В петле Мёбиуса. Часть 1, главы 1- 12

                Для внимательного читателя :
          логическое продолжение романа-хроники "Ручное время "
      
                Часть   1
               
                . . .Далёкий вспыхнет огонёк , маяк  надежде,
                Чтобы не сбились мы с пути с тобой, как  прежде…
               
                Глава 1

              *                *
                * 

    Боль, режущая и рвущая на части… Сознание, разорванное на куски, ослепляет меня искрящимися всполохами. Оно постепенно соединяется в более крупные блоки с зазубренными острыми краями. Эти блоки, словно  бы испытывая природную непреодолимую тягу друг к другу, сползаются в некое мозаичное панно… Едкий дым стелется над привокзальной площадью. С треском разбрызгивая вокруг себя искры, догорает автобусное кресло, с характерной эмблемой компании «Эгед», щеголевато обтянутое  искусственной рыжевато-коричневой кожей, являющейся почему-то особо желанным блюдом для беснующихся языков огня. На чёрном подносе асфальта там и сям замерли в неестественных позах тела словно бы только на минуту уснувших людей. Кажется, что вот сейчас, спустя мгновение, они встряхнутся и, стыдливо поправив задравшуюся одежду, заспешат по каким-то своим, одним только им ведомым, делам… Но сейчас на всех этих лицах - скорее застывшая маска изумления, чем страх. Плетёная кошёлка, из которой медленно, по одному, словно бы только теперь проявляя необходимую осторожность, выкатываются спелые желтые яблоки... Боль, режущая и рвущая на части… Слева от меня лежит в луже крови забрызганная крупными рубиновыми каплями розово-синяя детская кисть руки с маленькими изящными пальчиками, и далее - сама рука, но… я вижу её только до локтя, а дальше? Дальше - чёрное безжалостное расплавленное месиво полуденного Иерусалимского асфальта, и в десяти сантиметрах катается маленькая девочка, страшно крича и зажав ладошкой фонтанирующий кровью жуткий обрубок… Боль, режущая и рвущая на части, не мешает мне услышать откуда-то сверху приближающийся  свистящий звук и металлический скрежет. Большим напряжением воли превозмогая царящую во мне боль, удается слегка повернуть голову. Приоткрыв глаза, я увидел синее бескрайнее тропическое небо, в которое устремлена желтая стальная стрела гигантского башенного крана. С неё стремительно опускается трос с огромной,  раскачивающейся в судорогах, связкой тяжеленных железобетонных плит, и вот тут-то память разом  вернулась ко мне…

                Глава 2

    Раннее утро в Армон а-Нацив. Тихий спальный район Иерусалима, зелёный, со старыми арабскими домами и множеством маленьких синагог, спрятанных среди этих домов. На осенние праздники к обитателям района  в гости приезжают родственники из-за границы и, гуляя утром по субботам, можно частенько встретить нарядных людей, идущих в синагогу, и услышать американскую речь, степенную немецкую беседу и эмоциональный одесский говорок. Прямо за окнами жилых домов раскинулись сказочные сады. Диковинные пальмы и эвкалипты, высоченные голубые пихты, благородные кипарисы, рассредоточившиеся вокруг, - всё это разноликое буйство тропической природы было украшено хитроумными вензелями благоухающих цветов, розовых и других оттенков красного цвета.  Порхающие гигантские бабочки изысканных форм и расцветок  дополняли этот приевшийся, и потому успевший стать горожанам таким обыденным, пейзаж…

        - Йоси, мой дорогой, иди же завтракать, давай, иди скорее, вот соня и
          лежебока,.. если всю жизнь проспишь, не жалко будет, а?
        - Да нет, Рахель, совсем не жалко, ну что может быть приятнее тёплого,
          обволакивающего утреннего сна…
        - Что?! Кто там тебя ещё сейчас обволакивает, мерзкий повеса? Вот я
          сейчас использую ремешок из твоих брюк по естественному, прямому
          назначению!
        - Хелечка, нет! Да что ты? Ну в самом деле! Всё, я уже в ванной… Боже
          мой, какой вкуснятиной пахнет с кухни… На этот раз, моя милая, у
          тебя  получилось, как это ни странно, что-то, видимо, даже вполне
          приличное!.. Розовый резиновый тапок просвистел по коридору и, со
          шлепком и грохотом, прекратил свой полёт, врезавшись в мужественно
          преградившую ему путь дверь ванной комнаты, издавшую отчаянный
          стон.
      – Солнышко моё! Ну что ты, в самом деле? С каких это пор невинные          
         шутки становятся такими опасными для жизни горячо любящего мужа?
         И, пожалуйста, к моему приходу убери со стола свой ноутбук, а то, если
         в него случайно попадёт хотя бы капелька моего любимого экспрессо, я
         просто могу и не успеть закрыть кухонную дверь с той стороны. 
 
    На фирменной антипригарной сковородке кипело золотистое масло, в котором пузырилась и аппетитно румянилась яичница с плавящимися ломтиками жёлтого сыра. Искрящие брызги частенько с резким хлопком вылетали за маленький серый борт. С космической скоростью двигаясь по вытянутой баллистической траектории, они попадали на цветастый аккуратный передник, опоясывающий тонкий стан, и только после этого счастливо улыбающаяся женщина всякий раз успевала вздрогнуть от неожиданности. Она со вкусом сервировала стол на две персоны, поставив в середине, в качестве цветка, вытянутый зелёной сарделькой и покрытый белым пухом кактус с желто-красным распустившимся цветочком на маковке. Сверкающие девственной белизной тарелочки с тремя видами салатов и два комплекта старинных серебряных столовых приборов дополняли собой колорит подаваемого завтрака. Зелёный чай и внушительная банка молотого чёрного кофе исключали возможность найти в сервировке стола хоть малейшее упущение со стороны того, кто ее сделал. Рядом, на декоративной подставке у окна, устроилась колония  разнообразных кактусов, причём их вполне здоровый и даже в какой-то мере упитанный внешний вид, степень ухоженности и изумительной красоты цветы на некоторых из них - выдавали  имеющийся немалый опыт хозяев в данной области. Но можно было легко понять, что не только серьёзным коллекционированием колючих неподвижных индивидуумов занимаются обитатели этого дышащего теплом и уютом жилища-новостройки. Даже на стенах кухни, не говоря уже о других, более просторных, помещениях квартиры, были расклеены многочисленные фотографии с одной единственной тематикой - боевые самолёты-истребители израильских ВВС. Тут были и тяжелые, дальние F-15Е «Страйк игл», и лёгкие, со значительно меньшим радиусом действия, F-16 «Файтинг фалкон», и собственного израильского изготовления «Кфиры» моделей С2 и С7. Догадаться, каким образом эти, не такие уж весёлые по своей сути, картинки вдруг оказались в этой обычной, ничем не примечательной Иерусалимской квартире, было бы практически невозможно, если бы не одна, сразу же бросающаяся в глаза, закономерность: практически на каждом снимке присутствовала весёлая, жизнерадостная физиономия главы семейства – Йоси, собственной персоной и в элегантной форме военного лётчика.

        - Шалом, Хелечка! Какая красота! Ты знаешь, просто поесть рука не 
          поднимается, ну как можно это разрушить? Такое по плечу только
          варварам, разрушившим Рим!
        - Не беспокойся, милый, согласно последним исследованиям,
          опубликованным в моём докторанте, в аристократических семьях
          самых известных патрицианских родов кормили именно такими
          завтраками и, поверь мне, несмотря на феноменальное поголовное
          чувство прекрасного, с голодухи никто не умер!
        - В самом деле? Надо же, век живи – век учись! Не ведал я, что они
          были знакомы с нашими тостами и «Нескафе».
        - Дорогой мой, скажи, пожалуйста, каков у тебя сегодня план-график?
        - В смысле?
        - Ну… когда, куда на работу?
        - А, собственно, это разве моей милой что-то объясняет?
        - Ещё как! Понимаешь, когда она ознакомится с ситуацией, то сможет
          правильно понять, трястись сегодня ей через весь Иерусалим на 
          археологическую конференцию в пыльном и душном автобусе, или…
          с приятной музыкой, в наводящем на романтические размышления 
          одиночестве, и, наслаждаясь обдувающей прохладой работяги-
          кондиционера, с комфортом переместиться по аналогичному
          маршруту?
        - Рахелечка, солнышко моё, ну какие могут быть вопросы и сомнения?
Ты, как всегда, меня просто удивляешь! Тем более, что мне сегодня не на базу, а - по городу, по начальникам, с боями на бумажном фронте… Так что автобусы, с их весёлыми пассажирскими компашками, я тебе не отдам. Даже и не рассчитывай! Поэтому придётся, милая моя, сегодня потаксерить для себя, любимой.

