев, во что я превратила очередную обноску, зажимала меня в угол и требовала вернуть всё на свои места в моём наряде.
Старая юбка за один вечер у меня могла стать необычными шортами. И тогда средние сёстры начинали жалеть, что слишком быстро выросли. Если бы они смогли влезать в ту одежду, что отдавали мне,  то после моих переделок,  забирали бы её назад. Но, увы, против природы, как говорил мой брат, не попрёшь. Я была счастлива, что нашла в естественном росте моих сестёр благо для себя. Даже то, что они заставляли меня делать работу по дому за них, гоняли с поручениями, вечно командовали и чего-то требовали, тоже пошло мне на пользу. Воистину, нет худа без добра. Я научилась очень многому.
В пять лет я готовила на всю семью, считала это нормальным и вполне справлялась с этой обязанностью. Я мыла полы, драила кастрюли, бегала в магазин и не знала, что пятилетнему ребёнку ещё рано всё это делать, да и к тому же в таком объёме.
Самое интересное, что я ещё успевала поиграть во дворе, напридумывать кучу историй и обрушить их на моих подруг, покататься на трёхколёсном велосипеде Федьки, моего ровесника из соседнего подъезда. Он при этом лихо скакал рядом и был счастлив, пока его сердобольная мамаша не выглядывала в окно и истошно не начинала орать, чтобы я вернула велосипед её сыну. Федька с поникшей головой забирал своё чудо на трёх колёсах, садился рядом с ним и скулил, как побитый пёс.
Мне становилось его жалко. И тогда я придумывала новую игру. Велосипед мирно лежал, вздыбив колёса к облакам, а мы скакали, как горные козлы через него и вокруг него. Федькиной матери это почему-то тоже не нравилось. Она выбегала во двор, забирала Федьку вместе с велосипедом и громко объясняла, что я хулиганка, предоставленная сама себе, что ему не надо со мной водиться.
Я пожимала плечами и бежала к другим детям, а Федька вопил на весь двор, что я хорошая. Но его мать думала иначе. Я предпочитала верить Федьке. И радовалась, что Федькино мнение не совпадало с мнением его матери.
Федька был щедрым увальнем, но во дворе он никого не интересовал, кроме меня. Я играла с ним не потому, что он давал мне свои игрушки и подсовывал потихоньку конфеты, которые прятал в карманы специально для меня. Нет, просто он был одинок и почти всегда лил слёзы. А со мной он смеялся, ему было весело, мы шалили. Со мной он мог стать смелым рыцарем со шпагой в руках, клоуном, лихим наездником, акробатом, певцом, милиционером, строгим учителем, шофёром, машинистом и даже самолётом. Это было так интересно, а Федькина мать постоянно кидалась спасать его от моего дурного влияния.
- Феденька! - прозвучал неожиданно возмущённый вопль рядом с нами, - что с тобой сделала эта замарашка?
Да ничего я с ним не делала. Мы играли в строителей. Федька нагружал песок в свой карман и с тарахтением отвозил его в другой конец песочницы, высыпал в кучу, я поливала её водой из лужи, а Федька босыми ногами месил «раствор». Мы ещё не успели ничего построить, мы только собирались.
Федькина мать кружила над сыном ястребом, сотрясала воздух воплями и выделывала пассы сандалиями сына над моей головой. Мне показалось это очень обидным. Нет, не её жесты, а слова о замарашке. Федька стал хныкать, размазывая слёзы грязными руками.
- Федя, - протянула мать, - что за манеры? Где твой платок?
Федька достал кусок грязного материала и протянул матери.
- Что? Что это? – глаза бедной женщины вылезли из орбит.
- Платок, - хихикнула я.
- Замолчи! – с негодованием выкрикнула женщина, глядя на меня.
Я села на край песочницы, сняла старые башмаки, гордо выпрямилась и прыгнула в лужу, рядом с которой стояла Федькина мать. Теперь мы были равны. Грязь стекала с её платья. Она онемела. А я, не долго думая, пока она не пришла в себя, уже мчалась к подъезду, сверкая голыми пятками.
