Грешница

Солнечная девочка Вера Тулякова, одна из немногих подружек моих школьных лет, была дочерью тети Поли, маминой односельчанки и тоже подруги. Из той «степи глухой», где, как поется в известной песне, «замерзал ямщик». Тетя Поля приезжала к нам нечасто. Обязательно привозила что-то съестное. Жизнь в те пятидесятые годы, в их первой половине, была у нас очень сложная: огромная семья, отец единственный кормилец, человек творческого труда, для которого было большой проблемой заработать деньги на жизнь. К тому же, он и мы вместе с ним серьезно пострадали в годы борьбы с «безродными космополитами». Жили нередко впроголодь. Визиты тети Поли, очень доброго человека, поддерживали нас, хотя бы немного, что тоже было важно.

Если она приезжала, когда мы занимались хозяйством, тут же подсаживалась рядом. Чистила вместе с нами картошку, «строгала» капусту или морковь. Всякая наша работа моментально становилась ее делом. Она всегда улыбалась. Сама жила скромно, но считала своим долгом помочь нам. Как и все мамины родные и земляки, очень хорошо понимала: «Марусе труднее, чем нам. У кого еще есть девятеро детей?» Видимо, в деревенской памяти Поли навсегда остались картины ее собственного детства, молодости, трудный быт большой семьи ее родителей.

У нее было трое детей: старшая дочь Рая, средняя Вера и сын Коля. И муж. Помню его как малозаметного, неказистого мужичка. Мы вечно удивлялись: она – такая интересная, деятельная женщина, а он при ней будто мышонок. Может быть, тётя Поля не всем казалась столь значительным человеком и только в нашем детском воображении жила красавицей? Мы сочувствовали: муж ей не ровня.

До сих пор вспоминаю ее как одну из самых романтических фигур своего детства. Мама рассказывала, какое удивительное приключение случилось с Полиной в молодости.

Они тогда жили в деревне; мама – лет на семь моложе подруги, почти человек из другого поколения. Годы спустя, перебравшись в столицу, они нередко чувствовали себя здесь островками в океане, потому особенно тянулись друг к другу – их встречи напоминали свидания двух преданных родственниц.

У юной Полины был жених из соседней деревни, которого она очень любила. Но его родители воспротивились браку: парень происходил из более богатого сословия, так что они категорически запретили ему жениться на «нищенке». Как молодые страдали! Однако встречались украдкой. Полинины родственники тоже были не за них. Говорили: не ровня ему Полина, запрягут ее в новой семье, как батрачку, - зачем такое «счастье»? Лучше бедный жених, но ровня.

Эта горячая, пылкая, взаимная любовь должна была оборваться, едва начавшись. Родственники не дремали: надумали во что бы то ни стало выдать Полину замуж. Молодая девушка, хороша собой, добрая и работящая, в самом цвету и соку, – такая не засидится «синим чулком». Сыскался жених, договорился с ее родителями, стал активно ухаживать за Полиной, а скоро и свадьба наметилась. Мама рассказывала, что в деревне вздохнули с облегчением: радовались, что Полина будет пристроена, до сих пор-то все за нее переживали, видели, как убивалась по любимому.

На свадьбу созвали по обычаю всю деревню – не диковинка в те времена, жители приходились друг другу родней или близкими соседями. Приготовления шли бурные. Полина, однако, грустила. Никто не обращал на это внимания: слишком привыкли люди к тому, что она теперь всегда грустит, потому что сердце ее осталось с любимым. Односельчане утешали себя, а кое-кто и Полю: мол, сыграем свадебку, заживешь с молодым мужем, а прежнее и вспоминаться не будет.

И вот уже всё готово к свадьбе. Каждый родственник или сосед обмозговал свою роль в этом важном деле: кто-то будет петь, кто-то плясать; некоторые уже «отстрелялись» - наряжали невесту. Другие подают на стол, потом со стола убирать будут. Молодые готовы идти в церковь.

Деревенский поп очень быстро обвенчал молодых. Полина горько плакала. Получилось, как в известной песне:

У церкви стояла карета,

Там пышная свадьба была.

