Четыре встречи. А. П. Чехов

               
        По  воспоминаниям Л.А.Авиловой «А.П.Чехов в моей жизни»

 1. Буду ждать.

  У Лейкина Николая Александровича, редактора журнала «Осколки», должны были собраться гости, и меня пригласили. Была масленица.
Я сперва поехала в театр, кажется, на итальянскую оперу,  где у нас был абонемент. К Лейкиным попала довольно поздно. Меня встретила в передней хозяйка.
– Вас ждут, – шепнула она и потащила меня за руку в кабинет.

Антон Павлович  встал с дивана, и мы, молча, пожали друг другу руки.
Скоро позвали ужинать. Было всего очень много: и закусок, и еды, и водки, и вин, но больше всего было шума. Чехов был весел. Он не хохотал (он никогда не хохотал), не возвышал голоса, но смешил меня неожиданными замечаниями. Вдруг он позавидовал толстым эполетам какого-то военного и стал уверять, что если бы ему такие эполеты, он был бы счастливейшим человеком на свете.
– Как бы меня женщины любили!
Когда стали вставать из-за стола, он сказал:
– Я хочу проводить вас. Согласны?

 Извозчики стояли рядком вдоль тротуара, и некоторые уже отъезжали с седоками, и, опасаясь, что всех разберут, я сказала Чехову, чтобы он поторопился. Тогда он быстро подошёл к одним саням, уселся в них и закричал мне:
 – Готово, идите!
Я подошла, но Антон Павлович сел со стороны тротуара, а мне надо было обходить вокруг  саней. Ноги вязли в снегу, и сесть без помощи было очень трудно.
– Вот так кавалер! – крикнул кто-то, отъезжая.


– Что это он кричал про кавалера? – спросил Чехов, когда мы отъехали. – Это про меня? Но какой же я кавалер? Я – доктор. А чем же я проштрафился, как кавалер?
– Да кто же так делает? Даму надо посадить, устроить поудобнее, а потом уже самому сесть, как придётся.
– У вас скверный характер... Но если бы на мне были густые эполеты…
В это время он стал надевать перчатки, длинные, кожаные.
– Покажите. Дайте мне. На чём они? На байке?
– Нет,  на меху. Завидно?
Я их надела под ротондой и сказала:
– Ничуть. Они мои…

Извозчик уже съезжал с моста
– А куда ехать, барин?
– В Эртелев переулок*! – крикнула я (там,  у А.С. Суворина, редактора-издателя газеты «Новое время»,  остановился Чехов).
– Зачем? На Николаевскую! – проговорил Чехов.
– Нет в Эртелев... Я вас провожу, а потом усядусь поудобнее и поеду домой. 
– А я за вами сзади саней побегу, как собака, по глубокому снегу, без перчаток… Извозчик, на Николаевскую!
Поехали на Николаевскую. Я отдала перчатки, и Антон Павлович опять стал нахваливать их…
 
– Ну, а вы будете писать роман? Пишите. Но женщина должна писать так, точно она вышивает по канве. Пишите,  только не нужно вымысла, фантазии. Будете писать?
– Буду, но с вымыслом. Слушайте. Любовь неизвестного человека… Вы его не знаете, а он вас любит, и вы это чувствуете… Вас окружает чья-то забота, вас согревает чья-то нежность. Вы получаете письма, умные, интересные, полные страсти, на каждом шагу вы ощущаете внимание… И вы уже привыкаете к этому, вы уже ищите, боитесь потерять. Вам уже дорог тот, кого вы не знаете... И вот что вы узнаёте? Разве не интересно?
– Нет, не интересно, матушка! – быстро сказал Чехов.
– Почему я – матушка?
Эта поспешность и решительность, а ещё слово «матушка» рассмешили меня.

