Исповедь

***


Исповедальня представляла собой тесную комнатушку, с деревянной перегородкой меж двумя стульями, прислоненными к стенке, и небольшим решетчатым окошком – квадратик тридцать на тридцать сантиметров – через которое кающийся в грехах мог видеть священника. Сделать это было тяжело, ибо мешала царящая вокруг темнота. Впрочем, слышимость, в отличие от видимости, была хорошей. Идеальной. Даже тихие речи – а их в этом месте было больше, чем где-либо – священник слышал очень хорошо.
Адам Кингсли, тридцати двух летний бизнесмен родом из Нового Орлеана, тяжело опустился на крохотный стульчик в исповедальные; тот тут же отозвался долгим и мерзким скрипом. Мужчина выглядел съежившимся и уязвимым, несмотря на внушительные габариты – вес под двести сорок фунтов, крепкие, как у футболиста ноги и широченные плечи. Он поник головой, тяжело вздохнул и начал:
- Святой отец, я согрешил.
Голос Адама звучал напряженно и даже чуть подрагивал. Никогда не любивший католическую церковь, Адам в конце концов пришел к выводу, что выслушать его исповедь сможет только священник. Расскажи он свою историю городскому прокурору, – или любому другому копу – так тот просто засмеется или пошлет на его три буквы. И, возможно, будет прав. Адам и сам не верил в то, что произошло.
Священник не ответил, поэтому Адам продолжил.
- Я убил всю мою семью.
Молчание. Фраза сорвалась с губ Адама уж больно резко, но он просто не мог держать это в себе. Порой, так хочется выговориться, излить свою душу, а некому. Адам нашел нужного человека и решил, что времени терять не стоит.
Адам не видел священника, – оба, вероятно, сидели, прислонившись к стене, не видя друг друга в маленьком окошке, – но все равно был уверен, что тот изумился. Еще бы. Нечасто такое слышишь, даже в подобном месте. Обычно люди приходили с проблемами вроде: «Я видел свою сестру голой, помогите мне очиститься, святой отец» или «Я в порыве гнева ударила мужа, вы простите мне этот грех, падре?». Про убийства распространялись немногие, хотя священник и не имел права передавать услышанное властям, такое было вопреки всяческой морали. Скорее всего, дело было в том, что кающийся слишком боялся признаться в столь тяжелых грехах, как, например, убийство.
- Мне не к кому обратиться, на самом деле, - сказал Адам. Его взгляд уперся в потолок, лоб прорезала глубокая морщина. – Я не могу рассказать свою историю адвокату, он меня и слушать не станет. Не хочу я и обращаться к психиатру, потому что он просто скажет мне, мол, у вас какое-то там расстройство, вы лучше полежите в нашей клинике, авось пройдет. Но это не пройдет. Это будет со мной всю оставшуюся жизнь, я в этом не сомневаюсь. Неужели кто-то действительно думает, что я могу забыть о том, как убил всю свою семью?
- Я не убивал их сам, - вновь сказал Адам, будто священник, сидящий в соседней комнатушке, выразил резонный протест. – Ничего такого я не делал. За всю мою жизнь грешил я много – в основном, чревоугодием и блудом – но что бы убить кого-то? Нет, до такого дело не доходило. Возможно, кишка тонка. Но, скорее всего, во мне этого просто нет, этой тяги убивать. Но моя семья была убита и виноват в этом я один.
Вновь тишина. Любой другой бы уже засомневался, на месте ли священник, но только не Адам.