Все гости нарядно одеты,

Невеста всех краше была.

На ней было белое платье,

Венок был приколот из роз.

Она на святое распятье

Смотрела сквозь радугу слёз.

Горели венчальные свечи,

Невеста стояла бледна.

Священнику клятвенны речи

Сказать не хотела она.

Когда ей священник на палец

Надел золотое кольцо,

Из глаз ее горькие слезы

Ручьем потекли на лицо.

Но какая невеста в те времена не плакала перед свадьбой! «Не ходите, девки, замуж, замужем невесело. Я на что была веселая, голову повесила», - пелось в другой песне... Замужество, хотя и несло перемены в жизни, нередко радость и любовь, означало и прощание со свободой навеки, тяжелый быт бабы, которой от зари до зари приходилось гнуть спину. И все же нет такой девушки, которая не стремилась бы обрести супруга, так от века заведено. И вовсе не замужняя баба, не вдова, даже с детьми, а вековуха считается в деревне второсортной.

Разгуливается Полинина свадьба. Заставлены столы деревенскими яствами и самогонкой. Все рассаживаются по местам. Кого-то еще не дозовутся, кто-то уже занял место, обогнав других. Жених с невестой вот-вот усядутся. И Полина уже плакать перестала: неудобно при народе-то, не поминки справляются. И хотя происходило дело летом, столы накрыли в избе: стояла дождливая пора. На дворе сумеречно. Наконец, дорогие гости расселись. Слышатся первые тосты. Вот и долгожданное «Горько!»

И тут вздрогнула Полина. Глянула на окошко. Невеста на свадьбе у всех перед глазами, но в тот момент мало кто обратил внимание на перемены в Полине – дорогие гости проголодались не на шутку, резво стучали ложками о миски. А Полина белее фаты своей стала. Растерянно оглянулась вокруг. Тут новый залп грянул: «Горька-а-а!» Жених припал к ней долгим поцелуем, да не поймет: очумела девка – ее что доску целовать... «Потом разберемся!» - решил он, вонзая вилку в мясо. С разных сторон стола опять кричат: «Горька-а-а!» Разохотились гостюшки. Но снова в еду уткнулись. А Полина опять тревожно глянула в окошко. Кого увидела там? Ведь вся деревня за столом собралась. А она не только увидела, но глаза опустила – как бы в знак тайного согласия...

Голодные гости быстро наелись, потому как очень старались. Захмелевшие, сытые, откинулись они по стенам на лавках. Кто-то выглянул во двор – погода уже ничего, дождь прекратился. И тут рявкнул на всю деревню гармонист. Молодые девки да парни повыскакивали из-за стола во двор – поплясать на приволье, пока дождь не занялся снова. И невеста с женихом вышли... Только им сразу в пляс пуститься неудобно, они стояли по родственникам, беседовали: она – со своими, он – со своими. И никто не заметил, что Полина не перестает куда-то всматриваться...

А хмель, словно стараясь урвать кус хорошей погоды, разыгрался в сердцах гостей не на шутку. Вот уже вся свадьба пустилась в пляс. И в эту минуту никто, кроме Полины, не услышал легкий свист из лесу, будто сам Соловей-Разбойник добивался ее из лесной чащи. Глянула Полина с тревогой на гостей... Подалась к лесу. «Куда ж ты?» - окликнула одна из родственниц. «Щас буду, тётечка!» - отозвалась Полина. Никто снова не обратил внимания: и невесте по нужде бывает надо отлучиться...