Мы подъезжали к Николаевской.
– Вы ещё долго пробудете здесь? – спросила я.
–Хочется ещё с неделю. Надо бы нам видеться почаще, каждый день. Согласны?
– Приезжайте завтра вечером ко мне, – неожиданно для себя предложила я.
– К вам?
Мы почему-то оба замолчали.
– У вас будет много гостей? – спросил Чехов.
– Наоборот, никого. Миша на Кавказе, а без него некому у нас бывать.  Будем вдвоём и будем говорить, говорить… Буду вас ждать. Часов в девять.
Я вышла.
– Приеду непременно … Хочу убедить вас писать роман.
– Ну, до завтра.

2. В гостях.

И вот настал этот вечер. С девяти часов я начала ждать.
У меня был приготовлен маленький холодный ужин, водка, вино, пиво, фрукты. В столовой стол был накрыт для чая. Я представила себе так: сперва я затащу Чехова в детскую. Пусть позавидует. Дети ещё не будут спать, а будут ложиться, а тогда они особенно прелестны. Потом мы пойдём пить чай. Потом перейдём в кабинет, где гораздо уютнее, чем в гостиной. Сколько необходимо сказать друг другу. Ужинать позднее.

В начале десятого раздался звонок. Я вышла в переднюю… и прямо застыла от ужаса. Гостей было двое: мужчина и женщина, и они раздевались. Это были Мишины  знакомые. И он и она были математики, преподавали где-то. Оба были очень заняты и навещали нас, слава богу, крайне редко. Надо же было им попасть именно в этот вечер!
– Да, это мы! – закричала  она. – А Михаил Федорович на Кавказе? Ха! ха! ха!
У неё была манера хохотать во всё горло по всякому поводу и даже без повода. Если она говорила – она хохотала. Как она могла преподавать?
В десять часов Маша доложила, что чай подан.
Я вздрогнула и кинулась в столовую. Так оно и было! Весь мой ужин стоял на столе. И вино, и фрукты…
– Да здесь целый пир!.. Вы ждали гостей? Ха, ха, ха.

Они с аппетитом принялись за еду. Я угощала, подкладывала.
Было уже половина одиннадцатого. Ясно, что Чехов не приедет, и я теперь была этому рада, как вдруг в передней раздался звонок.  Я услышала голос Антона Павловича.
– Что с вами? – крикнула гостья. – Петя! Скорей воды… Лидии Алексеевне дурно.
– Нет, ничего, – тихо сказала я.
 
Он вошёл, и я представила друг другу своих гостей.
Какой это был взрыв хохота!
– Как? Антон Павлович Чехов? И Лидия Алексеевна не предупредила нас, что ждёт такого гостя?
Она напала на Чехова, как рысь на беззащитную лань. Она впилась в него, терзала, рвала на части, кричала, хохотала.
Антон Павлович несколько раз растерянно оглядывался на меня. А потом вдруг меня спросил:
– Вы курите?
Стало тихо.
– Нет… – и я показала ему руки.
– Вам не надо курить…

  Гости догадались уйти.
– Вы устали, – сказал Антон Павлович. – Я уйду. Они вас утомили.
Я едва могла говорить.
– Прошу вас, останьтесь.
– Кстати … не можете ли вы мне дать то, что обещали. Газеты с вашими рассказами и рукопись.
Я всё собрала заранее и передала ему пакет
– Вам надо лечь спать, – сказал Чехов. –  Вид у вас равнодушный и ленивый, и вы рады будете, когда я уйду. Вы сегодня не такая, как раньше. Да, раньше…помните ли вы наши первые встречи? Знаете, что я был серьёзно увлечён вами? Я любил вас. Мне казалось, что нет другой женщины на свете, которую я мог бы так любить…
– Я вас любил и думал только о вас, – продолжал Чехов. – Но я знал, что вы не такая, как многие женщины, что вас любить можно только чисто и свято на всю жизнь. Я боялся коснуться вас, чтобы не оскорбить. Знали ли вы это?