    Незаметно, за добродушным душевным трёпом, столик опустел. Над ним монотонно тикали старинные часы-ходики с гирями - еловыми шишками - и суетливым маятником на тонкой, сплетённой из вытянутых звеньев, серебряной цепи. Ходики эти, из морёного ореха, были созданы когда-то давно кустарём-мастером и привезены родителями Рахели ещё из послевоенного СССР в создаваемый тогда Израиль. Ну а на самом столе остался аккуратный стаканчик с белыми вафельными салфетками и, кроме него, упорно ни на что не обращающий внимания и продолжающий цвести, одинокий кактус, гордо подставляющий солнечному свету свои крутые,  прикрытые ровными фалангами колючек, бока и, совершенно не защищённое колючками, темя с благоухающей чашей роскошного, вызывающего истинную зависть у настенных бегоний, цветка. «Тик-так, тик-так», - размеренно стучали не замечавшие ничего вокруг старинные ходики, стараясь максимально точно отмерять уходящее в прошлое время. В эту секунду из-за плотно закрытой дверцы ходиков, словно живая, выскочила богато разукрашенная кукушка и простуженным голосом прокуковала семь раз…

        - Йоси, скажи пожалуйста, а твой командир базы ничего не говорил
          тебе о том, когда ты получишь отпуск в этом году? Меня шеф уже
          задёргал ежедневными допросами «с пристрастием», смогу я поехать
          на семинар средиземноморских археологов в Тулузе или нет? Он всё
          толкует, что без меня там будет, как без рук.
        - Родная моя, я попытаюсь сегодня ещё раз что-то узнать, но… ты же
          понимаешь, что я человек военный, сиречь – подневольный!
        - Ладно, подневольный ты мой! Не прикидывайся! В общем, я
          поехала. Пока. Не забудь написать мальчикам, где стоит для них еда.
          Бай, мотек, до свиданья.

    Порхнув на лестницу, жена оставила меня, один на один с самим собою и с запахом французских духов «Клема», который за годы, проведённые мною в лоне брака, я искренне возненавидел всеми фибрами своей мятущейся в поиске прекрасного души.
               
                Глава 3

    На стоянке, расчерченной белыми рёбрами полос, никак не привыкнув и потому поёживаясь под серебристым конденсатом утренней росы, стояли ещё не проснувшиеся полностью авто. Весь спектр красок, всю мыслимую палитру можно было увидеть на этих металлических воплощениях-сгустках человеческого гения машинно-технической эры. Едва слышно шелестящие зелёной листвою деревья,.. и эти кони с моторно-бензиновыми сердцами … - какой вопиющий диссонанс! Насколько противоестественной казалась эта асимметрия утреннего городского пейзажа, хотя она и типична в двадцать первом веке для спального района любого Израильского города… 

    Рахель вышла во двор, вдохнув полной грудью приятную утреннюю свежесть, пряно сдобренную характерными бензиновыми миазмами. Нажав на кнопку брелка, в форме ладони, она отключила сигнализацию у белой  «Ниссан-Альмера», меланхолично притулившейся прямо напротив подъезда.
Быстро пробежав глазами кипу конвертов, извлечённую только что из почтового ящика, молодая женщина остановилась, подойдя к двери своей машины. Улыбка на её лице отразила нахлынувшие приятные воспоминания.

        - Дорогая Рахель, спасибо тебе за письмо. В эти нелёгкие времена
          письма от настоящей, преданной подруги-родственницы очень
          поддерживают и согревают. Я сразу же вспомнила эти незабываемые
          зимние Московские вечера, когда за окном в истерике выла вьюга,
          заметая снегом едва освещаемые фонарями улицы, а мы с тобой, с
          огромным интересом просматривали альбомы со старинными
          фотографиями наших общих бабушки и дедушки. Они в середине
          ушедшего века и подумать не могли о том, что настанет день, когда две
          их внучки, гражданки разных государств, будут пить крепкий,
          ароматный чай холодным зимним вечером в той самой маленькой
          квартирке, получение которой они в своё время считали высшим
          счастьем… Многое изменилось с тех пор за прошедшие десятилетия…
          В Новосибирской ссылке познакомились и поженились мои
          мама с папой. Твоя мама, выполняя мечту своего детства, уехала
          в Израиль. И вот наконец, волею его величества случая, мы с тобою
          сумели найтись… Мои коллеги по работе из Института Археологии и
          Истории Стран Ближнего Востока до сих пор не могут поверить, что на
          той конференции в Питере мы, действительно, сели друг с другом
          рядом совершенно случайно, а все наши холостые (и не только!)
          мужчины до сих пор вспоминают в курилке «эту шикарную
          израильтянку с огненно рыжей копной волос, потрясающе сложенной
          пропорциональной фигурой и обворожительной, обещающей сразу
          всё и одновременно абсолютно ничего, загадочной улыбкой». Рахель,
          все мои (муж и дочери) регулярно просят побольше рассказывать
им о тебе и вообще обо  всех твоих. Когда я выполняю их просьбу, то даже наша колли Дайна, с достоинством и элегантно ступая, приходит из коридорчика где, как ты помнишь, находится её коврик, и, усаживаясь рядом со мной и склонив голову набок, сосредоточенно слушает, в глубокой задумчивости. Особенными искорками вспыхивает её вполне разумный взгляд в тот самый момент, когда я начинаю рассказывать о двух твоих дымчато- серых домашних кошках-персах, Пушке и Пухе, которые раз в полгода украшают ваше жилище изумительными разноцветными, хором пищащими комочками котят.   
          Дайна начинает в этот момент поскуливать и, перебирая передними
          лапами, выражать свой восторг… Милая Рахель, мы все приглашаем
          вашу семью приехать к нам в Москву в ближайший отпуск. Конечно
          же, Москва - это не Гаваи, и пляжа под пальмами у нас не найти, хотя я
          полагаю, что морским берегом с мягким жёлтым песочком и
          раскидистыми пальмами вас вообще не удивишь, а вот тёплое
          душевное отношение, красоты среднерусской полосы  и пение под
          гитару у ночного костра мы вам гарантируем.
          Целую, дорогая Рахель.
          Шалом (так правильно на иврите?). 
          Твоя Наташа.

    Ключ повернулся и с едва слышным щелчком открыл блестящее массивное забрало автомобильной двери. Рахель, продолжая улыбаться только что прочитанным строчкам, села за руль и рефлекторно пристегнулась к креслу широкой полосой чёрного ремня безопасности.
Угол обзора бокового зеркала заднего вида она не забыла выровнять так, как нужно. Плавное нажатие на газ, - и белый прекрасный лебедь, именуемый в его метрике «Ниссан-Альмера», осторожно и гордо выплыл из дворового пруда в стремительный поток городской улицы.
               
                Глава 4
      
    …Зычно закончив на высокой ноте пятничное чтение последней молитвы утреннего намаза, седобородый муэдзин спустился по каменным сбитым ступенькам в приятную прохладу нижнего этажа башни-минарета. В мечети всё ещё толпились прихожане, которые складывали свои коврики и, упаковав все молитвенные принадлежности, устремлялись к сводчатому выходу, где ровными рядами стояла ожидающая их обувь. Найдя свою пару, они расходились по близлежащим кварталам Восточного Иерусалима, по вымощенным камнем улицам спеша по своим обыденным делам.

        - Салям алейкум, почтенный!, -
смуглый до черноты и невообразимо худой, дервиш на мгновение прервал
бесконечный процесс перебора костяных, отполированных годами движений,            
серовато-белых чёток.

        - Ва алейкум ас салям!,-  приглушённо ответил дервиш своему колоритно выглядевшему визави, молодому широкоплечему мужчине, во всём виде которого угадывались недюжинная физическая сила, а также природная основательность и хватка. В цепком взгляде карих глаз виделся мучивший его, и причём, - явно давно, вопрос:
        - Скажи, о почтенный, могу ли я тебя спросить?
        - Вопрос - не динар, на него питу не купишь, задавай, - если смогу-
          отвечу.
        - У меня был старший брат, мы с детства дружили. Он учил меня 
          честности, объяснял, что если я принесу зло кому-то другому, то
          Аллах, великий и всемогущий, не допустит того, чтобы эта чернота
        оказалась бы мне во благо. Во всём я следовал тому, что он мне говорил,
        но вот однажды…

    Он на мгновение замолчал, словно бы в очередной раз представляя  промчавшиеся валом события, извлекаемые из глубин небытия сокрытой в бесконечной дали памяти.

    Дервиш не торопил своего молодого собеседника. К тому же, внимательный сторонний наблюдатель, приглядевшись, мог бы и серьёзно усомниться в почтенном возрасте богобоязненного старца. Удобно устроившись на разогретом солнцем грязно-сером, поросшем выцветшей травой, парапете, он перебирал и перебирал постукивающие друг о друга костяные чётки. Старец делал это с совершенно отсутствующим, отрешённым видом, и только в том, с какой пронзительностью он периодически бросал из-под сросшихся седых бровей взгляды на умолкавшего мужчину, проскальзывал явно присутствующий, и притом совсем немалый, интерес.