Только совсем по иной причине убегала Полина в лес, будто облаком прикрываясь от людей своей свадебной фатой. Прямо за первыми кустами ждал ее тот единственный, с кем она должна была бы сидеть на сегодняшней свадьбе. Едва зелень прикрыла их от глаз танцующих, Полина упала в объятия к любимому. А дальше всё было, как в сказках со счастливым концом. Бравый Серый Волк, точнее – простая, но надежная деревенская телега ждала влюбленных. Лошадь, впряженная в нее, будто всё понимала, не ржала, не дергалась. Едва почувствовав, что те, кого она должна спасти, уже в телеге, она плавно, тихо, словно на цыпочках пошла вперед. Потом чуть быстрее, быстрее... И припустила с такой прытью, что если бы не крепкое объятие, любовники вывалились бы из телеги. А дальше... Кто знает, может быть, погоня и схватила бы их; реальный жених, официально уже муж, не поскупился бы на кулаки в жажде отплатить за позор...

Полина Тулякова не вернулась в деревню. А горе-жених почти сразу пропал – стыдно ему было теперь жить здесь опозоренным, вот и подался в другой конец необъятной страны. Доносились слухи, будто подхватила его какая-то банда, много их тогда шаталось по России, великий разгул стоял после Гражданской войны. А, может, потом и в люди выбился, только, видно, даже об успехах своих не мог рассказывать тем, кто видел его бесчестие. Да и Полина с возлюбленным тоже как в воду канули.

«Следующая» Полина Тулякова была уже той, которую мы знали. Со своим неказистым «мужичком». Мама рассказывала нам, что не он умыкнул ее со свадьбы. Было ли счастье с тем, Полина не рассказывала. Но не все из ее троих детей родились от этого мужа, только двое младших. Старшая, красавица Раиса, была дочерью того деревенского возлюбленного. Почему тетя Поля рассталась с ним? Смерть ли прибрала его в ранние годы? Или по другой причине разошлись влюбленные? Судя по Раисе, сама Полина в молодости была очень хороша.

История старшей дочери – особая страница и в жизни ее матери Полины. Бремя родительских ошибок, несчастий, бед так или иначе лежит и на наших детях. Незадачливая, по крайней мере в начале самостоятельного пути, судьба тети Поли перекинулась на Раису, как заразная болезнь.

На тот момент, когда тетя Поля вошла в нашу жизнь, Раиса была уже очень взрослой, хотя достаточно молодой, интересной женщиной, похожей на популярную тогда киноактрису Целиковскую. У них дома в отдаленном районе Москвы висело на кухне два похожих портрета: один – киноафиша, другой – крупная фотография. И если ничего не знать об этой семье, то все бы считали, что это одна и та же женщина. На самом деле на афише была изображена Целиковская – во всем своем великолепии, а на фотографии – Раиса. И все, кто знал это, изумлялись: «Надо же, как Раечка похожа на Целиковскую!» В воздухе висели недосказанные слова: «Ужасно несправедливо, что у киноактрисы такая завидная судьба, а у Раисы несчастливая!»

Она давно уже развелась с мужем и теперь одна – точнее, вместе с матерью и ее семьей – воспитывала сына. Было ей за тридцать, на лице устоявшаяся грусть. В семье вспоминали, что и жила Раиса с мужем плохо, и разводились они отвратительно. По всему выходило, что муж человек жестокий, чуть ли не сгноил Раисин век, украл ее молодость. Так оно было или иначе? Никакого второго мнения не существовало, и мы безоговорочно приняли это. Раису жалели.

Однако жалели только разумом. А вот душевного сочувствия не испытывали. Ругали себя, корили за черствость, но недаром сказано, что чувствам не прикажешь. Чем-то Раиса была неприятна, и хотя я никогда не видела ее супруга, именно его чуть ли не жалела. Почему-то думалось: ну как могла хорошая, добросердечная, мягкая тетя Поля породить такую черствую дочь? Почему она все требовала и требовала чего-то от матери? Противная взыскательность была написана в ее взгляде, в каждом движении, в том, с каким пренебрежением относилась она ко всем в своей семье, как напрочь отгородилась от них. В ее глазах читались не высказываемые вслух слова в адрес матери, отчима, сестры и брата: «Деревенщина!» Она же, по её собственному мнению, была, наверное, из городской знати...