Он встал и посмотрел на часы.
– Половина второго… Я, кажется, обещал ещё завтра повидаться с вами, но я не успею. Я завтра уезжаю в Москву. Значит, не увидимся.
Чехов взял пакет с  рукописями. Я же сидела, как мёртвая, не шевелясь.  В голове вихрем неслись мысли, но ни одной я не могла остановить.
– Так не увидимся, – повторил он.
Я только вяло пожала ему руку.

На другой день я получила с посыльным пакет с книгой и моими рукописями и письмо. Книга была только что вышедший сборник его рассказов с сухой надписью: «Лидии Алексеевне Авиловой от автора».
А я уже успела о многом размыслить: должен же был разум взять верх над чувством? Из-за этого чувства сколько я уже наделала глупостей! Пригласила Антона Павловича, когда Миши не было дома. Что он мог подумать? Соблазняла его тем, что мы будем одни. Что он мог заключить?

Я не знаю, как это получилось, но вдруг все мои рассуждения смело, как вихрем. И этот вихрь была моя вера, моя любовь, моё горе.
«Я думал только о вас…»
Промучившись ещё два дня, я приняла решение. В ювелирном магазине я заказала брелок в форме книги. На одной стороне я написала: «Повести и рассказы. Соч. Ан. Чехова», а  на другой: «Стран. 267, стр. 6 и 7». Если найти эти строки в книге, то можно было прочесть: «Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми её».
Когда брелок был готов, я попросила брата в Москве отнести его в редакцию  «Русской мысли» для передачи Антону Павловичу. Отправитель остался неизвестен, чтобы не было  явного признания, чтобы оставалось сомнение для него,  а для меня возможность отступления. Не могла же я отдать ему свою жизнь! Разве что сразу четыре жизни: мою и детей. Но разве Миша отдал бы их мне? И разве Антон Павлович мог их взять?

3. Маскарад

Опять  была масленица. В зале театра Суворина –  маскарад. Мне удалось найти только чёрное домино**. Я приехала с братом Алексеем. Зал театра был набит битком, двигаться можно было только в одном направлении, вместе с толпой.
– Смотри направо, – чуть не вскрикнул брат.
Направо стоял Чехов.

– Как я рада тебя видеть! – сказала я.
– Ты не знаешь меня, маска, – ответил он и пристально оглядел меня.
Ни слова не говоря, он взял мою руку, продел под свою и повёл меня по кругу.
 – Если тебя окликнут, не оборачивайся, не выдавай себя, – сказал он тихо.
– Меня здесь никто не знает.
– Хочешь пить? Пойдём в ложу, выпьем по стакану шампанского.
– А ты знаешь, кто я?.. Скажи.
Я вырвала у него свою руку и остановилась. Он улыбнулся.
– Знаешь, скоро пойдёт моя пьеса, – не отвечая на вопрос, сообщил он.
– Знаю. «Чайка».
– Ты будешь на первом представлении?
– Буду. Непременно.
– Будь очень внимательна. Я тебе отвечу со сцены. Не забудь.

Он опять взял мою руку и прижал к себе.
– На что ты мне ответишь?
– На многое. Но следи и запомни.
Мы вошли в пустую аванложу. На столе стояла бутылка и бокалы.
– Это ложа Суворина. Сядем. Чокнемся.
Он стал наливать шампанское.
– Не понимаю! – сказала я. –  Ты смеёшься? Как ты можешь сказать мне что-нибудь со сцены? Как я пойму, что именно эти слова относятся ко мне? Да ведь ты и не знаешь, кто я?
– Ты поймёшь. Сядь, пей, пожалуйста.
 
Мы сидели рядом и пили.
– Тебе нравится название «Чайка»?
– Очень.
– Чайка. Крик у неё тоскливый. Когда она кричит, хочется думать о печальном.
– А почему ты сегодня печальный? – спросила я. – Всё глядишь вверх, будто тебе ни до кого дела нет, даже глядеть на людей скучно.
 Он улыбнулся.
– Ты не угадала, маска, – сегодня мне не скучно.