- Все это началось около месяца назад, - начал Адам. Прочистил горло, поморщился. В висках стучало, жилка на лбу пульсировала. Мужчина зажмурился, затем продолжил. – Началось, когда я, проходя мимо «Магазина мисс Шури», импульсивно решил туда заглянуть. Черт знает зачем. Решил – и все. Хорошо помню, как звенели эти странные колокольчики над входной дверью, когда я отворил ее. В магазине было темно и…


***
… В магазине темно и сыро, это первое, что приходит в голове прибывшему в «Магазин Мисс Шури». Гремящие колокольчики напоминают Адаму звонки в школе. В нос ударяют запахи – кофе, пряностей и другой, затхлый и гнилой запашок, от которого Адам кривится. Тем не менее, он идет дальше, от одной витрины к другой, с любопытством разглядывая их. Самой Мисс Шури нигде не видно – старуха наверняка в подсобке. В городе поговаривали, что Мисс Шури – колдунья и ведьма, что она частенько бывает в компании странных людей, и, наверняка, практикует магию Вуду. Адам не верил всем этим слухам – да и с чего бы? – но сам полагал, что старуха - непростой человек. В ее лавке часто бывала жена Адама – Мелисса. После этих походов Лисса становилось на редкость нервной и дерганной, хотя в обычное время была спокойной и рациональной женщиной. Видимо, старуха действительно умела воздействовать на людей.
Но сейчас лавка пустует.
«Магазин Мисс Шури» находился на перекрестке меж Солнечной улицей и Шелковым сквером. Неприметное здание, с облезлой крышей, деревянными – и, безусловно, скрипучими – ступенями на входе, оно выглядело пришельцем из иного измерения и уж никак не вписывалось в окружающий ландшафт. Окна магазина были потрескавшиеся, грязные, сквозь них пробивалось совсем немного солнечного света. Эти окна выступали в роли своеобразных глаз магазина – они враждебно взирали на людей, проходящих мимо и бросающих тревожные взгляды на вывеску с надписью: «ВСЕ САМОЕ ЭКЗОТИЧНОЕ – У МИСС ШУРИ». И вот теперь, впервые оказавшись у Мисс Шури, Адам признает – эта дама действительно продавала экзотичные вещи.
Человеческий скелет в полный рост стоит чуть ли не по стойке «смирно» в углу. Белизна скелета бросается в глаза. Рядом с ним возвышается витрина с чучелами – Адам видит парочку летучих мышей, парочку птиц и несколько стрекоз зеленого цвета. Голова дикого вепря смотрит на Адама безумными глазами – взгляд полон ненависти и боли, губы скалятся, обнажая мутно-белые клыки. Адам вздрагивает, торопливо переключается на другой стенд, на этот раз с картинами. Здесь он видит произведения Иеронима Босха – Страшный Суд, Сад земных наслаждений и Воз сена. Происходящее на картинах – мрачное, леденящее кровь зрелище. Стенд с картинами не нравится ему еще больше, чем витрина с чучелами. Адам не понимает, что он вообще делает в этом месте – тут воняет, тут холодно, а по телу от всего вокруг бегают мурашки. Да и отсутствие хозяйки делает атмосферу еще более тревожной. Адам идет дальше, направляется к прилавку с кассовым аппаратом, даже не зная зачем. Он не смотрит по сторонам. Старается не смотреть. Ему страшно, действительно страшно, наверно, впервые, с тех пор, как он со своим приятелем Хэнком – тупым, но веселым парнем – поджег почтовый ящик миссис Мур, проживающей на соседней улице. Тогда ему тоже было страшно – в основном, из-за того, что Адаму действительно могло влететь, узнай об этом мать или отец, но все обошлось. Сейчас это чувство не проходит, наоборот, усиливается, по мере приближения его к прилавку. Над ним – арка, расписанная странными фресками с изображениями убийств и мучений. Он игнорирует ее, как игнорирует и пластиковые человеческие конечности, которые видит боковым зрением по праву сторону от себя. Все это – страшный сон, внушает себе Адам. Вечно практичный Адам, ранее выслушивающий истории о мистических событиях с пренебрежительной улыбкой, теперь весь дрожит от страха. Он все удивляется, почему до сих пор не ушел отсюда. Это место – «Магазин Мисс Шури» - цепкой хваткой держит его, не отпускает, заставляет медленно продвигаться дальше, к прилавку. Над прилавком – стенд, с разными деревянными и пластиковыми масками. Некоторые улыбаются ему, некоторые скалятся, а некоторые просто смотрят, смотрят, смотрят... И это пугает еще больше.