А однажды я узнала о Раисе вещи весьма пикантные – мне это рассказала подружка Вера. У Раисы после развода сложились весьма необычные отношения с бывшим свекром. Сначала он просто просил Раечку заехать, чуть ли не пожалеть старичка, который давно овдовел и жил один. Она заехала. Старичок оказался еще полным сил. Он был весьма неравнодушен к бело-матовому цвету Раисиной кожи, к ее киношной неотразимости. Глаза темные, большие, обведены черным ободком, что придавало им романтической печали, а ее красоте – «перчинки». Мне же они казались самоуверенно-настойчивыми, даже настырными. Не горе, не несчастливость, не покорность судьбе, не удивление перед ее несправедливостью, а недовольство, плохо скрытую требовательность читала я в этих глазах. Чего ждала от жизни Раиса? Чем возмущалась? Что означала прямолинейная требовательность в ее взоре?

Видимо, свекор хорошо понимал то, что никак не могла уяснить я, девчонка. И когда невестка заезжала к нему, он времени даром не терял, брал от «дружбы» с молодой родственницей всё, что мог. Вера рассказывала, что они всегда знали, где была Рая: возвращалась в такие дни домой злой и раздраженной. Не стесняясь, жаловалась матери на своего покровителя. Нестарый старичок после свиданий оживал – и телом, и духом. Однако Раиса тоже была кое-чем довольна: приносила целый карман денег. Так что любовь получалась взаимной: старичок-свекор любил невесткины ласки, а она – его деньги. Они были квиты. Наша мама горячо возмущалась этой ситуацией и часто говорила папе: «Он мерзавец! Старый развратник! Подумай только – не постеснялся того, что она была женой его сына! Негодяй!» Слегка поостыв, цедила сквозь зубы: «Трудно же ей достаются денежки на воспитание ребенка!» Но мне казалось, что таким было только мамино, а отнюдь не Раисино восприятие жизни. Из-за сына ли так старалась Раиса? Ведь она работала, неплохо получала; и у мужа зарплата считалась приличной. После развода от него приходили большие алименты. Однако Раиса продолжала захаживать «к старичку» - по первому его требованию.

Тетя Поля тяжко вздыхала: «Райка хочет красиво жить!» И показывала маме дорогие туалеты дочери, купленные на деньги старичка. Как они не вязались с деревенски-простым обликом самой тети Поли! От этих одежд веяло роскошной жизнью. Где царила в них Раиса, в каком высшем свете? Кому показывала себя во всей красе?

Я не переставала удивляться: ну как у такой теплой, душевной, милой тети Поли могла появиться дочь Раиса? Считается, что рожденные в любви дети должны быть красивы и счастливы. Красивы... Да, это о Раисе. Но счастливы... Тетя Поля всегда говорила с мамой о Раисе шепотом, она побаивалась своей хладнокровной «дитятки». В глубине души, конечно, не разделяла Раисиных «высоких» претензий к жизни, хотя жалела ее и переживала: за что, мол, Бог обделил Раису счастьем?

Помню, я злилась на Раису за то, что не принимает, не ценит, даже стыдится той доброй и простой жизни, которой жил дом. Ее самомнение возмущало меня: она считала себя если не богиней, то, во всяком случае, ничуть не хуже актрисы Целиковской. Как раздражали ее непомерные претензии, неумение ценить то хорошее, что действительно есть в жизни. Еще больше возмущали ее упреки своей матери – за то, что дала ей не столь возвышенную жизнь, которой такая необыкновенная красавица заслуживала. Уж кто-кто, а тетя Поля всё лучшее отдавала детям, пытаясь любыми способами облегчить их жизнь, и ради Раисы буквально разбивалась в лепешку, а та и не ценила этого, и требовала от матери всё большего. Пока Раиса росла, мать, конечно, баловала ее. Она всегда мучилась чувством вины перед старшей дочерью. Считала, что Раисины беды и собственные материнские страдания и есть ее вечный крест, пожизненное наказание. Часто говорила нашей маме: «Бог не простил мне греха молодости!»