Я опять вернулась к «Чайке».
- Ну, как можно сказать что-нибудь со сцены? Если бы ты ещё знал, кто я, то я бы подумала, что ты вывел меня в своей пьесе.
– Нет, нет!
- Пойдём вниз, – предложил Антон Павлович, – неприятно, если сюда придут.
Мы вернулись в зал, сели в уголке.

– Расскажи мне что-нибудь, – попросил Чехов. – Расскажи про себя. Расскажи свой роман.
– Какой роман? Это ты пишешь романы, а не я.
– Не написанный, а пережитый. Ведь любила ты кого-нибудь?
– Не знаю.
Я прислонилась плечом к плечу  Антона Павловича.
– Я тебя любила, – сказала я ему. – Тебя, тебя.
– Ты интригуешь, маска – сказал он. – И ты противоречишь себе: ты только что сказала: не знаю.
– Нет, это не противоречие. Может быть, это была  и не любовь, но, кажется, не было ни одного часа, когда я не думала бы о тебе… Ты не веришь мне? Дорогой мой!

Он откинул прядку волос со лба и поднял глаза к потолку.
– Ты не веришь? Ответь мне.
– Я не знаю тебя, маска.
– Если не знаешь, то всё-таки принимаешь меня за кого-то. Ты сказал, что ответишь мне со сцены.
– Сказал на всякий случай. Если ты не та, кому я хотел сказать, это значения не имеет. Тогда ты не поймёшь.
– А кому ты хотел сказать?
Он улыбнулся.
– Тебе.
– Так что же ты говоришь, что ты меня не знаешь?!
– Знаю, что ты артистка и что ты сейчас очень хорошо играешь.
– И эта артистка должна быть очень, очень внимательна и следить?
– Ты!
Он опять улыбнулся и наклонил голову ко мне.
– Ты будь внимательна и следи. Но ты не кончила рассказывать свой роман. Я слушаю.
– Роман скучный, а конец печальный.
– Конец печальный?
– Я же тебе сказала, что не знаю, любила ли я действительно. Разве это значит любовь, если только борешься, гонишь эту любовь, прислушиваешься к себе с надеждой, кажется, я уже меньше люблю, кажется, я выздоравливаю, кажется, я наконец победила. Разве это любовь?
– Не было бы любви, не было бы борьбы.
– А значит, ты мне веришь?
– Я не знаю тебя, маска!
Он взял меня под руку и встал.

Мы опять поднялись в  ложу, уселись и теперь стали весело и бессвязно болтать. Я стала дразнить его Яворской (Лидия Борисовна, артистка).
– Ты ещё влюблён в Яворскую, несчастный?
– Неужели ты думаешь, я тебе отвечу?
– А почему нет?
– Да только потому, что ты сама Яворская.
– Ты в этом уверен?
– Убеждён.
– Давно бы сказал. Я бы сняла здесь маску.
– Сними.
– Нет, поздно, домой пора.
Между прочим, я вспомнила: в тот вечер я второй раз в жизни была в маскараде. В первый раз я была с Мишей и целой компанией знакомых. Я старалась интриговать, но ко мне привязывались незнакомые и приглашали ужинать, кататься на тройке. Я пугалась и обращалась в бегство. Было не весело, а противно…
 
Премьера «Чайки». Вот вышла Нина, чтобы проститься с Тригориным, протянула ему медальон и объяснила:
– Я приказала вырезать ваши инициалы, а с той стороны название вашей книги.
Тригорин перевернул  медальон и прочёл: «страница 121, строки 11 и 12». А когда нашёл в книге страницу и строки, прочёл тихо и внятно: «Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми её».
Это были другие страница и строки. В своём томике «Счастливец» я прочитала: «Молодым девицам бывать в маскарадах не полагается». Это был ответ, кто прислал Чехову брелок, кто была маска.

4. Мама, скорей!