- Хулиганка! – неслось вслед за мной.
Я обернулась и увидела, как Федька зажимает рот ладошкой за спиной матери, чтоб не расхохотаться. Я пожала плечами. Что означал мой жест, я и сама не знала. Дверь подъезда захлопнулась и скрыла от меня разъярённую женщину.
Как странно устроены взрослые: для них иногда важнее фантик, а не сама конфета. Федькина мать меняла сыну рубашечки через каждые полчаса, не давала ему даже сесть на траву, а уж проползти по ней считалось катастрофой. Именно тогда я оценила прелесть свободы и старой одежды, над которой никто не дрожал.
Её периодически стирали, штопали, приводили в порядок, а затем она начинала служить нам в другом качестве.  Старая одежда превращалась в половую тряпку, либо, разрезанная на ленточки, становилась материалом для вязаных половиков, ковриков, благодаря умению моей матери. А квадратики и прямоугольники выполняли функцию носовых платков, полотенец для рук, кусочков для штопки, а могли стать и ленточками для моих непослушных огненных волос.
Мои родители не думали о фантиках, правда, содержание начинки и вкус самой конфеты их тоже мало интересовали. Поэтому если я хотела стать хорошим человеком, мне надо было самой позаботиться об этом.
Я научилась быстро адаптироваться в любых условиях. Не приспосабливаться, а искать, что необходимо, что важно, а что нет. Я притягивала сверстников, вечно руководила ими, организовывала, придумывала игры. Мне нравилось поражать своё окружение знаниями. А для этого я должна была где-то черпать их. И я «черпала» их изо всех доступных мне источников: сплетни бабушек, сидящих на лавочке, радиопередачи, рассуждения чудаковатого соседа-пианиста. Я просила старшую сестру и брата почитать мне что-нибудь,  и иногда это срабатывало.
Но я понимала, что мои «источники» слишком скудные, поэтому была несказанно рада, когда пришло время идти в школу. По странному стечению обстоятельств или по иронии судьбы я попала с Федей в один класс. Более того, нас посадили за одну парту, что вызвало недовольство Ларисы Петровны, Фединой мамы. Но на родительских собраниях Варвара Николаевна – наша первая учительница, не переставала повторять о моём благотворном влиянии на Федю. Так что Лариса Петровна была вынуждена смириться, что «хулиганка» и в школе оказалась рядом с её сыном.
Я была прилежной ученицей, всё схватывала на лету, от общественной работы не бегала, бралась за всё и, самое смешное, справлялась. В школе мне было легко и весело. Но всё хорошее слишком быстро кончается.
- Натуля, - позвал меня Федя, - подожди.
- Я спешу, завтра выпускной, а у меня нет ни одного приличного платья, - проговорила я. – Может, успею из простыни и старой тюли что-то сделать.
- Натуля, ты в любом наряде прекрасна, -  Федя с восхищением смотрел на меня.
- Ты это своей маме скажи. Она же и на выпускном закричит: «Феденька, отойди от этой оборванки, не смей с ней танцевать, костюм испачкаешь об её платье», - прогнусавила я.
- Да ладно тебе. Ты же знаешь, что я не воспринимаю всерьёз её ворчание.
- Я тоже. Ну, ладно, Федь, до завтра.
За ночь я сшила себе бальное платье. Так что оборванкой меня уже назвать было нельзя. Правда мать всплеснула руками, когда увидела окно без штор, но тут же сменила гнев на милость: платье стоило такой жертвы.
На выпускном вечере директор очень долго говорил о моих успехах, общественной деятельности, после чего вручил мне аттестат. Лариса Петровна негодовала, потому что Федя единственный окончил школу с золотой медалью, а аттестат получил вторым.
После выпускного вечера мы просидели с Федей во дворе на скамейке до самого утра. Дальше наши дороги расходились. Он уезжал в другой город учиться на геолога, а я собиралась стать врачом. Мне незачем было покидать родной город, потому что мединститут находился недалеко от моего дома.
- Ну, вот и всё, - проговорила я, - ты уедешь, забудешь про меня, станешь знаменитым геологом, будешь ходить в экспедиции…
- Ломать ноги, - продолжил Федя, - а ты чинить меня будешь.