        - Однажды, я возвращался домой из медресе, где настойчиво изучал 
          наши священные книги. Было нестерпимо жарко. Я был весьма
          утомлён  и расстроен многими нареканиями моего уважаемого учителя
          и, видимо, поэтому не заметил издалека собравшихся возле входа в наш
          дом толпу односельчан. Моя мама, бледная и натянуто улыбающаяся,
          произносила какие-то совершенно непонятные мне слова о том, что она
          счастлива, что её сын уже вдыхает аромат чудесных кущей райского
          сада и готовится к предстоящей ему встрече с семьюдесятью гуриями-
          девственницами. Только тогда до меня вдруг стало доходить всё
         происходящее. Я услышал, что мой любимый брат стал шахидом,
          и все люди тепло и искренне поздравляли с этим радостным событием
          мою растерянную семью. Происшедшее обрушилось на меня чёрной
          давящей плитой. Моего милого, самого доброго и родного брата 
          больше нет?! Я не увижу его никогда? Не смогу пройти с ним 
          по кривым узким улочкам Восточного Иерусалима, под высокими 
          кедрами, устремившимися в бархатно–прозрачное, вечернее небо
  Эль-Кудса… Это просто невозможно было понять. Позже, через
  несколько недель, когда зияющая и горящая болью рана в моём сердце
  хоть немного меньше стала кровоточить, начали появляться различные
          мысли и первые сомнения. Я словно проснулся и открыл глаза после
          бесконечно-непроглядной  ночи. Однажды, бесцельно смотря в
          окно своей комнаты, я услышал по радио, что героический поступок 
          моего бедного брата, совершённый им во благо нашей родины,
          привёл к тому, что погибли полтора десятка сионистских врагов 
          и ещё два десятка были ранены.Я не мог понять, - ведь с фотографий
          этих самых сионистских врагов, опубликованных раньше в ежедневно
          издаваемой ХАМАСом газеты, на меня среди прочих лиц
          укоризненно смотрели четыре глубокие старухи и трое маленьких
          детей. Все они находились в автобусе, взорванном моим любимым
          братом, которого я запомнил средоточием честности и доброты… Вот
          уже несколько лет, о почтенный дервиш, я ношу в себе эти
          раздирающие мою душу сомнения. Зачем он это сделал? А с другой
          стороны, ведь речь идёт о моём дорогом, практически святом, в моём
          мироощущении, брате. Я больше не могу носить в себе этот
          приближающийся взрыв и смиренно прошу тебя здесь и сейчас
          растолковать мне все мои сомнения.

    Дервиш с участием взглянул на молодого человека. Но потом лицо его
омрачилось, и, махнув рукой, он сказал:

   - Что стоит отвага без счастья!.. Я каждый день молюсь, перебирая
  эти святые чётки, и тысячу и один раз произношу священное имя
  Аллаха, а истинные ответы, даже на простые вопросы, почти всегда
          остаются всё равно сокрытыми Им!
       - Удивительно, такой умный человек, как Вы, а...
       - Перед Аллахом нет умников, все мы черви.

    Старик снова взял в руки длинные чётки из девяноста девяти бус и начал,
негромко бормоча что-то себе под нос, сосредоточенно молиться.

    С неожиданно громким гортанным восклицанием закончив свою молитву, дервиш отложил чётки на стол, с которого схватил коричневый, с запёкшимися сальными полосками, дырявый бубен. Ударяя в него всё решительнее и громче, он пустился в ритмичный, набирающий темп танец,
основным элементом которого было всё убыстряющееся кружение на одном месте, с закатыванием глаз и сотрясающем древние стены мечети ураганоподобным завыванием.

    Танцующие дервиши исповедуют суфизм – мистическое учение в исламе, сущность которого до конца не ясна. По легенде, когда одного из суфиев попросили рассказать о суфизме, он стал просить бога о смерти, чтобы не отвечать, настолько трудно ответить на этот вопрос.

    Вообще, принято считать, что слово «суфий» в переводе означает «вольнодумец», хотя есть мнение, что название пошло от «суфи» - грубой
одежды из овечьей шерсти.

    …Дервиш механически кружился на одном месте, как сомнамбула, наклонив голову набок, словно она ему была не нужна вовсе. Его узкие, сжатые в тонкую линию, губы постепенно синели, и на них выступали снежно-белые капельки пены. Этот танец, называемый «Сэм», или «Сим», служит дервишам одним из способов отрешения от себя и мира, достижения мистического экстаза - и весь пронизан глубоким смыслом – крутящиеся дервиши символизируют Вечное. Они как бы заходят на мгновение в него с земными человеческими вопросами. Последние мгновения танца были выполнены в абсолютной тишине. Только падение танцующего на каменный пол, устланный тонкими циновками с вплетённой в них восточной арабской вязью, вызвало неожиданные раскаты, показавшиеся всем присутствующим недалёким ворчанием весеннего грома…

    В углу сводчатого мрачного зала капля капнула с лёгким звонким стуком. Она неспешно накатывалась снова и снова из чёрной трещины-пролома в стене, раскрошившейся под упорным молотом времени. Она появлялась подчинённо, как дочернее предприятие от небольшого грязно-жёлтого арыка, который пробегал снаружи по каким-то своим, кажущимся ему весьма серьёзными, делам. У ржавой перевязи, которая своим колом была неглубоко вбита неподалёку, обречённо и тоскливо блеяли две забытые хозяевами и богом козы, которые уже давным-давно отчаянно нуждались в дойке…
 
    Порозовевшее, испещрённое глубокими морщинами-бороздами, лицо старого дервиша осветила лёгкая, неуверенная улыбка. Давно выцветшие под палящим солнцем ресницы пришли в хаотическое, сродни броуновскому, движение. Смуглые веки затрепетали и синхронно открылись и из-под них устремился в пространство сосредоточенный, пронзительный, не доверяющий никому и ничему взгляд.

                Глава 5

                - Кто может быть на этом свете ближе друга?
                - В отдельных случаях - только его жена…
 
        - Так, что ещё надо не забыть? Ах, да! Надо написать ребятам список,
          что им на обед поесть. Вот, я прикрепил бумажку магнитом  на      
          холодильник… Дипломат? С собой. Так, там все документы в полном   
          порядке. Бес-с-седер. Теперь причесаться… Но где же расчёска?
          Вот так всегда! В последнюю минуту… - надо производить поиски. 
          Здесь - увы и ах - нет! Тут - тоже... Пойду - посмотрю в спальне…
          Ага… - вот! Наконец-то. О-о-о… А это что за фотография?
          Ах, да! Это же ещё когда мы с Рахелью только должны были
Пожениться – кстати, снялись-то именно в тот самый день, неподалёку от здания больницы, странно, хотя… Как давно всё это было, сколько прошедших лет?…

    Воспоминания… Образы… События… Сколько всего самого разного  собрано и надёжно схоронено в тайниках бездонной человеческой памяти или божественной души? Схоронено до поры,  до одному только Всевышнему известного момента… Но когда он настаёт, казалось бы, и не различимый вовсе в обыденности и повседневной рутине,– ударяет никем неслышимый гонг и…

    Когда-то давно,  ёщё до окончания  двухлетних лётных курсов, я жил на съёмной квартире, на одной из окраин столицы пустыни Негев, города, о котором упоминается ещё в Торе - Беер-Шэвы. Помнится, что с другом Геной мы вместе снимали жильё и вместе учились, мечтая о предстоящих самостоятельных полётах в безбрежной синеве. «Нас небо манит высотой, один Фантом- в нём мы с тобой…»,- эту песенку я написал когда-то, посвятив своему другу Гене, и она неожиданно стала курсантской песней всего нашего потока, прославив не её автора, который совершенно этого и не хотел, а смущённого и красневшего, как только он её слышал, моего закадычного друга, так как он меньше всего хотел стать оператором бортовых систем оружия, а мечтал о карьере настоящего боевого лётчика. К тому же он считал, что ветеран «Фантом» -  это только промежуточная ступенька, а впереди его ждёт как раз только поступивший тогда на вооружение Израильских ВВС красавец  «F-16». Однажды обычным августовским вечером, когда серебристые россыпи звёзд чарующе украсили чёрный бархат тропического неба, мой ближайший друг Гена потащил меня, домоседа от природы, в расположенный неподалёку Матнас, белёсые стены-бока которого были обклеены полусодранными аляповатыми афишами, зазывающими местную молодёжь на дискотеку. Я перед выходом успел позвонить своей подруге, обладающей статусом невесты, - Рахели, - и попросил прийти её. Получив от девушки ожидаемое согласие, лёгким поворотом ключа в замочной скважине, я закрыл, совершенно не ведая того, один этап в своей жизни и открыл другой, проявление которого будет сказываться до самого конца.

    Мы встретились на ближайшей автобусной остановке - я, Рахель, Гена и его новая подруга, которую он представил, как Ирис. Худенькая, стройная девушка, в модном в то время джинсовом костюмчике, с ниспадающими на спину волнами волос цвета воронова крыла… Она как-то отрешённо, словно мельком, глянула на меня, а я почувствовал, словно морской прибой накатил и разбился на острые жалящие брызги… Вообще позднее я заметил, что у неё был какой-то странный, неведомый взгляд, как будто девушка постоянно
чему-то удивлялась, а едва заметная джокондовская полуулыбка придавала этому лицу какую-то особую, колоритную таинственность и загадку. Я искренне порадовался за своего лучшего друга, ведь раньше ему на личном фронте, в целом, хронически не везло - так, временные знакомства, после которых парня очень быстро бросали, причём каждый раз это было для него полнейшей неожиданностью и внутренней трагедией, а эта Ирис всем своим внешним видом излучала надёжность и доброту.

