Вчерашние люди. Часть 9

Я снял гостиничный номер, не желая возвращаться в квартиру, и несколько дней приводил себя в порядок.
Была пора раннего предзимья, когда вымерзают дожди и даль видится чистой и не замутнённой. Когда холодный воздух бодрит и придаёт ритм жизни.
Видимо, и в моей жизни так же наступал этот период, и дальнейшая жизненная дорога предстала передо мной строго и понятно.
Следующие несколько недель я не давал себе ни малейшей передышки, глуша себя работой.
Мои дела требовали логического завершения и на это время юристы и адвокаты, маклеры и просто ловкие дельцы – стали моим ближайшим окружением. Моя душа была холодна и спокойна, как зимняя река, с вмёрзшими в неё рыбёшками эмоций и чувств.




                Фима.

Если у тебя нет крыльев,хотя бы не мешай им расти
               



Было ясное зимнее утро, когда я вышел из такси на знакомой до боли улице, где проистекала моя прошлая полу-нищенская жизнь. Ничего не изменилось с тех пор, те же дворы колодцы, провонявшие запахами пыли и нечистот и грязные голуби, копошащиеся под ногами. Я с трудом нашёл свой двор, где я  жил в коммунальном раю.
Дом всё так же щерился на мир, щербатой пастью подворотни, подслеповатыми грязными окнами, кривился ржавыми, избитыми ногами водостоками. И казалось, сейчас услышишь голос неистребимого управдома.
- Скока вам грить, вашу мать! Помои из окон не выливать! Мать, ать, ать.
Холодное солнце заливало светом всё вокруг и не хотелось ворошить прошлое, тем более такое. Я торопливо прошёл мимо, стараясь не смотреть на злополучный дом.
В этот уголок моего прошлого, меня привело желание закончить то, что мне казалось, именно я, должен был довести до конца. Бродя по улицам старого города, я заглядывал во все бары и забегаловки, ища Его. Время было уже за полдень, и я стал сомневаться в своих поисках, когда увидел того, кого искал.
Он шёл по тонкой наледи тротуара, отсвечивающей стеклом на ярком солнце. По его походке было видно, что этому человеку некуда спешить. Его маленькая круглая фигура была закутана в старое, давно лишившееся цвета пальто, с женским платком вместо шарфа. Несуразная шапка, надвинутая на глаза, наполовину скрывала круглую физиономию заросшею рыжеватой щетиной.
Он шёл, опустив голову, и глядя себе под ноги, пока не наткнулся на меня.
- Я извиняюсь – пробормотал он, не поднимая головы и пытаясь меня обойти.
- Фима – негромко позвал я – Ты меня не узнаёшь?
Он поднял голову, подслеповато прищурившись на меня, и вдруг кинулся ко мне, потеряв шапку, обхватил меня за плечи и прижался щетиной к моей груди.
- Кимушка! Святой боже! Я думал ты умер! На твоей квартире мне сказали, что ты подох под забором. Кимушка, почему люди такие злые?
- Они не злые, Фима. Они несчастные – ответил я, отстраняя его от себя и разглядывая.
- Какая радость, что ты жив, какая радость. Дай Фима на тебя ещё посмотрит.
Он еще раз прищурился на меня, хлюпая носом и утирая его грязным рукавом.
- Мальчик мой, зачем ты отпустил бороду? Она на тебе плохо сидит. Ты в ней похож на жулика Колиостро. – Он шутливо развёл короткими руками.
- Ладно тебе Фима, сдалась тебе моя бородёнка. Пойдём, лучше я тебя покормлю.
- Я бы ещё и выпил, таки говорят, что скоро зима.- В тон мне ответил он.
На другой стороне улицы, я увидел, среднего пошиба ресторан и потащил сияющего Фиму туда. Не доходя до стеклянной двери, Фима упёрся.
- Ким, ты в своём уме? Куда ты меня тащишь? Нам там надают по шеям, а старый Фима уже плохо бегает.
- Я улыбнулся, проталкивая его в вертящиеся двери.
- Не надают, Фимочка, хотя я иногда за этим скучаю.
Мы нашли свободный столик, и мой спутник опасливо присел на блестящую материю кресла.
Словно из воздуха возник официант и согнулся в угодливой позе.
Фима зажмурил глаза и сжался в кресле.
Я заказал рыбу, из еврейского меню, греческий салат, горячее и бутылку мартини.
Когда стол был уставлен блестящими приборами и ворохами разномастных закусок, Фима перекатил на меня круглые глаза, тихо спросил.
- И шо, ми будем всё это есть?
Он осторожно попробовал рыбу, и вдруг забыв про меня, стал жадно заглатывать еду большими кусками, давясь и усыпая стол крошками.
Я с грустью смотрел на этого человека, раздавленного колесом судьбы и давно позабывшего вкус хорошей еды.
Наконец, насытившись, он отвалился от стола, потом, спохватившись, стал распихивать по карманам фрукты и сладости. Бережно завернув в салфетку остатки хлеба, он упрятал их где-то за пазухой. Взглянув на меня, он виновато, пробормотал, отведя глаза.
- Это мне на завтра, ты уедешь, а Фима поест и вспомнит тебя.
Я грустно улыбнулся, и ничего не ответив, разлил мартини по бокалам.
- Давай за нашу встречу Фима, не думай за завтрашний день, сегодня у нас праздник.
Он выпил и осторожно поставил высокий бокал на стол.
- Кимушка, откуда у тебя деньги? Ты продал все свои картины?
- Нет, Фима, я продал свою душу.
- Мальчик мой, ты делаешь мне грустно. Как ты мог, у человека же больше ничего нет?
- А у меня больше, ничего и нет Фима.- Ответил я, разливая остатки мартини по бокалам.
Он взглянул на меня  долгим взглядом.
- Кимушка, тебе наверно очень плохо, милый мой мальчик.
- Нет, Фима – мне уже хорошо. Я отращу себе новую душу.
Он надолго замолчал, уставившись, в пустую тарелку.
- Фима чувствует, что с тобой случилось, что-то ужасное.
- Да, Фима – я разбогател.
Он откинулся в кресле, залившись тонким смехом, он махнул на меня рукой.
- Это не страшно Кимушка. Богатство, вроде геморроя – сначала беспокоит, но, таки в конце концов, проходит.
Мы допили мартини и Фима совсем разомлел.
- Послушай, Фима друг мой, мне кто-то говорил, что было время, когда ты был далеко не бедный. Это правда?
У него после моих слов, как-то сразу просветлело лицо и глаза ушли, в неведомые мне, счастливые дни.
- Ты, Ким спрашиваешь, был ли Фима богатым? Таки я тебе скажу – Фима был человеком.
Когда я шёл по улице в своём  кашемировом пальто, и с золотой цепочкой на бруках, все с Фимой здоровались, даже те, кто был ещё за углом улицы. У меня было лучшее ателье на этой стороне города. Все уважаемые люди, когда хотели сделать себе костюм хорошо – куда ты думаешь, они шли? Они шли к Фиме, потому, что только у меня они могли сделать себе красиво.
Был ли Фима богат? Послушай сюда Кимушка, это я тебе скажу,  главное это не деньги ставить на карман. Быть крепко уважаемым, это гораздо важнее.
Он задумался, и горестная складка исказила уголки его рта.
- Потом, Кимушка, пришли погромы девяностых. Риэлторы, рекетиры, разборки. Слова непроизносимые для порядочного еврея.
И в одно проклятое утро мне сказали, что моё ателье уже не моё! Меня, как мусор выкинули на улицу. И Фимы больше не стало, Фима умер.
Моя Равва терпела пол-года, имея надежду, что я таки подымусь. Потом забрала детей, потому как им нечего брать пример с такого старого дурака, как я, и уехала к своей родне. Пока я старался выплатить по кредитам, отобрали за долги мою квартиру. И вот Фима здесь, сидит и кушает чужой салат.
Он опять хлюпнул носом и стал глядеть в сторону, нервно теребя салфетку.
- Ты извини Фимочка, может быть, я не то спросил – Отвлёк я его от невесёлых воспоминаний.
- Да, не в тебе дело Ким, это я уже не то, о чем надо говорить.
- У меня к тебе Фима большая просьба, покажи мне своё ателье, мне очень надо.
- Мальчик мой ты опять делаешь мне грустно. Я не хожу той дорогой уже много лет. Сразу после этого погрома, там была какая-то коммерческая фирма. Ну, хорошо, ради тебя Фима переступит через свои нервы.
Я расплатился. И Фима с набитыми едой карманами, вышел со мной из дверей ресторана, в догорающий день.
Фиму понесло и он,  тыча пальцем в разные стороны, рассказывал, что и где с ним происходило, и где и какие уважаемые люди здесь жили.
Кривые промороженные улочки, вывели на широкую улицу, видимо, когда-то бывшею, центральной. Фима опять затормозил.
- Смотри сюда Кимушка, вон оно, боль моего сердца, моё ателье. Какая-то сволочь уже прицепила вывеску. И ты только подумай, на иностранном языке, на моём ателье!
Нет, Кимушка не рви мне душу, Фима не может туда идти.
- И всё-таки, я тебя прошу, мне очень надо – в свою очередь упёрся я.

