Плохой день

День у Гришки сразу не задался. Ещё с утра с самого. С вечера борова решил заколоть. В смысле – подумал, что назавтра заколет. Даже нож наточил и паяльную лампу заправил, смолить. А вот проснулся – и на тебе: ни в какую не хочется. Такая прямо лень напала. Гришка даже испугался, не каждый день такое с ним. Встал, почесался, сходил на двор. Покурил. Нет, не проходит. А Люська, жена, дрыхнет. Ля… Ни стыда, ни совести у бабы! Гришка для порядку ткнул жену кулаком в бок.
- Не храпи, па-ла!
- Ты чё, Гриш?! Чё дерёсся-то?!
- Ничё! Иди вон, поросёнку дай!
- Дак время-то… Дай поспать, выходной же… И болею…
- Щас как дам поспать! Па-ла… Вставай давай, неча! Ишь…
Люська, шёпотом ворча, кашляя и причитая, пошла одеваться, готовить корм для поросёнка. Гришка снова лёг в постель. И правда, рановато было, зима же, не рассвело ещё, пять утра.
Часа через два снова проснулся. Сходил, покурил. Не прошло. Прямо напасть какая-то! Люська у печки прикорнула на лавке. Ну и хрен с ней. Надо что-то делать. А никак. Сволочь какая-то привязалась и всё тут. Тоскливо…
Вспомнил – в буфете пол-литра стоит, начатая. Дёрнуть, что ли? Дёрнул. Мало. Ещё добавил. Закурил, прям в избе. И что-то вдруг так обидно стало за себя, за жизнь свою… Депутаты вон, суки, жируют, директор тоже, па-ла, отстроился аж в три этажа! А Зинка чё, лучше?! Вон какой себе магазин отхватила, теперь водкой втридорога торгует, спекулянтка хренова! А тут бьёшься, колотишься, как рыбой по башке… Эта ещё болеть надумала, «дай поспааать, выходнооой…»! Нехрена было простывать! Неча по двору, подол задравши, шлындать! Прибил бы, ей-богу…
Гришка налил себе полный стакан, выпил. Надо бы закусить, но кроме луковицы, ничего на столе не было. Пошарил в чугунке, тоже пусто. Не пойло же коровье хлебать! И эта опять спит, подлюка… «Пироги с утра спеку, шанежки…» Ну и где они, пироги-шанежки эти?! Одна опара в кадке! Развалилась в наглую на лавке, храпит, как не знаю кто! Дать бы в морду, да не та кондиция…
Пока Гришка горевал и жалел себя, рассвело. Водка кончилась, пришлось идти к Зинке в магазин, ещё брать. Всё равно уж день пропал, считай десятый час.
Возле магазина гоношились мужики – сшибали на поправку после вчерашнего. Пройти незаметно не получилось, пришлось делиться. Оно, конечно, вроде и не жалко, за компанию, да только убывает быстро, и покупать пришлось не одну поллитровку, а две, вторую уже в долг. Чёрт бы их побрал, этих алкашей…
Разогретый и злой, Гришка плёлся домой. «Па-ла… Прибью, нахрен… Сколь терпеть можно… Стерва, мать её… Нееет, погоди ужо… Прибью!!!» — Гришке хотелось орать на всю улицу, чтоб все его боялись и уважали.
Ворота надо обязательно открыть кулаком – одним ударом, чтобы с шумом. Тогда Люська забоится ещё больше. Вот так: хрясь!!! Хряснуть не получилось. Кулак попал на торчащий из калитки гвоздь. Кожа на руке содралась до самой кости с болью, кровью и треском. От обиды Гришка взвыл благим матом. Или не благим, но всё равно, матом.
Скинув галоши в сенях, Гришка, злой, как сто индейцев, вошёл в избу. Надо было кому-нибудь отомстить. Но сперва – вот оно, ведро! Разбежавшись в три шага, Гришка со всей силы пнул железную ёмкость так, что из ведра получилась смятая жестянка. Но и нога, почему-то, хрустнула и подвернулась с такой дикой болью, что весь хмель у Гришки улетучился. Или злость, Гришка сразу и не понял. Ведро-то полное было, с пойлом для коровы.
Доползая до койки, Гришка костерил последними словами Люську, борова, Зинку и всех остальных, что попадали на ум. Больно было до  невыносимости, и пришлось Люське идти ещё за бутылкой, чтобы обезболивать ногу и руку.
Вот так. Люська прогрелась на печи и наутро была как огурчик. А Гришка бюллетенил ещё две недели – шутка ли, ногу вывернул так, что фельдшерица глазам не поверила! Вишь, как оно бывает. Всё-таки рано Гришка собрался борова колоть. Подождать бы недельку, авось бы всё и обошлось…