Медленно продвигаясь, словно во сне, Адам закрывает глаза, дабы не видеть эти ужасные деревянные лица. Протягивает руки с вытянутыми ладонями, идет впотьмах, как слепой. Он не хочет врезаться в прилавок. Будет шум – еще какой – и может появиться Мисс Шури. Этого Адам не хочет.
Адам шагает и шагает. По его расчетам, прошла целая вечность, с тех пор, как он очутился в этом темном и сыром месте. Глаза Адам не открывает – боится. Боится, что вновь посмотрит в пустые глазницы масок над прилавком.
Наконец, его вытянутые руки упираются во что-то твердое. Судя по всему, деревянное. Ладонью он проводит по сухой поверхности – точно дерево, никаких сомнений. Значит, прилавок. Можно открыть глаза.
Адам открывает глаза и вскрикивает – перед ним стоит Мисс Шури.
Кожа у нее цвета воска, лицо осунувшееся, изрезанное глубокими морщинами. Глубоко запавшие глаза с любопытством взирают на испуганного, побледневшего Адама. На носу – бородавка, мерзкая, сморщенная. Губы ее потрескались, кое-где запеклась кровь, тем не менее, они растягиваются в улыбке, обнажающей редкие и гнилые – практически черные – зубы. У нее грязные седые волосы, комьями они падают ей на лоб и на плечи. Одета она в красно-зеленое платье, которое резко контрастирует с цветом лица. На ушах у нее большие серьги, судя по всему, с жемчугом. Ее руки напоминают Адаму куриные лапки – такие же скрученные, вероятно, старуха больна артритом. В голове Адама проносится мысль: неужели городские сплетни не врали, и Мисс Шури действительно ведьма?
«Нет, такого быть не может», - думает Адам. Он хочет поприветствовать ее, но язык прилип к небу и отлипать не желает. Адам молчит. Смотрит на Мисс Шури и молчит. То же самое делает и она.
Первой заговаривает Мисс Шури. Делает она это лукаво, игриво.
- Зачем пожаловал, Адам Кингсли? – вопрошает она с улыбкой, глядя на тридцатилетнего мужчину, который наложил в штаны из-за похода в провинциальный магазин разного барахла. Неужели он правда так боится обыкновенную городскую старуху?
- Я...я… - бормочет он, лихорадочно соображая, как же ему ответить на ее вопрос. Он не знает, зачем пришел сюда. Вопрос застает его врасплох. Его взгляд отрывается от ужасной – и в то же время завораживающей – Мисс Шури, поднимается вверх и упирается в одну из деревянных масок, висящих на стенде. Маска эта тоже улыбается, практически как Мисс Шури, а пустые глазницы – страшные, мертвые -  вызывают у Адам желание отвести взгляд, но он этого не делает. В мозгу сверкает мысль. – Я хочу купить маску!
- Какую? – спрашивает она. Оборачивается, пристально разглядывает стенд, хмурится. Вновь поворачивается к Адаму. – Какую маску ты хочешь купить?
Указательным пальцем Адам показывает на ту самую деревянную маску, на которой он сконцентрировал все свое внимание. На ту самую маску, которая помогла ему ответить на вопрос этой ужасной старухи.
- Вон ту!
- Что ж, это твое право, - воркует старуха. Она достает из под прилавка небольших размеров табурет, пододвигает его к стенду. Встает на него. Адам думает, не упадет ли эта карга с него и не разобьет себе голову – хорошо бы! – но нет, Мисс Шури все делает очень грациозно для пожилой леди. Снимает маску со стенда.
Она держит ее в руках, рассматривает. Трясущейся рукой с искривленными пальцами стряхивает пыль, затем хмыкает. Спускается, возвращает табурет на прежнее место – под прилавок – затем кладет маску перед Адамом. Тот не отрывает от нее взгляда.
- Маску, значит, купить хочешь, да? – вновь улыбается старуха, на сей раз одними губами. Улыбка выходит мрачной, потому что холодные расчетливые глаза над этой улыбкой отнюдь не радостны. Она словно видит Адама насквозь. От этой мысли ему становится не по себе.