- У вас свой врач будет в экспедиции, а я в кабинете окопаюсь в белом халате…
- Натуль, я обещаю тебе, что после первой же экспедиции я приеду домой, позвоню в твою дверь и скажу: «Здравствуй, это я».
- Первой после окончания института? – уточнила я.
- Ага.
- Хорошо. Обещай, что женишься на мне сразу же после этих слов, - засмеялась я.
- Обещаю, - проговорил Федя и взял меня за руку.
И в это время Лариса Петровна закричала с балкона:
- Феденька, поздно уже, пора домой.
- Лариса Петровна, я прослежу, чтоб Федю никто не обидел, - съехидничала я.
- Его от тебя защищать надо, - её шёпот пролетел над двором и укатился за угол.
- Ты хочешь, чтоб мы ушли в другое место? – спокойно спросил Федя и встал.
- Сидите, - разрешила Лариса Петровна, - я ушла спать. Дверь сам откроешь.
- Хорошо, - проговорил Федя.
- У тебя же ключа нет, - напомнила я.
- Ну и что? Значит, будем сидеть, пока она не проснётся и не закричит в окно, что завтрак готов.
Мы болтали обо всём на свете. Это была самая необыкновенная ночь в нашей жизни. Федя держал меня за руку и преданно смотрел в глаза. Я ничего не видела вокруг. Блеск счастливых Федькиных глаз завораживал. Я купалась в потоке, что лился из них. Ритм моего сердца был настолько частым, будто я вновь и вновь пробегала стометровую дистанцию с рекордным временем и никак не могла остановиться. Я уже не помню, что именно рассказывал он, что говорила я. Осталось только ощущение полёта от той ночи.
А потом были годы учёбы, письма от Феди, редкие встречи во время каникул. Я стала терапевтом, получила однокомнатную квартиру в соседнем доме, написала об этом Феде. Он порадовался за меня, с восхищением рассказал в письме о предстоящей экспедиции, просил не скучать, обещал вести дневник всё это время: почты не было в тайге. Я приняла это спокойно.
На дворе был 1991 год. Везде и всюду заговорили об экстрасенсах, стали открываться биоэнергетические курсы. Я решила освоить нетрадиционные методы лечения. А потом за повседневной суетой я забыла о своём желании. О нём мне напомнил мой бывший однокурсник. Он как-то позвонил мне на работу и сообщил:
- Нашёл классные курсы.
- И что дальше? – спросила я.
- Как что? Приглашаю.
- Это же не театр, Костик. Там способности нужны. Везде пишут, что устраивают отбор, - засомневалась я.
- Врачей берут вне конкурса. Узнавал. Никакого отбора, - он сделал паузу в ожидании ответа.
Я молчала.
- Ну? – не выдержал он.
- Сколько придётся заплатить? – спросила я.
Он назвал цену. Я прикинула и решила, что выживу, если курсы не продлятся слишком долго. Но Костик заверил меня, что это трёхмесячное удовольствие. Итак, я стала бегать два раза в неделю после работы на курсы. Преподаватель вещал со сцены, а человек тридцать сидели в зале и ловили каждое его слово. Я узнала очень много интересного.
- В самой абсурдной точке зрения есть крупица истины, и об этом необходимо помнить всегда, - вкрадчиво проговорил человек со сцены.
С этим трудно было не согласиться, поэтому я кивнула, подтверждая, правоту высказывания. Он улыбнулся.
Потом он достаточно подробно рассказывал об энеологии, полях: едином поле земли, о магнитных полях, о поле человека, энергетических потоках. Про Вернадского и Эйнштейна я кое-что слышала, но он рассказывал о научных теориях великих людей. Я поняла, чтобы разобраться, надо обращаться к первоисточникам. Я задумалась и, видно, что-то пропустила.
- Пути познания – это познание высших законов, законов мироздания, энергетических в том числе, и человека. Существует несколько теорий энергообмена. Рассмотрим две из них, - предложил он и стал рассказывать о теории единого поля и атомарно-энергетической теории.