Зато истинно тети Полиной дочкой была Вера, моя ровесница. Мы жили далеко друг от друга и встречались редко. Но каждая встреча с Верой становилась маленьким праздником. Как эта девочка улыбалась! Чуть дрогнут губы, чуть утеплятся уголки глаз – и всё личико сразу станет похожим на ясное солнышко.

Вера хорошо училась, и учеба была постоянным предметом наших разговоров. Рассказывали друг другу о том, что происходит на уроках. Какие предметы нравятся, а какие не очень. Говорили о своих учителях и одноклассниках. Немножко и о домашней жизни. Я особенно любила рассказывать о том, в какой деревне сняли дачу на лето и как там живется. Вера собиралась приехать к нам, но почему-то ни разу не выбралась. Тем не менее, я надеялась, что она приедет. С ней было так светло и приятно! Всему, что делала или говорила эта девочка, ее врожденная доброта придавала такой шарм, такую солнечность, чистоту, приветливость! Кружевная салфеточка... Круглое, уютное зеркальце... Молоденькая березка, раскрывшаяся навстречу солнцу в погожий летний день... Ясная проталинка от вчерашнего снега, исчезнувшего под теплыми лучами солнца... Эта девочка была полнейшей противоположностью старшей сестре.

Я могла поведать ей о любых своих душевных делах. О том, что вчера поссорились братья (я всегда очень переживала подобные вещи). О том, как папа нервничал из-за рабочих или иных проблем. Могла рассказать ей про трудности в своей школьной жизни – как мне непросто со своими одноклассницами, как иногда обижаюсь на учителей. Она очень внимательно выслушивала меня. Ничего особенного не советовала. Но стоило поговорить с ней – и то, что волновало меня, вдруг исчезало, так действовало само Верино ласковое внимание.

Запомнился один мой визит в этот дом в конце пятьдесят третьего года, в общем-то ничем не примечательный. Двери в Раисину комнату были заперты, на них словно выгравировали: «Вход воспрещен!» А вот в двух других, смежных комнатах, по размеру вместе чуть больше, чем одна Раисина, дух стоял совсем иной, будто люди никогда не переставали ценить сам тот факт, что у них есть такой дом.

Мы сидели за обедом все: тетя Поля, ее муж, Вера, братишка. Ели самую простую, но добротную еду: картошку, квашеную капусту, огурцы, селедку, магазинные котлеты (в ту пору очень дешевые и не очень мясные). Пили чай с «подушечками», с белым хлебом. Вкусно – чуть ли не облизывались. За столом царила приветливость. Майское солнце, пока не жаркое, молодое, но многообещающее, заливало комнату и наши души счастьем.

Тетя Поля расспрашивала о маме, о нашем житье. Говорили долго. Потом мы с Верой ушли в ее уголок пошептаться о своих девчачьих делах. Вера снова слушала мои россказни, иногда вставляла слово-другое о себе. И очень скоро от моей горечи, с которой (не помню уж, по какой причине) я приехала, ничего не осталось, будто каждую точечку и «складочку» души смазали целебным бальзамом.

Помню, уезжала я от них с таким чувством, будто и тёте Поле, и особенно Вере тесно в четырех городских стенах, их душа рвется в деревню, на просторы природы, к земле, к траве, к вольной речке. Им бы чаще надо было жить на воле, среди родной природы.

Тот день, ничем не примечательный, но такой светлый, живет в моей душе до сих пор.

Постепенно сами собой распались отношения между нашими семьями. Мы погрязли в своих трудностях, а эти люди, при всей их доброте и великодушии, ничем нам помочь не могли. Из-за вечной занятости у меня совершенно не оставалось времени на встречи с подругами вообще, а уж с такой, которая далеко жила, тем более. Дом, нашу семью, общие беды и проблемы, с которыми нужно было во что бы то ни стало справляться, я считала важнее всего другого. Но всю жизнь я жалею о том, что потеряла таких изумительных людей. Зато малейшее воспоминание о них озаряет мою душу и как бы делает жизнь легче и приятнее.

А теперь мне еще кажется, что дочка Вера была послана тете Поле в знак прощения греха ее молодости...