    Мы, разделившись на парочки, поспешили на намеченное мероприятие,
непринужденно болтая о том и о сём. На город незаметно опускалась вечерняя поволока. По очереди вспыхивали голубоватым сиянием уличные фонари. В воздухе висела наступающая после жаркого дня приятная, прохладная истома. Народ неспешащим гуляющим шагом разбредался по тем улицам, которые чем- либо отличались от обычных спальных районов или деловых кварталов, сконцентрированных в городском Сити. Яркими огоньками заступали на свой пост далёкие холодные звёзды, а бледно- жёлтая щербатая луна, словно бы стесняясь своей неприглядной внешности, осторожно выглядывала из-за рваного облачного одеяла. Когда я и Рахель чуть отстали от наших друзей, я почувствовал лёгкий толчок в бок:

        - Йоси, а ты эту Ирис знаешь?
        - Не понял, - в каком смысле?
- Ну ладно, хватит плоско шутить! Я имею в виду - где она работает или
  учится? Из какой семьи? Откуда приехала?   
- Послушай, дорогая моя, а что тебя это так интересует, а? Ты что, из
  отдела кадров, - и собираешься решить: взять её на работу, или нет?, –
 фыркнул я, состроив своей, в будущем - благоверной, весёлую рожицу.
- Да нет! -
пропустила она мимо ушей мою нехитрую иронию,
        - Просто, понимаешь, я сама не знаю - почему, но.. как-то не
          понравилась мне она. Сама не могу понять, - почему? Каким-то
          замогильным холодом от неё повеяло… Аж мороз по коже!
        - Брось, моя милая! Ну что ты? Обычная девчонка, каких много. Слава
          Богу, что Генке, наконец-то, кажется, удаётся устроить свои личные
          дела, а мы, придёт время, - эти твои сомнения и страхи ещё будем
          вспоминать и смеяться, причём с этой самой девушкой, Ирис, за
          компанию!

    Не знал я тогда, что наш Мир построен Всевышним таким образом, что человеческое предвидение, естественное стремление прогнозировать будущее по настоящему, - частенько, будучи верным по модулю, может оказаться, так сказать, с совершенно противоположным знаком…
    Не заметив в разговоре преодолённых гуляючи полутора километров, мы подошли к залитой  вечерними огнями площади.

     Из динамиков, что были подвешены на входе в Матнас, лились знакомые звуки «Йерушалаим шель захав» (Иерусалим золотой) и мы, предъявив на входе купленные в кассе билетики, прошли в зал. Пятнадцать лет тому назад - а события имели место быть именно тогда - дискотеки отличались повышенным процентом русскоязычных репатриантов, которых привлекали  диковинность исполняемой музыки и ритмичнось, и одновременно - гармоничная плавность, марокканских песнопений. Однако, кроме того, была ещё одна причина, по которой они практически никогда, независимо от состояния здоровья и степени занятости, не пропускали подобные мероприятия. Дело в том, что вход для новых репатриантов был бесплатен. А выходцам из Совковой России практически невозможно было заставить себя пройти мимо того, что именуется волшебным словом – ХАЛЯВА! Вот и шли на дискотеку и стар, и млад. И если парни и девушки, в основном, крутились и дёргались в танце под вспышками мощных прожекторов, попутно знакомясь с  аборигенами и совершенствуя свой не ахти какой иврит, то представители старшего поколения неспешно, косясь по сторонам и явно стесняясь в душе, бочком подходили к накрытым столам с солёностями и батареями питейных бутылок на изготовку.

        - Рахель, тебе принести колы с бурекасом?
        - Спасибо, Йоси, только не забудь, что я пью только колу дайет.
        - О’Кэй, моя девочка, я сейчас мигом…

    Рахель продолжила танцевать с Генкой, а я направился к столам со снедью, примостившимся в другом конце зала. Так, вот и то, что нужно, но - что это?
 Я увидел на столе две почти пустые бутылки из-под водки «Абсолют», причем одна была опрокинута, и скатерть залита характерным содержимым.
 
    Снаружи за стенкой раздавались какое-то странное мычание и  похрюкивание, по звукам которого совершенно невозможно было понять, на каком языке пытается изъясниться тамошний индивид. Я поспешил на улицу.
 Слева за кустами повторилось мычание,  но на сей раз его дополнили какой-то нечеловеческий, леденящий душу крик и характерные звуки рвущейся материи. Только на мгновение овладевший мной столбняк исчез, и я рванул за кусты, продираясь напрямик сквозь колючие ветки, которые рвали кожу рук и лица. Странно, но в тот момент я всего этого и не ощущал. Наконец, через какое-то время, показавшееся Вечностью, я вывалился за колючую стену кустов, и… тут мне открылась ужасающая картина. На травянистой лужайке, освещаемой покачивающимся фонарём, извивалась из стороны в сторону раздетая почти донага девушка. По ещё оставшимся на ней рваным лоскутьям было ясно, что она ранее была очень красиво «упакована». Чёрные бархатные волосы  уродливой мочалкой переплелись с зелёной травой в фантастический комок и волочились за ней бесформенным жгутом. Заломленные руки устремились к небу в отчаянной, безнадёжной мольбе. Но больше всего бросились в глаза огромные пятна крови, там и сям проступившие на траве и на белёсом истерзанном теле. С двух сторон от несчастной, стоя на коленях, согнулись над ней два мужика могучего телосложения, из тех, что нынче можно встретить и на нарах, и на Канарах. Оба производили отталкивающее впечатление своими мутными красными глазами и не первой, и даже не второй свежести, одеждами. У обоих негодяев были спущены штаны, но если один явно примеривался к распростёртому перед ним беззащитному девичьему телу, неуклюже стараясь его остановить, то второй  дико рычал, облизывая явно прокушенную левую волосатую лапу, а  правой занеся над девушкой огромный клинок, который уже был весь испачкан кровью… Не помню, как мне удалось выбить этот нож, хотя это совсем не удивительно. Питекантроп явно с колоссальным трудом удерживал самого себя в вертикальном положении, под воздействием  принятой мощнейшей алкогольной дозы, – это само по себе было невероятно. Простым хуком справа в челюсть второй питекантроп был остановлен мною в реализации своих дикарских устремлений и рухнул полежать и отдохнуть рядом с его грохнувшимся пораньше собратом. Я устремил свой взгляд на девушку, застывшую на спине всего в полутора метрах, и вот тут-то степени моего удивления, ужаса и желания помочь одновременно – не было предела!
 Все эмоции сплелись в единое острое чувство сострадания. На меня остекленело, и в тоже время печально, смотрели глаза едва подающей признаки жизни… - Ирис.

    Амбуланс  приехал почти одновременно с нарядом полиции. Толпы зевак, несмотря на вежливые увещевания представителей закона, с любопытством глазели на суетящихся врачей из бригады скорой помощи, стремящихся как можно скорее остановить многочисленные кровотечения из ножевых ран. Эксперты-криминалисты фиксировали примятость травы и следы обуви, которые были видны на ней только при внимательном осмотре. Они складывали в маленькие пакетики окурки,  частички  слюны, волосы и прочую ерунду, на которую в обычных жизненных обстоятельствах люди, как правило, не обращают никакого внимания. Сейчас же каждая мелочь, каждая, на первый взгляд, совершенно незначительная деталь - могла, в конечном итоге, оказаться решающей.

    Мы с Рахель стояли напротив полицейской машины. Было трудно прийти в себя после всего случившегося…

        - Иоси, хорощо, что ты успел, я думаю, что эти… - они просто могли её
          убить. Какая дикость! Зачем их всех вообще пускают сюда, из этой
          звериной берлоги - России?!
  - Милая моя, успокойся и пойми, что ты ну совершенно не права! Какая
    разница, - откуда кто приехал? В совершаемых поступках, прежде
    всего, отражаются уроки воспитания и среда общения индивидуума, а
    не характер общины, в которой этот человек вырос. Такие же подонки
    могли бы приехать из США, или там Канады, а вот мой самый лучший
    друг Гена – аристократ и интеллектуал в десятом поколении – между
    прочим, родом из Москвы.
     - Йоселе, наверное, ты, как всегда, прав, но понять такое просто 
 невозможно… - зачем? Разве эта Ирис сделала им что-то плохое?

   Женщины… Порою они видят происходящее глубоко и насквозь, а иной раз не замечают очевидное, просто плавающее на поверхности.
   
                Глава 6

    …Сквозь неприкрытое занавесками окно, слегка преломленный стеклом солнечный луч, в виде весёлого зайчика, проник в кристально белое помещение. Белизна струилась и восходила потоками везде и всюду, начиная от цвета потолков и стен и оканчиваясь крахмально белым одеялом и наволочкой подушки, на которой прикорнула  в тревожном сне Ирис. Чёрные блестящие локоны разметались по сторонам. Болезненные капли холодного пота проступили на перламутровом лбу. Иногда был слышен глубокий, едва уловимый стон. Видимо, девушка, уже в который раз переживала во сне, снова и снова, тот кошмар, который совсем недавно произошёл с ней на так многообещающе начавшейся дискотеке. Картины изумления, ужаса, протеста и отчаяния отражались друг за другом, с калейдоскопической быстротой, на её бледном лице. Когда я пришёл проведать её, то Гена как раз собирался уйти. Он сосредоточенно поправлял  букетик вишнёвых гвоздик в пластиковой вазе на белой больничной тумбочке. От них исходило тонкое, едва заметное благоухание. Расправив складки одеяла и выпрямившись, он, наконец, заметил меня, вошедшего в палату пять минут назад:

        - Йоси, шалом, как хорошо, что ты пришёл. Очень не хотелось  бы
          оставлять её одну, а мне просто очень нужно на курсы – позвонили
          сюда, что я должен срочно прийти и сдать зачёт. Пожалуйста, побудь
          тут, а я – быстренько, туда и обратно. Я потому не хочу, чтобы Ирис
          осталась одна, что она начнёт всё переживать сначала. Понимаешь?