Я подумала, а туда ли я попала? Может, это курсы повышения квалификации для физиков? Записывать за ним я не успевала. Он говорил слишком быстро. Я попыталась слушать, изредка делая заметки в тетради. На доске появлялись схемы, графики. Смелое заявление, что человек – это совокупность атомов, в которых частицы обладают информацией, энергией и вибрацией, заставило меня прислушаться к тому, что он вещает.
- Энергоинформационный обмен – это основа, - проговорил преподаватель, - информация накапливается в ноосфере, где содержится информация о прошлом, настоящем и частично будущем. При информационном обмене происходит и энергетический обмен и наоборот. Возможна и нулевая информация, поэтому информация не всегда равна энергии, заложенной в ней. Но энергия имеет свойство накапливаться. Накапливаются и вибрации. Это накопление не связано с физическим уровнем, оно связано с духовным уровнем. Это накопление и есть развитие…
Нет, определённо, что-то во всём этом было. Я не знала, что именно, но что-то очень важное для меня, для всех, кто пришёл в этот зал. Я никогда раньше не слышала о низких и высоких вибрациях применительно к человеку. А уж о том, что их можно почувствовать и вовсе не знала. Нет, с физической точки зрения, это понятно. А как воспринимать заявление о возможности общения с Космосом? Как бред или реальность? Нет, всё же хорошо, что он дал список литературы. Правда, я не знала, где достать труды Блаватской, Конфуция, Платона, Аристотеля, Вернадского, Николая и Елены Рерих, как ознакомиться с текстами Вед. Я не имела ни малейшего представления ни о теологии,  ни о теософии. Где достать книги по парапсихологии, я тоже не ведала. А если спуститься на грешную землю, то никто мне их не подарит, а чтоб купить, деньги нужны. Я посмотрела на Костика и сразу нашла выход. Можно взять почитать.
Мне нравились лекции. Лёгкое, непринуждённое говорение преподавателя завораживало. У него, определённо, был дар оратора. Каждый раз я делала какое-нибудь открытие для себя. О разумности Космоса, о Тонком мире, о связи всего сущего в этом мире, о Боге, о чакрах, о тонких телах, о биополе, о самоцелительстве, о карме, о законе причины и следствия, - о чём только он не рассказывал нам.
А в конце каждого занятия он устраивал «практикум». Учил нас прислушиваться к себе, своему телу, каждому органу, давал методики расслабления, упражнения для пальцев, ладоней, для восстановления дыхания… Ему нравилось повторять, что причина любого заболевания бывает не только физическая, но ещё и духовная. Она заключена в наших поступках, мыслях. Суть такова: не греши и будешь здоров.
Он учил нас медитировать. Объяснял, что с её помощью можно получить очень важные подсказки. Я верила ему. Но как только наступал момент нашей коллективной медитации, я засыпала и спала вплоть до его призыва о выходе из медитации. И как я ни старалась почувствовать что-либо, у меня ничего не получалось. А потом я подумала:  «Слава Богу, что не получается». Можно наворотить, натворить, а разгребать потом как? Я вспомнила одно высказывание: «Если человек делает что-то бесполезное, никто не порицает его… но если он пытается подражать богам и поощрять к этому других, то все… обвиняют его в испорченности. Так что учить правде опаснее, чем входить в пороховой склад с горящим факелом». В чьи руки попадут знания? Ответственность лежит на том, кто их дал. Но, видно, наш преподаватель не боялся брать ответственность на себя. Либо он знал, что делает, и не мне судить деяния его.
Через три месяца нам выдали свидетельства об окончании курса по биоэнергетике и распрощались с нашей группой.
Я долго рассматривала корочки, но, честно говоря, целителем себя не ощущала. Всё-таки дар целительства или целителя, короче, этот дар должен быть в человеке. С ним либо родиться нужно, либо получить свыше за какие-нибудь заслуги, либо наследственность должна сработать. Правда, на курсах учитель говорил, что такие способности есть в каждом человеке, их просто надо развить в себе. Я не отрицала, но и подтвердить его слова пока не могла.