- Да. Сколько она будет стоить?
- Двенадцать пятьдесят.
- Беру.
Адам лезет в задний карман, достает потрепанный кожаный бумажник. Вытаскивает оттуда три купюры по пять долларов, кладет на прилавок. Кончиками пальцев пододвигает к старухе. Та, однако, купюры игнорирует, а лишь внимательно смотрит на Адама. Брови ее сходятся у переносицы.
- Ты уверен, что эта маска нужна тебе? – старуха проводит указательным пальцем по деревянной поверхности маски. – Она не такая простая, как кажется.
- Знаю, - кивает Адам, хотя ничего он не знает. Он знает, что хочет убраться отсюда, как можно скорее. Знает, что смотреть на сморщенную бородавку на носу Мисс Шури уже невозможно, от этого зрелища его может и стошнить. Адам подбородком указывает на деньги, затем на кассовый аппарат. – Вы пробьете мою покупку?
- Да, конечно, - старуха достает из под прилавка зеленый целлофановый пакет, бережно кладет туда маску. Затем берет деньги Адама, пересчитывает их, удовлетворенно кивает. Довольная улыбка не сходит с ее губ. Старуха поднимает пакет дряблой рукой, протягивает Адаму: - Держи. Это теперь твое.
Пакет оказался тяжелее, чем предполагал Адам. И хотя маска выглядела деревянной – и, наверняка, была таковой – весит она, словно была отлита из железа. «Она не такая простая, как кажется», вспоминает Адам. Впрочем, старуха скорее всего просто запугивала его этими словами. Он помнит, какой бывала Лисса после походов в «Магазин Мисс Шури». Нервная, запуганная. Тогда подобное настроение жены его удивляло, но отнюдь не теперь.
- Спасибо, - вновь бормочет Адам. Он смотрит на старуху, она – на него. Адам хочет уйти отсюда, но сделать этого пока не может. Он – в полном подчинении Мисс Шури. Она какое-то время разглядывает его, на губах играет все та же довольная улыбка. Затем, Мисс Шури пожимает плечами – мол, что с тебя взять? – и отворачивается. Оцепенение Адама тут же проходит, он широкими шагами направляется к выходу, к свету. На уме сейчас одно – дом, жена, дети и, может, бокал виски со льдом. Это точно поможет расслабиться и навсегда забыть об ужасном «Магазине Мисс Шури».
И о самой Мисс Шури.


***
- Все началось с покупки этой маски. Все, что случилось потом, все то, о чем я вам расскажу – хотите вы этого или нет – произошло из-за деревянной маски, купленной в магазине Мисс Шури. Вы можете в это поверить?
Тишина.
- Тем не менее, так оно и было. В тот день, по возвращению домой, я сразу отправился в душ, ведь в магазине Мисс Шури от страха и напряжения весь взмок, да и температура на улице – двадцать три градуса по Цельсию – тоже, знаете ли, не освежала. Пакет с маской оставил на журнальном столике в гостиной. Можно сказать, что я и забыл о нем. Горячий душ напрочь выветрил воспоминания о Мисс Шури, о деревянной маске со страшной улыбкой и, разумеется, о том, где я оставил зеленый целлофановый пакет.
Нашел его Билли, наш младший. Помню, я вышел из душа в одном полотенце и сладко-сладко зевнул, думая, как было бы неплохо сейчас вздремнуть. Часок-другой. В этот момент, прервав мой ход мыслей, ко мне подбежал Билли, в его маленьких ручках болтался зеленый пакет. Он протянул его мне и спросил: «Папа, папа, а что там?». Ох уж эти пятилетние дети, они такие любопытные. Я, однако, сразу и не вспомнил. Взял пакет, открыл и увидел эту чертову маску.
Ну, не пропадать же деньгам, решил тогда я. Вытащил маску, подержал на вытянутой руке. В голове вновь промелькнули слова старухи – она не такая простая, как кажется – но я пропустил их мимо ушей.  Старуха, очевидно, была больна. И, возможно, постепенно сходила с ума. Немудрено, учитывая царящую в ее магазине атмосферу.