    Он нерешительно переминался с ноги на ногу, стеснительно потупившись  в ожидании моего ответа, с таким видом, словно сейчас решалась его судьба.

- Ген, нет проблем! Не переживай и не спеши. Делай свои неотложные
  дела. Я смогу побыть здесь столько, сколько потребуется, и мы с
  Рахелью договорились, что она придёт ко мне именно сюда. Так что,
  старичок, как видишь, мне спешить-то и некуда…

    Закрывая за Геной дверь, я ощутил на себе пристальный взгляд.
- Йоси, здравствуй, спасибо, что пришёл, я очень рада.

    Ирис смотрела на меня, улыбаясь, с загадочными искорками в глазах. Я был в немалой степени удивлён и озадачен. Девушка моего самого близкого друга, только вчера пережившая, наверное, один из самых страшных дней в своей жизни, попавшая в тяжёлом состоянии в больницу, на следующий день улыбается и строит глазки, причём кому? – Мне, лучшему другу того парня, с которым у неё самые серьёзные и, пожалуй, даже более, чем близкие, отношения. Я застыл, как вкопанный, просто не зная, что и сказать. Неловкое, затянувшееся молчание, в конце концов, прервала сама Ирис:

        - Шалом, Йоси, - как дела? Я очень тебе благодарна, ты мой ангел-
          спаситель. Страшно подумать, ведь если бы ты столь вовремя не
          успел вмешаться, то эти подонки…
        - Ирис, ну что ты! Всё в полном порядке. А лишний раз вспоминать
          о случившемся тебе не стоит. Шок никогда и никому не приносил
          пользы. Ну а что касается того, что я сделал, так ты же сама
          понимаешь, что именно так поступил бы каждый нормальный
          мужик. Я вот тут принёс тебе бананчиков…

    Повернувшись к пакету, стоящему на полу у окна, я открыл его левой рукой и, чертыхаясь от неудобства, стал искать упаковку бананов, - и вдруг… Неожиданное влажное, горячее прикосновение к правой руке заставило меня резко обернуться. Собственно, я не мог разглядеть того, что происходило. Ирис приподнялась, облокотившись на свой правый локоть, но вот всё остальное было сокрыто от меня ниспадающей на белую простынь и контрастирующей с ней волной чёрных волос. Но, в общем-то, о сути того, что имело место быть, можно было без особого труда догадаться… Первой моей мыслью было отдёрнуть руку. Выплыло беззащитное, доверчивое Генкино лицо… Рядом с ним появилась  укоризненно покачивающая головой Рахель, с пронзительным взглядом прищуренных серых глаз. Она была в том самом белом свадебном наряде, который мы с ней купили вместе в конце прошлой недели. Ребята, молча, не произнося ни звука, смотрели на меня, без элементарной в подобной ситуации злобы, но с какой-то щемящей, пробуждающей ещё больше боли, тоской. Но… от правой руки по всему телу разливалась какая-то  волшебная, неведомая никогда ранее теплота. Последними остатками мобилизуемой воли я ещё раз попытался сбросить наступающее наваждение. Я уже открыл рот, чтобы уверенно произнести строгие, одёргивающие, ставящие Ирис на место, слова. Однако они так и застыли в моём горле, из которого послышался только тихий, словно чем-то удивлённый стон... Сам я помню только её широко раскрытые счастливые глаза в обрамлении уникально длинных ресниц, тёплое пряное дыхание и исступлённые, повторяющиеся то словами, то жестами, - просьбы. Реальность происходящего мира как будто бы отступила на второй, если ни на третий, план. И мне – впрочем, я чувствовал, что и ей тоже - было совершенно всё равно - войдёт сейчас кто-либо в палату, в наш ставший единым для обоих мир, или нет. Наконец лепестки той гигантской розы, которая расцвела пышным цветом, исторгнутая одновременно из нас двоих, сникли, и, словно опомнившись, моментально опали. Ушедшая на время в небытие реальность тут же вернулась обратно, властно потребовав отчёта за всё содеянное нами в её отсутствие.

    По коридору послышалось непринуждённое приближающееся постукивание женских каблучков. Дверь в палату распахнулась, и… на пороге, в наброшенном на плечи медицинском халате, появилась улыбающаяся Рахель.

        - Привет, ребята! Ирис, как ты себя чувствуешь? Полагаю, что мой
надоедливый Йоси не умучил тебя? А ты, Йоси, надеюсь, понимаешь, что после случившегося вчера, общение с мужчинами вызывает у Ирис
          слишком мало положительных эмоций? Хотя Геночка, явно, - не в счёт.

    Она продолжала своё, казалось бы, ни о чём не говорящее щебетание, пристраивая на тумбочке второй букетик с гвоздиками, правда, на сей раз, снежно-белого цвета. Вот только в глубине вроде бы весёлых, как обычно, серых глаз порой проскальзывала сильная, но в то же время едва заметная тревога.
   
                Глава 7

    … Мне совсем не хотелось открывать глаза. Вьющийся туман медленно отступающего сна  позволял сознанию проводить постепенный анализ происходящего. Странная, непривычная белизна со всех сторон. Это ещё обрывок сна, который вскорости будет забыт? Да нет, пожалуй, что не так. Это становится все больше похоже на реальность. Слишком уж многие мелочи фиксирует в видимой картинке неспешно возвращающееся ко мне сознание. Застывшие на потолке холодными, безжизненными полосами лампы дневного света… Окно в белой, треснувшей внизу раме, зашторенное белой же занавеской… Запах… Запах касторки, спирта  и целого букета лекарств… Наконец-то становится понятно главное: я - в больнице,
и, судя по горизонтальному положению моего тела и ощущаемой слабости, больная - это я.

        - Ирис! Девочка моя, ты слышишь меня наконец? Слава Богу, что
          пришла в себя. Теперь ты быстро пойдешь на поправку! Доктор всё
          удивляется и говорит, что это впервые в его практике: раны полностью
          затянулись всего за несколько часов! Чудеса, да и только, - неведомы
          твои пути, о Господи.

    Гена, надёжный, преданный, милый друг, но… - и только! Вот и сейчас –такой бледный, волнуется, поэтому и говорит без умолку, стесняясь, что я замечу его истинное состояние, а может быть, и в самом деле, это отражение того, насколько ему тяжело. Да… а приключеньице было, действительно!!! И если бы не успевший вовремя Генин друг, как там его, - Йоси? Да, если бы не этот самый Йоси, то всё могло бы закончиться намного хуже, просто жутко. Странно, в повестях и романах женщина, пережившая такое, долгое время находится в шоке, ни о чём и ни с кем не может разговаривать, вообще иногда теряет рассудок… А что у меня, так сказать, в сухом остатке? Геночка, преданно смотрящий на меня своими влюблёнными глазами? Да нет - конечно же, в принципе приятно, и не только приятно, а может, при случае, ещё и оказаться полезно, но… не то. Полиция и мой адвокат смогут извлечь с этих мерзавцев положенную законом компенсацию? - Тоже интересно, но лучше уж всё-таки, чтобы подобные приключения не случались вообще, чем поправлять с их помощью своё материальное положение. В конечном итоге, при любом раскладе – себе дороже получается! Так, а что это такое, накатывающееся приятной тёплой волной, вызывающее какую-то негу и истому?… Ба, да это хранящееся в памяти мужественное лицо моего спасителя… Вот это мужчина! Сильный, высокий, красивый. Я заметила всё это ещё вчера, когда мы встретились по дороге на дискотеку. Как же повезло всё таки этой холодной рыбе – как там её, кажется, Рахелью звали? Ну просто вопиющая несправедливость. И чего такого уникального он в ней нашёл? Ну…цыплят по осени считают, посмотрим, кому он в конечном итоге достанется…

        - … Мне, золотко моё, скоро надо будет на немножко исчезнуть. Препод
          зверствует. Последняя возможность сегодня сдать. Пожалуйста, не 
          обижайся. Я – одна нога здесь, а другая - там. Да и Йоси с Рахелью
          обещали к тебе заскочить. А там, глядишь, и я нарисуюсь. Малышка,
          что бы ты хотела, чтобы я тебе принёс - какие соки, какие фрукты?
          А может быть, тортик является предметом твоих нынешних мечтаний?