                Хлеб по водам

Мы перешли дорогу и оказались перед одноэтажной фирмой, с зеркальными окнами и, видимо недавно сделанным ремонтом. На фасаде красовалась затейливая вывеска на английском языке. Фима отвернулся от здания и стоял к нему спиной, чтобы не видеть его.
Я взял его за руку и, толкнув дверь, потащил внутрь. От неожиданности он сделал несколько шагов и оказался внутри.
Мы оказались в  прекрасно оформленном ателье, с широким прилавком, за которым стоял серьёзный приёмщик. Кофейными столиками, для нетерпеливой публики, и цветами на окнах.
Где-то за стеной, тихо жужжал оверлок, доносился стук швейных машинок.
Фима, в каком-то ступоре крутился во все стороны, разглядывая всё вокруг себя. Всё как было у меня, всё как у меня, великий Боже, бормотали его губы. Наконец он остановился и уставился на меня.
- Мальчик мой, ты делаешь мне больно, Фима уходит.
Я взял его за лацкан пальто и, встряхнув, заглянув в глаза.
- Фима, твой мальчик не хочет сделать тебе больно, он хочет сделать тебя счастливым.
Достав из кожаной папки, которую я всё это время таскал с собой, документы я выложил их на широкий прилавок. Выбрав один из них, я протянул его Фиме. Он удивлённо взял его в руки, близоруко щурясь на текст.
- Фима, я выкупил твоё ателье и записал на твоё имя. Оно теперь твоё. В папке все документы и телефон твоего агента по маркетингу. На твоё имя положен стартовый капитал. А на вывеске над входом, на английском написано -  У Фимы.
Листок документа выскользнул из его задрожавших рук и упал к ногам.
Фима стоял, закрыв ладонями глаза, и из-под них текли крупные слёзы, оставляя светлые дорожки на грязных щеках.
- Прощай, Фима, ты теперь снова человек – тихо произнёс я и вышел в бесшумно закрывшуюся за мной дверь.