Зато я с удовольствием читала книги, которые мне периодически приносил Костик. Пролетел ещё ни один месяц. А потом я получила довольно-таки странное письмо от Фёдора. Он писал, чтобы я не ждала его, выходила замуж, что у нас разные дороги, что мы вообще разные люди и ещё какой-то бред на три страницы.
Я вертела письмо в руках, разглядывала, словно это был осколок метеорита, я даже понюхала его, но Федькой там и не пахло. Кто-то из нас сошёл с ума. Я пыталась настроиться на свою Душу, но она молчала, словно партизан. Я решила медитировать, но уснула, так и не получив никакой подсказки. Но зато утром я проснулась с ощущением, что что-то неладное случилось с Федькой.
Вообще не надо быть экстрасенсом, чтобы понять это. И тогда, в силу моего авантюризма, я написала письмо его начальству с просьбой прокомментировать, как такое могло случиться с Фёдором Панкратовым и кого теперь винить? Без всякой конкретики.
Через неделю я получила ответ. Мне сообщили, что травма позвоночника у Фёдора произошла по вине изношенного оборудования. Они квалифицировали этот случай, как производственная травма. Ему была назначена пенсия, выдана бесплатно инвалидная коляска, а в качестве компенсации выписали огромную сумму денег, доставили домой. Мне даже копию медкомиссии выслали.
Я стояла потрясённая. Значит, Федька давно дома, а письмо мне он отправил перед возвращением или кого-то попросил это сделать. Я не зала: плакать мне или от бессилия головой об стену биться? Я плюхнулась на колени и завопила на всю квартиру, благо жила одна:
- Господи! Я не знаю, как к тебе обращаться. Нас учили на курсах общаться с Космосом, но я бестолковая, Боже, я так и не поняла, как это делать. Но раз Космос разумен, значит, и меня ты слышишь! Помоги мне, поставь Федьку на ноги. Что тебе стоит, Боже? Если у тебя очередь, прими мою просьбу вне очереди. Ты… ты… если бы у тебя был телефон, я бы позвонила тебе. Но что мне делать? Я убью Федьку, он не должен был так поступать со мной! Я… я… - я уселась на пол и завыла.
Приблизительно через час я опомнилась, с трудом встала и отправилась на кухню. Мой взгляд упёрся в мокрую стену. Сверху капало. Я никак не могла понять, откуда ручьи? Мысль, что меня заливают, стала единственной. Она заполнила всё вокруг меня и стала главной. Я побежала к соседям. Они разводили руками и говорили, что у них сухо.
- Но у меня-то течёт! – вопила я.
- А у нас сухо! – стояла на своём толстушка средних лет.
- Разберёмся, - заявила я и пошла разбираться.
Вызванный слесарь, маленький юркий с огромной сумкой, прилично одетый, с кепочкой на голове, объявился через полчаса. Мы вновь оказались у соседки. Он не обнаружил у неё протечки и бодро заявил:
- Если у вас опять потечёт, вызывайте меня.
- Что значит «опять»? У меня и не переставало течь.
Моё заявление удивило сантехника. Он вновь заглянул в ванную комнату у соседки и увидел, что кран перемотан изолентой. И очень обрадовался, что нашлась причина моей протечки.
- Но у нас сухо под ванной, - сообщила ему моя соседка.
- Ну и что. Вытерли.
Её уверения, что никто ничего не вытирал, он пропустил мимо ушей. Их диалог не решал мою проблему.
- И что делать будем? – спросила я.
- Менять смеситель.
- А где его взять? – спросила хозяйка.
Я посмотрела на сантехника. Может, он знает? Он не знал. Я предложила ему найти старый. Эта мысль ему понравилась. Он пообещал, что через полчаса всё исправит. Я вернулась домой и стала ждать. Уйти я не могла, надо было разобраться с протечкой и успокоиться. Текущая по стене вода не успокаивала. Я вспомнила, что у меня сегодня первый день отпуска, я могу себе позволить сидеть на табуретке, созерцая не прекращающийся процесс. Наконец, пришло понимание, что изменений не будет. Я разложила тряпки возле стены, с остервенением их отжимала и снова укладывала на пол.