    Эх, Геночка, Гена… - ничегошеньки ты не понимаешь, а жаль… С какой преданностью и любовью он ставит на мою тумбочку эти вишнёвые, ароматные гвоздики, расправляет сбившееся одеяло. Ох… вот это да! А на пороге, словно ирреальный фантом, словно бы взявшееся ниоткуда привидение, стоит… Йоси, тот самый, словно бы перемещённый сюда, в палату, через какое-то там нуль-пространство, силой моего желания и воображения! Какая нежная, тёплая улыбка! Какой добрый, отзывчивый, и, главное, сколько всего обещающий взгляд…

        - Йоси, шалом, как хорошо, что ты пришёл. Очень не хотелось  бы
          оставлять её одну, а мне просто очень нужно на курсы - позвонили
          сюда, что я должен срочно прийти и сдать зачёт. Пожалуйста, побудь
          тут, а я быстренько - туда и обратно. Я потому не хочу, чтобы Ирис
          осталась одна, что она начнёт всё переживать сначала. Понимаешь?

    Получив от своего друга искренние заверения, что всё будет не просто  хорошо, а прямо-таки замечательно, мой милый, преданный Геночка улетел, включив форсаж, со скоростью истребителя, пилотирование которого, в его сознании было второй – разумеется, после меня - мечтой.

            Я первой нарушила молчание и поздоровалась со стоящим в двух шагах от меня мужчиной моей мечты, пригласила его присесть и придвинуться поближе, что он сделал, с лёгким сомнением, которое, впрочем, могло и ничего не означать. Он нерешительно откашлялся несколько раз, смотря то по углам палаты, то в потолок, словно бы стараясь найти какой-то серьёзный объект для своего внимания. При этом Йоси, явно, не знал, куда деть свои руки: то засовывал их в карманы, то сосредоточенно теребил пододеяльник на моей кровати. Я нежным, томным, насколько это могло у меня получиться, голосом поблагодарила его за своё чудесное спасение, проворковав ему что-то о том, что он, мол, мой добрый ангел, и вогнала здоровенного мужика в краску, свойственную юной девушке. Постепенно я придвигалась и придвигалась к нему, продолжая наш, вроде бы и ничего не значащий, диалог.

                - … Ну, а что касается того, что я сделал, так ты же сама
          понимаешь, что именно так поступил бы каждый нормальный
          мужик. Я вот тут принёс тебе бананчиков…

    Наконец-то, час пробил! Йоси низко нагнулся, открывая  своей левой рукой принесённый для меня пакет, а кисть правой, словно бы невзначай, оставил на моей кровати, в пяти сантиметрах от моего плеча. Мгновенно кровь ударила мне в голову. Словно тысячи маленьких молоточков выстукивали какой-то невообразимый наступающий ритм, охвативший меня всю, без всякого остатка. Мозг обожгла мысль, что подобного шанса может больше и не быть никогда, и потому упустить его сейчас - просто нельзя. И я прильнула губами к этой сильной мужественной руке, спасшей меня вчера, и принадлежащей сегодня МОЕМУ МУЖЧИНЕ!
          
                Глава 8
      
    Длинные полупустые коридоры Иерусалимской больницы «Хадасса Эйн-Керем»  освещались мощными потоками утреннего солнца, проникающими сквозь многочисленные открытые окна. В столь ранний час ещё не было жарко, поэтому кондиционеры ещё досыпали свои сны в преддверии тяжёлой дневной смены, а через открытые окна проникала внутрь больничных корпусов приятная, животворная утренняя прохлада.  По коридору, цокая каблучками элегантных модельных туфелек, бежала прекрасная девушка. Наблюдая за ней, можно было подумать, что это идеально сложенная модель опаздывает на съемки в свою студию. Казалось, что она парит над каменным полом, отделанным иерусалимским камнем, отражаясь в нём фантастическим силуэтом волшебной жар-птицы. Такое впечатление складывалось оттого, что вокруг её головы развивались длинные огненно-рыжие волосы, а уступом ниже распустил огромные белые крылья-перья накинутый на плечи медицинский халат, из под которого маленьким серебристым крылышком  порхал сжатый в руке пакет с передачкой. Оказавшись у палаты, номер которой был указан ей на центральной справочной, девушка резко остановилась, переведя дух. Из-за закрытой двери донеслись какие-то странные, совершенно непонятные звуки, равномерный скрип железных пружин и приглушённый стон. Правда, ещё до того, как Рахель успела задуматься, что бы такое разумное могло объяснить только что ею услышанное, таинственные звуки прекратились, и воцарилась обычная для больничной палаты тишина. Рахель, постояв несколько секунд, чтобы прийти в себя и стабилизировать дыхание, забыв постучать, резким рывком открыла дверь. Йоси сидел на стуле неподалёку от больной. Ирис со страдальческим выражением лица улыбнулась вошедшей Рахель.

        - Привет, ребята! Ирис, как ты себя чувствуешь? Полагаю, что мой
          надоедливый Йоси не умучил тебя?..   

    Где-то в глубине этих иссиня-чёрных глаз мелькнуло что-то, похожее на тревогу. Но Ирис всё же сумела почти естественно улыбнуться и непринуждённо поблагодарить за заботу. Однако Рахель, хоть и была ещё очень молода, она была, прежде всего, ЖЕНЩИНОЙ! Женщиной от
природы… Как, впрочем, и практически любая другая…. А женщина в определённых случаях видит не глазами, а скорее всего - непосредственно сердцем, которое у неё в определённых жизненных ситуациях – самый настоящий вещун, а для такого взгляда просто не существует покровов  или каких-то там шапок-невидимок…

    Два часа спустя, выйдя из чистенькой до неприличия, с любовью прибранной палаты, в аналогично лишённый хоть малейшей пылинки холл, Йоси и Рахель молча пошли к примостившимся неподалёку серебряным дверям скоростных лифтов. По пути их дежурные улыбки, ощущая, что в них уже больше не нуждаются, сползали с нахмуренных, озабоченных физиономий, исчезая без следа, подобно дымке утреннего тумана под яркими солнечными лучами.

        - Йоси, что-то ты как-то странно выглядишь. На курсах какие-то
          проблемы? Или, быть может, просто не очень хорошо себя
          чувствуешь?-    вежливо, непринуждённо поинтересовалась девушка у сосредоточенно вышагивающего рядом с ней  статного парня в элегантно сидящей на нём  форме курсанта Израильских ВВС.
        - Бэсэдер, Рахель, хотя… скорее второе, чем первое.
        - Что тебя беспокоит, мой дорогой? Каков будет собственный диагноз?
        - Ну, это уже давно… можно сказать, что хроническая… острая
          денежная недостаточность!

    Улыбка мелькнула и погасла на напряжённом девичьем лице, и словно бы по мановению невидимой волшебной палочки, тяжелые свинцовые тучи, почти что реально наблюдаемые на нём, – исчезли, складки-морщины на лбу и в уголках губ сами собой разгладились, а потом и исчезли полностью. Шаги стали более плавными, спокойными и уверенными. Как мало иногда нужно для того, чтобы повернуть реку человеческих устремлений вспять…

        - Милый мой, ты разве ещё не понял, что всё материальное – преходяще,
          и это всё только временно? Ведь мы с тобой столько раз уже говорили
          об этом, и говорили о том, что является вечным, разве ты забыл?

    Она, в самом деле, ничего не заметила? Или… надо будет как-то более внимательно понаблюдать перед тем, как сделать окончательный вывод. В принципе, чёрт его знает, как такое могло случиться? Эта странная  Ирис… Хотя почему, собственно говоря, странная ? Чертовски  сексуальная, опытная… Вон Рахели до неё, как до другой Галактики! Хотя когда- нибудь и сравняется, ведь опыт – дело наживное… И, в конце-то концов, ну что такого криминального в этом маленьком приключении, известном только двоим? Да собственно говоря, и ничего… через несколько дней даже облачко приятных воспоминаний - и то рассеется под шквальными ветрами ежедневных событий.

    Солнце сияло ослепительным алмазом, словно бы намертво приклеенное к небесной  лазоревой подушке, по которой в сторонке, задумчиво вычерчивая за собою белый инверсионный след, полз чёрный толстый жук – Боинг 747 «Джамбо». Молодая парочка, легко отбросив в сторону неожиданно возникшие проблемы, как это и свойственно легкомысленной юности, без следа растворилась в спешащей толпе огромного города. Но никакие из уже происшедших событий никогда не растворяются без следа…

                Глава 9

        - Да-а-а-а… Сколько однако такого далёкого и почти совсем позабытого
          может извлечь из глубин человеческой памяти всего-навсего одна
          пожелтевшая фотография. Странно… А почему она хранит её здесь,
          где лежат все особенно важные документы? Просто так - это врядли.
          Моя благоверная - слишком серьёзный и ответственный человек,
          никогда и ничего не делающий просто так. Вон, даже каждый
          найденный кусок археологического мусора – с приклеенным номером,
          датой и занесением в файлы электронного каталога. Нет, для «просто»
          это слишком сложно, и надо будет обязательно разобраться, ведь
          лучше, как известно, поздно, чем слишком поздно. Так, ну теперь всё
          со мной, и даже ещё одна стратегическая проблема тоже. Надо
          поспешать на работу, чтобы количество проблем не росло в
          геометрической прогрессии.

    Йоси с трудом запер погнутым ключом входную дверь квартиры, и, чертыхнувшись, решил при случае наконец заскочить в мастерскую и заказать новый ключ, ибо имеющийся восстановлению явно не подлежал. По дороге на остановку автобуса он купил сегодняшний выпуск своей любимой «Маарив», с удобством расположился на двух пустующих задних креслах в автобусном салоне и углубился в своё любимое чтение политических новостей и хроники происшествий в стране.

