К слову сказать... Саша Тумп

Странные совпадения в жизни, подумал я, узнав размышления Пыли о лжи. Только вчера три дядечки в черных сутанах, сидя на высоких креслах, с ещё более высокими спинками с двухглавыми орлами, после оглашения приговора в непринужденной обстановке объясняли мне, что Уголовный кодекс не предусматривает уголовное наказание или преследование юридических лиц.
– Как? – истерил я, привыкший верить подписи.
– Так! – успокаивало меня троеголосие, наивно глядя в мои глаза с начинающими мутнеть хрусталиками, в результате приема сердечных препаратов.
– Имярек! – на что-то намекнул сидящий в центре, подняв палец.
– Какой на хрен имярек? – взвился я, достав сигареты.
– Пять тысяч рублей есть? – метнув взгляд на пачку, сказал тот, что «что слева».
Я спрятал пачку и сказал: – А как вам нравится – «по данным газеты такой-то». Или «Газпром сделал». Или ещё хлеще – «правительство решило». Кому конкретно морду бить?
– Райкин! Было! «Пуговицы пришиты насмерть – не оторвешь! К пуговицам претензии есть?» – сказал тот, что справа.
– Достали недоговорки и намеки кругом! – рявкнул я, неизвестно на кого, ибо эти «три богатыря» охраняли закон, принятый опять же неизвестно кем. – Хрущев!
Тявкнув про Никиту Сергеевича, я успокоился!
– Да-а-а-а… – нараспев сказал средний, – тут он виноват. Так все решили!
– Какой на хрен Никита? Какой? Если же было Политбюро? Если же их было… их было… Блин! Сколько их было! Принимать такие подарки – все равно, что принимать в качестве подарка чашу Сергия из ризницы. Да, честный человек должен отказаться! В первую очередь отказаться, – я опять достал пачку.
– Десять тысяч! Поскольку уже рецидив и ты был предупрежден, – сказал тот, что сначала обещал «пять». – Понятие чести, честности и прочая мура в законодательстве не предусмотрена. Только деяние. Отрубленный палец. Взломанный сейф. Написанное или сделанное коллективно – неподсудно!
– Да вот… да на хрена мне все это тогда? – сказал я и сел.
– А вот садиться в присутствии нас не положено, дорогуша, – сказал средний и по доброму улыбнулся. – Либо мы разрешим, либо мы сами посадим.
– Да пошли вы! – сказал я, не вставая!
– А за оскорбление суда штраф! А поскольку нас трое – трешница с тебя! – сказал тот, что справа!
– Ты мне за покер должен полтинник, – сказал я, не вставая.
– А ты это видел? – сказал он, оттянув воротник черного балахона. – Там я играл без этого? Без этого! Тут я в этом? В этом! Так что не путай где и когда я – я. Пусть я трижды честный, а… В смысле… Каждому за что-то платят. Наивный! Мечтаешь, что и в бане и на кафедре один и тот же человек? Как ты умудрился-то до стольких лет дожить?
– Сволочи! – сказал я грустно.
– А тут мы бессильны! Ибо не было указано обращение, которое письменно можно было бы выразить написанием слова через запятую. Зрительно – не было к кому-то конкретно обращенного взгляда и не было двух свидетелей, способных или желающих подтвердить это. Так что говори все, что хочешь! – сказал средний.
– Идиоты! – сказал я, вытянув ноги и закрыв глаза, напрягаясь, чтоб следить за своей мыслью. – Это какими же тупицами и болванами надо быть, чтоб отстаивать главенство закона при его тупости, дебилизме и вонючем человеконенавистничестве? Это как и где же надо было растерять все, что для человечества всегда ценилось превыше всего? Это как же рука протягивается в окошечко кассы ежемесячно за своими двадцатью, с вычетом всех налогов, серебряниками? Как можно ходить по улицам, смотреть в глаза людям, если тут же после напяливания на себя какой-то формы, получив прикрытие закона, тут же начать их мордовать и унижать?
– У вас осталась минута, – доброжелательно сказал тот, что в центре.
– И их любят женщины. Целуют. С ними играют дети. Они дороги своим родителям, хотя наносят невосполнимый вред человечеству. Где? Скажите мне – Где?.. Где Бульбовское чувство родины, долга и чести? Где слезы на отцовских глазах, смотрящих в дорогое лицо сына – Андрия, который через мгновение, «оставаясь прекрасным» будет мертвым? Где…
– Минута кончилась! – сказал центровой.
– Значит, я не могу наказать вруна? – успокоился я.
– Можешь! Если докажешь, что врущий не заблуждался. Что это нанесло вред тебе лично. Лично! Понял картежник? Лично тебе, а не какой-то там Родине или соседу. Докажешь, что вред был. Понял? Настоящий такой вред… Такой… Чтоб потрогать его можно было… Ну, например, ты что-то узнал и тебя инсульт свалил, и не просто свалил, а, например, у тебя речь отказала, а ещё лучше если и нога с рукой. И не просто свалил, а сразу, чтоб явно прослеживалась причинно-следственная связь. Понял? Только узнал и сразу – брык! И ещё бы неплохо если головой об угол или там камень какой.
Вот тогда… Но… Тяжбы – дело не скорое. Год. Может два. А то бывает и три.
– Так ведь… – начал было я.
– Так они и для этого. Функционально они исполняют функцию возложенную на них владельцем.
А ты?.. Выключи! Сломай! Порви! Не смотри! Не читай! Не слушай! Вот по кой хрен тебе этот чемпионат мира?
– Действительно, по кой хрен мне этот футбол? – подумал я вставая и направляясь к двери.
– Так сегодня вечерком? – спросил тот, что справа. – Не ставь ты нам текилу. Меня прошлый раз так рвало, так рвало… Чем-то зеленым. Я рубашку за семьсот баков испачкал – пришлось выкинуть.
– Хорошо! – сказал я успокоившись.
«А есть ли в этой Бразилии обезьяны? Вообще – есть ли там эти, как их, кактусы? Не гонят ли они эту текилу из отходов производства удобрений? С чего взял Пыль, что на Луне нужен скафандр? Кто сказал? И был ли кто там?» – думал я, выходя на улицу.
… Встав у вывески, «два на два», у входа я закурил, вспомнил о сердце, о хрусталиках и коленях, посмотрел на белую штуку с глазком, которая тупо уставилась на меня с угла дома…
– Вот дед дает, – сказала какая-то девчонка с рюкзаком в юбке, на которой было написано – «Это юбка». – Можно я Вас сфотографирую?
– Что делаешь вечером? Фотографируй! – сказал я, вспомнив, что у меня мало времени, а с этими сердечными таблетками и того меньше.
– Штраф влупят – тысячу! Свободна! Одни козлы кругом, – засмеялась она.
– Не влупят. Хрен они, эти идиоты докажут, что горящая сигарета – есть курение, ибо курение это… Где увидимся? – сказал я, контролируя, чтоб при словах «эти идиоты» моя рука никуда не показывала.
– В «Хромой собаке». Вечером! – сказала она, сфотографировала меня и побежала.
«Ну, вот надо это Пыли?» – подумал я.
«Вот на хрена это надо Пыли?» – проскочило само собой.
«К костру! К костру!» – пронеслось неизвестно откуда.
– Машину мне! Машину! – сказал я в телефон и сел на ступеньки.
«А ведь скажут и без закона, что сидеть на ступеньках суда нельзя», – с удовлетворением подумал я, ожидая, когда выйдет какой-нибудь балбес в форме.