Часов в двенадцать ночи я еле доползла до дивана. Мне было уже всё равно: уплыву ли я на нём к утру или потону вместе с ним.
К утру ничего не изменилось. А диспетчер уверяла меня, что протечка была устранена, у меня всё в порядке. Я попыталась ей объяснить положение дел. Через полчаса уже два сантехника из аварийной службы рассматривали мокрую стену и отвалившиеся обои. Они молча ушли к соседке сверху и больше не вернулись.
Диспетчер вновь меня убеждала, что есть запись о подтянутой муфте, неисправность устранена. Цирк продолжался. Вновь пришедший сантехник, высокий, стройный, с чемоданчиком, подтвердил очевидное. Теперь они ремонтировали у моей соседки туалет. И уверяли, что на моей стене остаточная вода.
Мне надоело скакать возле стены, всё же я не горный козёл у водопада. Озверела не только я, но и диспетчер, которому я звонила. Потом я разговаривала с мастером, с ещё одним сантехником, который перекрыл стояк с холодной водой, но только в трёхкомнатных квартирах. Люди более пяти часов были без воды, а у меня её было в избытке. Пришлось доказывать, что не могут перекрыть стояк, чтоб вода из крана продолжала течь. Мне не верили.
- Может ваши сантехники ученики Кио? Объясните мне, в чём секрет вашего фокуса?
И вновь сантехник на пороге, осмотр стены, с которой продолжало лить, правда, теперь стояк был, действительно, перекрыт. Нет, определённо было что-то не так. Я вспомнила слова преподавателя о том, что необходимо найти причину, чтоб ситуация изменилась. Моя голова отказывалась работать. Я бегала из комнаты на кухню и обратно, пыталась вспомнить, что я сделала не так в своей жизни. Если бы я обидела кого-нибудь, то появился бы насморк, об этом говорилось на курсах.
Водопад исчез, стена стала подсыхать, я могла идти спокойно спать. С утра придёт бригада, будут искать неисправность. Мысли о трагедии, произошедшей с Фёдором, спрятались, затаились. Глаза слипались. Не раздеваясь, я плюхнулась на диван. А с утра начались восстановительные работы, растянувшиеся на весь день: долбили перекрытие.
А я не хотела думать ни о чём, кроме протечки. Я пряталась за неё от настоящей катастрофы, обрушившейся на меня. Я была не в состоянии ни размышлять, ни искать причину. У меня просто не было физических сил. Я не заметила, как уснула. Три дня страха, не внешнего, внутреннего измотали меня основательно. Проснулась я от тишины. Включили воду. На кухне было сухо, и вдруг небольшой ручеёк вновь нарисовался, как в кошмарном сне. Но пришедший пожилой сантехник убедил меня, что это остаточная вода.
Я вздохнула, потому что поняла, что придётся поиск причины довести до конца. Большую часть её я уже нашла. Это мой страх перед встречей с Федей, это моё желание спрятаться, убежать от  проблемы, потому что я не знаю, как мне быть. Именно поэтому я превратила  протечку в трагедию века. И тут я вспомнила, как требовала от Бога поставить Фёдора на ноги. Может, нельзя использовать свои возможности в корыстных целях? Надо хоть чуть-чуть самой приложить усилия, найти в себе силы принять ситуацию такой, какая она есть? Ну и что Фёдор калека. Чего я боюсь? Всю жизнь горшки за ним выносить? Но я же врач. Нет, не то. Что руководило мной, когда я обращалась к Богу? Я просила помочь мне. У Федьки трагедия, а помочь надо мне… Я кричала, что Федька не должен так поступать со мной. Вроде и за Федьку переживаю, требую поставить его на ноги.  А в конце опять я… я… Это забота не о нём, а забота о себе, о  своём комфорте. Это эгоизм. Искусно скрытый. Мне жаль Федьку, очень, но себя в тот момент мне было жаль больше. На Душе «запели птички».
Я поняла, что нашла причину, что не будет у меня больше течь ни с потолка, ни по стене. Я ликовала. И тут раздался звонок, на пороге стоял сантехник, с которого всё началось. Круг замкнулся. Мелькнула мысль про эмоции, маятник, равновесие.