    Совсем неподалёку, в стоявшей на месте автомобильной пробке, в парадно белой «Ниссан Альмера» страдала от вынужденного безделья огненно- рыжая Рахель. Огромные чёрные очки придавали грустному лицу особый колорит. Невообразимо длинные, наращенные ногти пальцев правой руки нервно постукивали по рулевой колонке, а, расстроенная происходящим, водитель другой рукой поправляла боковое зеркало заднего обзора. Пробка или совсем не двигалась, или ненадолго приходила в движение со скоростью усталого пожилого пешехода, что вызывало чувство безысходности, переходящее в отчаяние.

        - Лучше бы уж на этих автобусах потащилась. На улицах их маршрутов
          этих проклятых пробок, будь они неладны, практически не бывает!
          Уже бы подъезжала к работе, а так… ещё даже к площади автовокзала
          неведомо когда подъедем!

    Женщина достала из бардачка початую бутылку кока-колы и сделала пару небольших глотков, скорее не от жажды – в салоне при работающем кондиционере было прохладно - а для самоуспокоения.

   
                Глава 10      

    … Дервиш, не спеша, поворачивая голову, осмотрелся. Убедившись, что ситуация вокруг не представляет для него какой-либо опасности, он неожиданным рывком легко вскочил на ноги и, едва слышно буркнув себе под нос молитву, первым делом схватил со стола свои чётки. Несколько прихожан у самого выхода заканчивали уборку мечети, прямо перед ним в напряжённом ожидании застыл молодой человек, тот самый, что обратился к дервишу со своим наболевшим вопросом. Подойдя к рукомойнику, старик вымыл руки и произнёс соответствующую этой процедуре молитву, а затем, поглаживая правой рукой свою седую кудлатую бороду, произнёс:

        - Ты будешь счастлив, молодой человек, ибо такова воля Аллаха,
          Великого в своей бесконечной доброте. Прежде, чем я расскажу тебе
          о Его ответе на твой вопрос, скажи, каково твоё имя, ибо, насколько
          я понял, его надо будет вскорости увековечить в анналах нашей
          славной истории борьбы с неверными и нечестивыми.
        - Алла Абу Давиат, о почтенный.
        - А где и кем ты работаешь? Или ты учишься, занимаясь чем-то
          полезным и богоугодным?
        - Я учился ранее, о мудрейший, и мой мечтой было, получив духовный
          сан, посвятить всю свою жизнь без остатка службе Единому и Вечному.
          Но… после того, как погиб любимый брат, продолжать учится было
          нельзя, так как в нашей многочисленной семье, милостью Аллаха, есть
          ещё шестеро детей, кроме старшего брата и меня. И после его смерти
          мне надо было зарабатывать для братьев и сестёр так же, как ранее это
          делал он. Друзья моего покойного брата помогли мне устроиться на
          курсы машинистов башенных кранов, мне удалось их окончить с
          отличием. После этого, благодаря их же помощи, я устроился в
          строительную бригаду, где и работаю все прошедшие с тех пор годы.
          Я ищу и ищу всё это время ответа на мучающий меня вопрос,
          и вот, по совету друзей, пришёл к тебе за ним, о дервиш.   

    …Там, где бесконечно голубое Иерусалимское небо, резко прогнувшись, устремлялось к едва видимому горизонту, оно было отмечено бледно-розовыми пятнами. Сам Иерусалим везде, где только было можно, древними и нынешними строителями был отделан иерусалимским же розовым камнем. На лужайках  неподалёку от Кнессета  цвели нежно- розовым персиковым цветом источающие садовый аромат розы. А в Ган Хайот, известном  на весь мир Иерусалимском городском зоопарке, тревожным, предвещающим скорую беду криком, звали кого-то розовые фламинго…

    Капли из пролома в стене продолжали методично отсчитывать проходящее время. Оно возникало неизвестно откуда и, вспыхнув на авансцене мира ярким и многообразным «сегодня», исчезало в неведомом туманном «завтра». Чётки в сморщенных руках с узловатыми, кривыми пальцами продолжали свой нескончаемый  монотонный танец. Равномерное покачивание взад и вперёд худощавой фигуры навевало на всё происходящее сонливость, густо сдобренную обречённостью и неизбежностью.
        - Я видел!-   
    Старик устремил пронзительный взгляд сузившихся глаз на своего
молодого собеседника. Лицо его словно окаменело, и даже чётки в высохших от времени пальцах прекратили свой извечный, безостановочный, словно бы нескончаемый поток времени, бег.

        - Я видел, какая мирская и духовная слава, какое светлое будущее ждёт
          тебя совсем скоро, молодой человек. Только так и должно быть, ибо
          достойное – достойному, а прекрасное - тому, у кого прекрасны
          все его помыслы. Ты, Алла Абу Давиат, в очах Единого прилежен,
          скромен, отличаешься любовью к своим близким, а в особенности -
  к праведнику, старшему брату. Ты помогаешь родителям и младшим
          братьям и сёстрам, и это тоже золотой динар на весах твоей судьбы.
          Но… почему, о пытливый ум, ты не задался вопросом – а отчего так
          тяжела судьба моя и всех моих близких, всех страдающих палестинцев?
          Почему от зари и до зари, вместо богоугодного, неспешного изучения
          наших Святых Книг, ты вынужден поворачивать рычагами тяжёлые
          краны, получая жалкую зарплату за свой каторжный труд? Ты не
          задумывался, что твой умный добрый брат нашёл первопричину
          происходящего и выход из него для нашего несчастного народа?!

    Тихий голос старика вдруг загремел набатом  во всю свою немыслимую мощь, вызывая вибрации в каменных сводчатых стенах. Его безумные, выпученные глаза метали испепеляющие молнии в сторону своего оторопевшего и совершенно растерявшегося собеседника, воля которого была полностью  подавлена опытным оратором. Покорная и, словно овца, привязанная коротким поводком, она послушно следовала по неведомому пути за свом грозным повелителем.

        - Он нашёл не только первопричину! Он, с помощью Аллаха, нашёл
          единственно верный ответ на вопрос: что надо делать?! И он сделал
          это! Его не смутили жалкие фотографии сионистов с лицами стариков
          и детей. Дети - рано или поздно, если этому не помешать, вырастут и
          станут солдатами …
       - А старики? -
нерешительно шевеля посиневшими губами  произнёс почти что шёпотом Абу Давиат.
        - Что старики? Какая разница? Аллах, единый и справедливый,
           разберётся с ними, так что в накладе не останется никто. Твой умный
           брат это сумел понять, и вовремя принял единственно верное
           решение.
        - Какое? -
едва слышно шепнул Абу Давиат, на бледном лице которого выступили крупные капли холодной испарины.
        - Каждый убитый еврей – это спасённые палестинские жизни, это
          приближение счастливого момента нашего всеобщего освобождения.
        - Освобождения…, -
монотонным эхом отозвался опустивший голову молодой мужчина.

    Дервиш пытливым и сверлящим взглядом пронзал насквозь застывшую перед ним безвольную тряпичную куклу. Воздух между ними двумя трепетал и струился. При внимательном взгляде можно было заметить, как жала энергетических потоков, исходящие из дервиша, мгновенно находили и разили наповал намеченные для каждого из них цели.
        - Так ты понял ответ на свой вопрос?
        - Да, о мудрейший… -
отозвался словно бы находящийся в полусне Абу Давиат. 
        - Ты понял, какой пример подал тебе твой праведный брат?
        - Да, мой дервиш…
        - Ты сделаешь это быстро!
        - Да…

Дервиш быстро собрал свои пожитки, продолжая при этом держать своим взглядом сгорбившуюся фигуру, притулившуюся с закрытыми глазами к обшарпанной временем каменной кладке стены мечети. Наконец он отвёл свой взгляд, словно бы удостоверившись, что цель достигнута, и быстрым, уверенным шагом взбежал к выходу на улицу, растаяв там, словно бы его здесь ранее и не было.

     Спустя час, когда полуденное Иерусалимское солнце уверенно палило, выжигая всё и вся из того, что люди позабыли припрятать, резная дверь, прикрывающая собой вход в мечеть, неуверенно приоткрылась, и на пороге показался странного вида молодой человек. Его странность заключалась, прежде всего, в том, что он покачивался, подобно пьяному, а употребление алкоголя практически исключено для правоверного мусульманина, посещающего мечеть. Кроме того, его лицо с полуприкрытыми глазами выделялось какой-то противоестественной бледностью. Он постоял довольно долгое  время, явно собираясь с собственными  мыслями, а затем - то ли от того, что это у него наконец получилось, а может быть просто потому, что начало припекать безжалостное полуденное солнце - перешёл на другую сторону улицы, стараясь идти под выступающими козырьками, в спасительной их тени, и  поспешил всё быстрее и увереннее по направлению к центру города.