Маску я повесил на стене в коридоре. Смотрелась она вроде бы неплохо, Лиссе, по крайней мере, понравилось. Но не детям. Билли громко заплакал, когда впервые взглянул на нее, а Мегги…
Мегги, наша тринадцатилетняя дочка, принялась упрямо повторять, что этой вещице здесь не место. Она, говорит, принесет нам неудачу. И вообще, с этой маской что-то не так. При этом Мегги побледнела и выглядела очень испуганной. Не меньше, чем Билли.
Я, естественно, поднял ее на смех – сам не знаю зачем я вообще это сделал. Сказал, что в ее возрасте уже поздно верить в подобную ерунду. Маски со злыми духами, сообщил ей я, бывают только в фильмах ужасов. Но в реальной жизни? Ха.
Я ошибался.
Первым умер Билли. После того, как я повесил маску, он изменился. Действительно изменился. По ночам стал кричать, просыпаться, бежать к нам с Лиссой в кровать, плача, что на него смотрят красные глаза. Огромные красные глаза с черными зрачками, по его словам, смотрят на него с потолка, стоит ему выключить свой ночник. Они следят, прошептал он и снова заплакал. Лисса его успокаивала, ласково гладила по голове, в то время как я, бесстрашный отец семейства, шел в комнату к своему на сыну и проверял потолок на наличие красных глаз. Естественно, ничего я не обнаружил. Ни на потолке, ни на полу, ни в шкафу. Я решил, – и Лисса со мной согласилась – что надо сводить Билли к психологу. Он был не против. Он вообще стал каким-то… безжизненным, что ли. Отвечал только да и нет, плакал, если его спрашивали о красных глазах, иногда дрожащим голоском просил забрать его отсюда. Но не мог же я поверить четырехлетнему ребенку и уехать из дома? 
Визит к психологу большой пользы не принес. Взрослый мужчина представился, как доктор Лампхилл. Он с большим энтузиазмом осмотрел Билли. Долго беседовал с ним, пока мы с Лиссой сидели в коридоре и ждали. Когда Лампхилл и Билли вышли, мы тут же засыпали дока вопросами. Тот сказал, что у Билли – психическое расстройство, которое выливается в стресс и ночные кошмары. Он так же поведал нам, что Билли очень боится красных глаз, преследующих его во снах. А в остальном – ничего.
Будто мы этого и сами не знали.
Умер Билли через неделю после этого визита. Ночью нас с Лиссой разбудил не просто крик – леденящий душу вопль. Я сразу кинулся на этот крик, ни о чем не думая. Вбежал в комнату, где спал Билли, попутно стукнулся ногой о стул в спальне – как выяснилось позже, ушиб большой палец правой ноги, но меня это не остановило.
Билли раскинулся на своей кровати. Остекленевшие глаза его смотрели в потолок, вены на шее и на руках вздулись. Лицо искривилось в гримасе ужаса. От подобного зрелища – особенно меня шокировало бледное, практические белое лицо моего сына – я лишился чувств. А когда очнулся, вокруг уже сновали медики и полицейские, которых вызвала Лисса. Заплаканные и сонные лица Лиссы и Мегги меня шокировали не меньше.
Причина смерти – сердечный приступ, так сообщил мне врач. На мой вопрос, что могло его вызвать – ну, сердечный приступ – он не ответил. Что-то невнятно пробормотал, пожал плечами и ушел. – Адам тяжело сглотнул.
- Наша дочь, Мегги, тоже изменилась, особенно после смерти младшего брата. Стала неразговорчивой, замкнутой – хотя обычно она была очень общительной и обо всем нам с Лиссой рассказывала. Грубила нам, причем по поводу и без. Мы старались особо на нее не давить, ведь девочка только-только пережила тяжелое потрясение, но в конце концов я не выдержал и спросил у Мегги, что, черт побери, с ней происходит? Знаете, что она мне сказала?
Священник вновь промолчал.
- Это все красные глаза, сказала она. Красные глаза на потолке.