Я не знаю, что случилось с этим сантехником, может, выговор получил. Он ураганом ворвался в туалет и стал кричать, что там сухо. Я подтвердила. А потом сказала, что он не там ищет. На кухне он стал хлопать по ещё влажной стене и заявлять, что это я сама оборвала обои, встала на стул и оборвала. Что я их всех достала.
От такой несправедливости я пришла в ярость. 
 - Это я вас достала?  В следующий раз вы придёте ко мне на приём с жалобой на кровотечение, в руке рваная рана. А я начну вам голову бинтовать, потому что она у вас болит и кружится. Потом пластырь приклею на ногу, потому что там царапина. А вы при этом будете истекать кровью и вопить: «У меня же кровь из руки хлещет, перевяжите, остановите!» А я вам в ответ: «Я же лечу вас, вот царапину заклеила, голову забинтовала». – «Но у меня рука, доктор», - прокричите вы, а я начну вам мять живот, пропальпирую по всем правилам и обнаружу, что печень слегка увеличена. Вам понравится моя работа? Диагноз-то верный: и печень увеличена, и царапина есть, и голова болит. Но вы пришли ко мне с рваной раной на руке. И пока я буду лечить вас от другого, вы истечёте кровью и умрёте.
Сантехник попятился к двери.
- Работнички! Кто отключил соседний стояк и продержал жильцов в течение пяти часов без воды, за просто так, а меня при этом заливало? Кто? Я спрашиваю!
Но ему уже было не до диалогов со мной, он не знал, как вырваться из квартиры странного доктора. Он дёргал дверь и никак не мог её открыть, потому что она открывалась в другую сторону. Пришлось помочь. Он выбежал вон, а я рассмеялась.
К утру я окончательно успокоилась и была готова идти к Фёдору. Я сбегала в церковь, купила дюжину свечей, достала свидетельство об окончании биоэнергетических курсов. Посидела минут пять на удачу и решительно вышла из дома.
Дверь мне открыла Лариса Петровна. Она зажала рот ладошкой, чтоб не закричать. Я не знаю, что её так испугало: то ли само моё появление, то ли выражение моего лица. Я молча отстранила её и направилась в комнату Фёдора. Она семенила за мной следом. Как только я распахнула дверь, из-за моей спины послышалось щебетание:
- Это она сама, я тут ни при чём, я ничего не говорила ей.
- Здравствуй, это я, - произнесла я и внимательно посмотрела в глаза Фёдора.
Он опустил голову.
- Раскис? Да? Себя жалеешь? Бедный, несчастный, в колясочке сидит, страдает. Тоже мне, друг называется! Друзья не врут. Пока ты там по горам ползал, камни свои искал, я тут курсы по биоэнергетике закончила, я достала свидетельство и ткнула им в грудь Фёдора.
Лариса Петровна стояла с выпученными глазами, Фёдор изумлённо моргал, ничего не понимая. Они оба потеряли дар речи. А меня прорвало:
  - Тоже мне, трагедия! Да я и не таких ставила на ноги, - врала я так вдохновенно, что и сама верила в то, что говорила. – Я безнадёжных ставила на ноги за три сеанса, а на тебя и одного хватит. Ты у меня завтра побежишь.
Фёдор поднял руку.
- Сидеть! – рявкнула я, будто он мог встать и убежать. – Молчать! Говорить будешь после. И опусти руку. Воды мне и полотенце, - приказала я.
Лариса Петровна испарилась.
- И попробуй у меня только не выздороветь. Симулянт. И не забудь, ты обещал на мне жениться, - напомнила я.
Вернулась Лариса Петровна со стаканом воды и полотенцем. Воду я выпила залпом.
- Где руки можно помыть? – спросила я.
- Сюда, Натулечка, сюда, - засуетилась Лариса Петровна.
Когда я вернулась, Федька улыбался.
- Спички мне, - отдала я очередную команду.
Я высыпала на стол дюжину свечей и поставила маленький подсвечник. Лариса Петровна подала мне коробок спичек.