1899 год. Я написала Чехову, что буду первого мая проездом в Москве.  «Не приедете ли вы ко мне с вокзала утром пить кофе? – ответил Чехов. - Если будете с детьми, то заберите и детей…». Я написала Антону Павловичу, что  приехать мне неудобно, потому что от поезда до поезда было всего часа два.
 
Антон Павлович шёл, оглядываясь по сторонам. В руках у него был  пакет.
– Смотрите, какие карамельки. Писательские (на обёртках портреты: Тургенева, Толстого, Достоевского).
– Чехова ещё нет?  Странно!
Антон Павлович подозвал к себе детей и взял Ниночку на колени. Ниночка припала головкой к его плечу и улыбалась.
– Я вот что хочу предложить вам: сегодня вечером играют «Чайку» только для меня. Останьтесь до завтра. Согласны?.. 
Согласиться я никак не могла.
– Вы никогда со мной ни в чём не согласны! – хмуро сказал Антон Павлович.– Мне очень хотелось, чтобы вы видели «Чайку» вместе со мной. Неужели нельзя это как-нибудь устроить?..
Оказывалось, что нельзя.

– А у вас есть с собой тёплое пальто? – вдруг спросил Антон Павлович. –  Сегодня очень холодно, хотя первое мая. Я в драповом пальто озяб, пока сюда ехал.
– И я очень жалею, что вы ехали. Ещё простудитесь по моей вине.
– А с вашей стороны безумие ехать в одном костюме. Знаете, я сейчас напишу записку Маше, чтобы она привезла вам своё драповое…
Мне стоило большого труда уговорить его отказаться от этой мысли.
– Тогда телеграфируйте мне,  если простудитесь, и я приеду вас лечить. Ведь я хороший доктор.
– Приезжайте ко мне не лечить,  а погостить, – попросила я.– На это вы согласны?
– Нет! – сказал он быстро и решительно.
– Вы сегодня не в духе,  – заметила я.

Мы шли по платформе.
– Вы знаете, теперь уже десять лет, как мы знакомы, – сказал Чехов. – Да. Десять лет. Мы были молоды тогда.
– А разве мы теперь стары?
– Вы, матушка – нет. Я же хуже старика. Я связан болезнью во всём.
– Но ведь вам лучше!
– Оставьте! Вы сами знаете, чего стоит это улучшение.

Из окна купе смеялись и кивали три детских личика.
– Пойдёмте в вагон, – предложил Антон Павлович. – Ваш костюм меня возмущает. Как вы поедете ночью на лошадях?
Ребята обрадовались нам, как будто мы давно не виделись. Антон Павлович опять взял Ниночку на колени.
– А сегодня вечером пойдёт «Чайка». Без публики, только для меня. А я сердит на вас, что вы не захотели сегодня остаться…

Послышался  звонок, и Антон Павлович встал. Я почувствовала, как вдруг заколотилось сердце и будто что-то ударило в голову.
Я не видела, как Антон Павлович простился с детьми, но со мной он не простился вовсе и вышел в коридор. Я вышла за ним. Он вдруг обернулся и взглянул на меня строго, холодно, почти сердито.
– Даже если заболеете, не приеду, – сказал он. – Я хороший врач, но я потребовал бы очень дорого… Вам не по средствам. Значит, не увидимся.
Он быстро пожал мою руку и вышел.
– Мама, мама, – кричали дети, – иди скорей, скорей…
Поезд уже стал медленно двигаться. Я видела, как мимо окна проплыла фигура Антона Павловича, но он не оглянулся.

В эту холодную лунную ночь в нашем саду непрерывно пели соловьи. Их было несколько. Когда тот, который пел близко от дома, замолкал, слышны были более дальние, и от хрустального звука их щёлканья, от прозрачной чистоты переливов и трелей воздух казался ещё более свежим и струистым. Я стояла на открытом выступе балкона, куталась в платок, и глядела вдаль, где над верхушками деревьев рассыпались, мерцали звёзды.

 * Эртелев переулок - с 1923 года улица Чехова
** Домино – плащ с капюшоном