 Я сначала и не вспомнил. Я ведь поверил врачу, который сказал, что Билли убил сердечный приступ. Красные глаза не сразу всплыли в моей памяти. По словам Мегги, она не спит уже четвертые сутки, потому что стоит ей погрузиться в дрему, как на потолке появляются красные глаза. Они смотрят, смотрят, смотрят. Именно поэтому она стала такой раздражительной. Затем Мег заплакала, обняла меня и умоляюще прошептала, что очень хочет спать.
Я предложил ей отбросить все свои страхи, выпить снотворного и хорошенько выспаться ночью. Она была не против. Мне кажется, она согласилась бы на любое мое предложение. Никогда прежде, я не видел Мег такой усталой; не уверен, что я вообще когда-либо видел ЧЕЛОВЕКА, таким уставшим.
А той ночью Мегги умерла.
Истошный вопль раздался где-то в два часа ночи. Может, чуть позже. Не помню. Помню то, как я, сломя голову, бросился в спальню Мегги – совсем как в прошлый раз, когда я бежал в комнату Билли. Помню ее бледное, белое лицо, перекошенное в гримасе ужаса. Помню ее широко раскрытые глаза.
И вновь – сердечный приступ. Гребанный сердечный приступ.
Мы похоронили Мегги рядом с Билли, на том же кладбище. Вернулись домой, в наш пустой и безжизненный дом, от которого уже веяло смертью. Лисса стала принимать успокоительные таблетки, а я пребывал в мрачной уверенности, что все это – страшный сон и скоро я проснусь в своей кровати, повернусь к Лиссе и скажу: «Дорогая, ты не представляешь, что мне приснилось».
Адам Кингсли облизнул пересохшие губы. Глубоко вдохнул, стараясь держать себя в руках. Слезы уже подступили к глазам, еще чуть-чуть и он вновь разрыдается. Успокойся, Кингсли, сообщил ему внутренний голос. Закончи историю и положи конец этом.
- Лисса умерла чуть позже. Но на этот раз обошлось без красных глаз. Она просто наложила на себя руки. Приняла большую дозу снотворного, легла в свою постель – нашу постель – и спокойно ушла, даже не оставив прощальной записки.
Я вернулся домой после похорон Лиссы в два часа дня, совершенно опустошенным. За какие-то две недели я лишился всей семьи. Поверить я в это не мог, принять и осознать столь страшный факт тоже. Сначала я подумал о выпивке, – у нас был целый бар дома – которая помогла бы мне забыться. Затем, правда, в голове мелькнула другая идея. Я вдруг захотел взглянуть на ту самую маску, купленную у Мисс Шури. О ней я благополучно забыл после всего того, что случилось, но это и не удивительно. Когда у тебя умирает вся семья, последнее, что может всплыть – так это какая-то побрякушка, импульсивно тобой приобретенная. Я вновь услышал голос старухи у себя в голове – маска не так проста, как кажется.
Маска висела там же, где я ее и повесил. Деревянная маска, с пустыми глазницами и безумным оскалом.
Вот только глазницы были отнюдь не пустые. На меня смотрели… красные глаза.
Адам Кингсли горько заплакал, закрыв лицо руками.
Ответом всей тираде Кингсли послужила тишина. Адам впервые занервничал, чувствуя, что-то тут не так. Мужчине весь взмок, темные пятна пота расплылись по его рубашке. Никакого облегчения – долгожданного облегчения – он не почувствовал, хотя на одном дыхании выложил всю свою историю. Адам оторвал ладони от лица, красными от слез глазами посмотрел на решетчатое окно, которое разделяло эти две комнатки.
- Падре? Вы здесь?
Ничего.
Адам тяжело сглотнул. Поднялся с крохотного стульчика, на котором сидел, и почти вплотную придвинулся к решетчатому окошку, чуть ли не касаясь его носом. От увиденного в окошке, Адам лишился дара речи и почувствовал, как между ног расползается влажное пятно.
Через маленькое решетчатое окно на Адама смотрели красные глаза.