- Отлично, - одобрила я её оперативность.
Свеча затрещала и задымила, как паровоз.
- Вот, видите? – указала я на свечку.
Они видели, но ничего не понимали точно так же, как и я сама.
- Расслабься, - приказала я Федьке.
Что делать дальше, я не знала, потому что не лечила никого сроду нетрадиционном методом. Неожиданно для всех, в том числе и для себя самой, я воздела руки к потолку и начала выделывать ими всевозможные пассы перед носом Федьки. Я скакала вокруг него, словно сумасшедшая. Исполняла какой-то неведомый танец, что-то бубнила при этом. Я щипала бедного Федьку, чтоб не забывал, что всё это устраивается ради него. Требовала, чтобы он прислушивался к своим ногам, к позвоночнику. Я встала на колени перед ним и мысленно упрашивала его ноги стать нормальными, поглаживала его по спине и умоляла позвоночник и каждый позвонок в отдельности стать нормальным и здоровым. Потом я снова вскакивала и носилась по комнате ураганом.
Я не знаю, как долго продолжалось моё неистовство, но за это время успело сгореть семь свечей, которые периодически заменяла Лариса Петровна. Она добросовестно выполняла порученное ей дело. Я выбилась из сил, пот ручьями стекал с моего лица.
- Всё, - объявила я, - теперь дело за тобой. Я всё сделала. Будешь спать до утра.
- Но сейчас день, - вмешалась Лариса Петровна.
Я проигнорировала её замечание.
- Будет болеть спина и ноги, - заявила я, - это нормально, так и должно быть. Выздоровления без боли не бывает.
Откуда я всё это взяла, не знаю. Но я свято верила в то, что говорила.
- Лариса Петровна, остальные свечи продолжайте зажигать по очереди, по мере сгорания. Одна сгорит. Зажигайте другую. Поняли?
- Да, - кивнула Лариса Петровна.
- А теперь давайте переложим Федю на кровать.
- Не надо, я научился заползать на диван сам.
- Нечего здесь ползать. Сейчас поможем, а завтра ходить будешь.
Глаза Федьки наполнились слезами. Я отвернулась.
- До завтра, - проговорила я и пошла к двери.
- Натуля, - заспешила Лариса Петровна, - я не знаю, сколько мы должны за работу? – зашептала она в коридоре.
- Не забудьте про свечи, это всё, что вы должны, - проговорила я и вылетела из квартиры.
В полуобморочном состоянии я добралась до дома. Выпила горячего чая и уснула, не раздеваясь, на диване.
Мне снились кошмары, тело моё болело, потом боль сконцентрировалась в позвоночнике. Я просыпалась от боли, снова проваливалась куда-то. А потом у меня стали гудеть ноги. Я не знала, куда их деть. Если бы их можно было отстегнуть, я бы забросила их куда-нибудь подальше.
К утру боль из позвоночника ушла, гул в ногах прекратился. Я с трудом поднялась с дивана, встала на ноги. И вдруг почувствовала, как силы стали возвращаться ко мне.
Я не знала, что мне делать дальше. Всё, что я вчера вытворяла, теперь казалось страшным кошмаром. Мне не хотелось думать о том, что будет, если Фёдор не выздоровеет. Если меня изобьют, этого, наверное, будет мало. Я села на пол и стала просить Бога оказать помощь Феденьке.
Я понимала, что не смогу сидеть так вечно. Когда-нибудь всё равно придётся посмотреть правде в глаза. Я встала, и в это время в дверь позвонили.
На пороге стоял бледный Федька.
- Здравствуй, это я, - прошептал он.
Я увидела искусанные в кровь губы на его лице, синие круги под глазами, палку, на которую он опирался и заплаканную Ларису Петровну, пытающуюся вжаться в угол и раствориться в нём. Федька её не видел. Она приложила палец к губам и стала потихоньку спускаться вниз. Хлопнула входная дверь. И вместе с этим стуком я поняла, как безумно любит она своего сына, как боится за него и как страдает.
Я расплакалась. А Федька улыбнулся и сделал ещё один шаг.

1998 год