Мудак

1
Мир перегружен сложными конструкциями. Мы не ищем легких путей и качественной брусчатке предпочитаем проселочную дорогу; домашним девочкам, будущих домашних девочек.
Город проснись!
Шоссе холодное, шоссе потрепанное столетними ветрами, шоссе истоптано ботинками Джека Керуака. Наверное, лучшая в мире мантра – непокоренное мычание двигателя. Мой студебеккер, пусть он навсегда закупорит пробоины в отсеках детской памяти. Что у меня есть? Колеса, дорога и теплый плед. Есть девушки дикие и есть те, кто ими пытается стать. Ты голосовала на дороге. Мне повезло, я первый, я успел. Ты направлялась на Запад, я просто ласкал педаль газа. Во мне нет ничего необычного. Почему ты обратила на меня внимание, почему разговариваешь со мною, почему спишь со мною? Читатель никогда не сможет представить твое лицо, я никогда его не опишу, даже изучив кучу приемов, я приближусь к очертаниям... Мы катили, пока, не закончилось топливо. Аллилуйя! В 100 м. заправка и постель. Адская жара. Горючее – да, холодный душ и бифштекс – да, да, да!
Двадцатка за ночь – терпимые деньги. Вентилятор на потолке, как в кино 80-х, одна кровать, ящик, холодильник, душ и два окна в жалюзях. Ты юркнула под холодную воду. Смуглая кожа, черные брови, черные волосы, высокая, статная, дверь не закрыта. Почему бы не воспользоваться? К чертям любезности и романтический бред. Уставшие, чистые, можно перекусить и махом в постель. Только секс.
Утро в мотеле. Само по себе включается радио, приветствуя вас забойным рок-н-роллом. Ты спишь. Оголенная спина, прикрытая простыней попка. Ночью ты назвала меня чужим именем.
На столе я оставил сотню и записку:
«Я хочу любить тебя всегда. Я ехал к каньону, хотел встретить рассвет в скоростном полете с бутылкой бурбона. Это, наверное, лучшая моя ночь со стопершой. Успеть бы в магазин…».
А вдруг я выживу и превращусь в инвалида пускающего слюни? Я буду не в состоянии даже подтереть себе зад. Что может быть хуже? Только бухой висяк в первую брачную ночь. Я выживу?


2

Я проснулся у барной стойки, морда расплылась, во рту лажа, возле, на полу, лужа – слава Богу, не моя. На морозе заказываю виски без льда, без содовой, чистый, ожидаемый виски. Залпом закидываю и прошу повторить. Следующую порцию смакую. В голове каша, пытаюсь понять на каком свете нахожусь, судя по всему, я сбежал на Луну прямо с пляжей Венеции, море Влажности и залив Зноя омывают мои ноги, звезды встревают в голову, с легкостью проламывая череп, а оттуда мелкие бесы так и сыпятся, так и сыпятся.
Я знаю, ты хочешь вычитать много полезностей, каких-нибудь практических рекомендаций. Но, их нет. И ты все равно читаешь, в перерыве между классикой и лепкой шоколадных конфет.
Тяну вискарь, делаю вид, что бодр, умираю, мрак бара скрывает морщины и пьяность. В желудке тепло и не влечет блевать. Бар открылся в 1896 г. и закроется нескоро. Постепенно мои ставни плотнее и плотнее притуляются к окнам. Странные люди, умирающие странные люди, постоянно умирающие, смерть превышает жизнь стократно, и у жизни просто ****ец как мало силенок что-либо исправить. Что она может? Наполнить мой стакан и вмазать по венам. Слышит ли она голос Того, Кто входит с черного входа? Или жалобные стоны умерших в оргазмических конвульсиях бабочек? Воют волки, шипят змеи, дрожат люди. Я мчусь в студебеккере, трасса пустынна, зеркальное небо, зеркальные горы, невесомые перекати-поле, редкие шлюхи поют госпелы. «Аллилуйя!» – говорю им. «Навеки Аллилуйя!» – щебечут они, бросая вдогонку воздушный поцелуй, наигрывая ритмы из the doors. «Христос, спаси нас! Христос, добей нас! Будь милостив! Распусти свои длани и забацай что-то из любименького, типа блюза одиноких сердец».
Несусь, быстрее и быстрее, на уме сочиняю записку для той, которую не встретил и чей зад уже перед моими глазами. Я ценитель женских прелестей. Попка примечательна тем, что видя ее не видишь лица, и уже имеешь возможность оценить, не впав в ressentiment, лицо может подкачать, зад удовлетворяет визуально и физически, увы, ему мало уделяют внимание, как и горошинке – недостаточно одного языка… ласкать изо всех сил, как в последний раз! И свершится таинство коитуса – жесткого, бескомпромиссного.
Марта, жаль, ты не ощущаешь ветра – пустынного ветра, древних асфальтных духов, потомков волков, соколов и Заратустры. Смотри, это он! Это Заратустра придорожных баров, бухой в стельку, с расстегнутой ширинкой, в рваных одеждах, голосует у обочины.
Проезжаю милю. Дальше, к окончанию письма, ближе к каньону, под задушевное сочное кантри, блюз. Барная стойка, виски, чашка американо, психоделики, синтезаторы и воспоминания, я так и не достиг метанойи, как ни старался, и не овладел искусством закладывать твои волосы за ухо, минуя сигарету.
Давай споем про Гиацинтовый домик в долине, с садиком и беседкой. Давай, ты не будешь читать мои записи, а тихо смиришься с моим падением с борта Свинцового дирижабля.

21.04.2014
25.04.2014