    Улица Яффо разрезает Иерусалим практически по самому центру. Одним своим концом она мимо городского автовокзала выходит за город, под появившимся совсем недавно  подвесным струнным мостом, изображающим, по задумке архитектора, арфу царя Давида. Далее эта улица, уже поменяв своё имя на междугороднее скоростное шоссе номер один, устремляется в сторону Тель-Авива. Напротив автовокзала, по другой стороне улицы Яффо, расположено довольно больших размеров здание кубической формы, построенное из стекла и бетона, оно называется Беньянэй а-ума, что в вольном переводе звучит как «концертные залы», которых там внутри, дейстительно, немало - от самых маленьких и до самых больших. Неподалёку от этого  примечательного в городском пейзаже здания находится средних размеров площадка, на которой постоянно паркуется тяжелая строительная техника самых разных фирм изготовителей. Подъёмные граны, тракторы, бульдозеры и экскаваторы – пожалуй, что на этом асфальтовом пристанище можно найти абсолютно всё что угодно нежному сердцу строительного подрядчика. Как правило, в течение дня  небольшие бригады техники, в соответствии с распределительным маршрутным листом, где подробно выписано, когда, куда и на какое количество часов каждая единица техники должна убыть, устремляются к выезду и, миновав пост охраны, надсадно ревя моторами, продолжают с черепашьей скоростью свой путь на предназначенные им объекты, неизбежно создавая по дороге автомобильные пробки  и вызывая в свой адрес громкие проклятия со стороны особо эмоциональных водителей…

        - Шалом, Давиат! –
улыбнулся богатырского телосложения охранник, даже не открыв протянутое ему удостоверение личности. Зачем? Этот спокойный, тихий, как бы пришибленный, араб ходит сюда на работу уже несколько лет, и без каких-либо эксцессов. 
        - Проходи, проходи скорее. Вон видишь ещё сколько народу! Давай!
          Хорошего тебе дня, мотек.

    Молодой охранник Хаим, которого любящая мама звала дома Хаиме, даже  не заметил или просто не обратил внимание на то, что обычно такой вежливый арабский парень, всегда аккуратно отвечающий на приветствие приветствием, на этот раз ничего не сказал и даже и не кивнул, а если бы он присмотрелся повнимательнее, то легко бы обнаружил какую-то странность в его застывшем взгляде. Но… Хаиме работал сегодня последний день. А завтра рано утром … - на белом лайнере с любимой девушкой! Какое всё-таки классное это слово - отпуск… Он автоматически открыл ворота выезжающему крану со сложенной, цвета яичного желтка, стрелой и серыми бетонными плитами, принайтованными к станине-платформе.

        - Зачем выходить из уютной прохладной будки, чтобы проверить
          маршрутный  лист? Да что там может случиться? Угонят кран?
          Ну что за чушь, в самом деле! Ведь за рулём кто? Ну да, тот самый
          тихий Давиат, тише воды и ниже травы, мухи не обидит, а тут – угнать
          тяжёлый строительный кран?

    Хаим приветливо помахал водителю в окошко и нажал на кнопку включения мотора  открытия ворот. Многотонный грузовик с краном и строительными блоками на спине взвыл, обиженно выбросив в атмосферу порцию сгоревших производных чёрного саудовского золота. Сначала медленно- медленно, словно сомневаясь, стоит или нет, он завращал громадными колёсами, и наконец, не спеша и без единой царапины, миновал узкий для него створ ворот, постояв ровно столько, сколько потребовалось  времени водителю для переключения трансмиссии. Грузовик-кран, мобилизовал все имеющиеся в цилиндрах своего двигателя лошадиные силы - сразу все, в едином порыве - и, чихнув характерным серовато-чёрным выхлопом, рысцой покатил по улице Яффо в сторону центра. 
   
                Глава 11


    Пробка наконец-то пришла в движение, пусть и не быстрое, но практически без остановок. Рахель воспряла надеждой хотя бы не сильно опоздать, избежав столь нежелательной публичной взбучки со стороны тактичного джентльмена-шефа. Правда, хрен редьки не слаще - не пробка, так почти что случившаяся автокатастрофа вновь вывела из себя уже успевшую устать женщину. Ну в самом деле, такие происшествия и на сильного мужчину не подействуют благотворно, а тут слабая женщина…
    Только что слева от неё, воспользовавшись тем, что полоса там стала вдруг свободной, промчался, почти задев её «Ниссанушку», гигантский грузовик-кран, с платформы которого в её сторону свесились тяжёлые бетонные плиты. Рахель успела заметить смуглый, почти чёрный профиль сидящего высоко водителя. Она отчаянным усилием нажала на клаксон, но это не вызвало у явно сумасшедшего – предположительно, араба, - никакой реакции.  Он проехал довольно далеко вперёд и неожиданно резко остановился, включив габаритные огни своего транспортного средства. Рахель впоследствии вспоминала, что у неё мелькнула злорадная мысль: «Вот как быстро Господь дал тебе то, что ты только что заслужил».

    Из остановившегося гиганта вышли боковые опоры, плавно упёршиеся в разогретый солнцем асфальт. Медленно ехавшие по сторонам машины огибали жёлтого металлического монстра, застывшего в самом, вроде бы, неудобном месте, по каким-то своим, только ему ведомым делам. Наконец дверь кабины водителя распахнулась, и оттуда вылез статный высокий мужчина, одетый в яркую строительную форму. Он подошёл к боку платформы, развязал какие-то тросы и, нажав на большую красную кнопку, перевёл горизонтальную стрелу крана в вертикальное, устремлённое в небесную высь, положение. Проезжавшие мимо с удивлением наблюдали за происходящим, не понимая его сути, но и не ощущая какого-то беспокойства или тревоги. Только дикая уличная собака с грязными облезлыми боками, которую многие частенько наблюдали в стае ей подобных бездомных псов, роящихся на автовокзальной помойке, вдруг заливисто залаяла и затем завыла, устремив свою поднятую морду в сторону крана. Водитель тем временем подошёл к лежащей на платформе связке железобетонных плит.
Рахель отметила, в очередной раз остановившись в пробке, как он уверенным, профессиональным движением с одного раза прицепил крючья тросов крана к тяжёлому грузу. Затем ловко, словно кошка на дерево, мужчина забрался в кабину оператора крана, расположенную на платформе прямо рядом с грузом, и заработал рычагами, стремительно поднимая в непонимающее, что происходит, Иерусалимское небо неизвестно кому предназначенный груз.

    Рахель боковым зрением увидела пыхтящий, тяжело гружённый пассажирами автобус восемнадцатого маршрута, выкатившийся с одной из боковых улочек, и, словно в изумлении, замерший в нескольких метрах от занимающегося непонятно чем строительного крана. Действительно, это же  место интенсивного городского движения, где свободного метра на выгнутой асфальтовой спине практически никогда найти нельзя?! - И вдруг эта странная, никому не понятная цирковая эквилибристика в небе с железобетоном…

    Но вот происходящее в одну минуту стало понятно всем присутствующим.
С диким визгом и скрежетом, исходящим от мотающегося со стремительной скоростью троса, тяжёлый блок строительных конструкций упал на автобус – чуть позади кабины водителя, Раздался адский грохот и крик людей, почти сразу взметнулись к небу багровые языки пламени и повалил чёрный дым, 
а ставший чёрным от копоти блок бетона под натяжением тросов вновь взлетел в воздух и, после поворота вбок на небольшое расстояние, вновь опустился -  на сей раз на крышу маршрутного такси. Оглушительные крики «Аллах акбар!» раздавались из обезумевшей кабины крана. Лужи человеческой крови растекались по ещё недавно такой спокойной, мирной и занятой площади. Из соседней, стоящей справа машины, выскочил молодой парень в военной форме и с винтовкой «М-16». Он одним прыжком перемахнул через капот «Ниссан-альмера» и стремительно помчался в сторону сеящего смерть, взбесившегося крана. Примерно в пяти метрах от него он встал на одно колено и, потратив на прицеливание меньше секунды, произвёл выстрел, отразившийся от удивлённых зданий гулким эхом.
 Рахель успела прочитать на эмблеме формы стрелка обозначение «МАГАВ».

    Кран тут же замер, словно бы чья-то невидимая рука, опомнившись, решила прекратить творимый ужас и остановила его. Из кабины оператора крана свесилась наружу нога убитого, словно бы не понимающая ничего и вопрошающая - за что?

    Растерянная Рахель перевела свой взгляд на то, что ещё недавно было обычным трудягой-автобусом. Она с ужасом обозревала невероятную картину страданий и боли, в которую глаза отказывались верить. И вдруг неожиданно… - о Боже! Да это же Йоси!!! Знакомое, родное лицо человека, сползающего по задним, уцелевшим ступенькам на асфальт…
   
                Глава 12

   Боль, режущая и рвущая на части… Сознание, разорванное на куски, ослепляет меня искрящимися всполохами. Оно постепенно соединяется в более крупные блоки с зазубренными острыми краями. Эти блоки, словно  бы испытывая природную непреодолимую тягу друг к другу, сползаются в некое мозаичное панно… Едкий дым стелется над привокзальной площадью. С треском разбрызгивая вокруг себя искры, догорает автобусное кресло, с характерной эмблемой компании «Эгед», щеголевато обтянутое  искусственной рыжевато-коричневой кожей, являющейся почему-то особо желанным блюдом для беснующихся языков огня. На чёрном подносе асфальта там и сям замерли в неестественных позах тела словно бы только на минуту уснувших людей. Кажется, что вот сейчас, спустя мгновение, они встряхнутся и, стыдливо поправив задравшуюся одежду, заспешат по каким-то своим, одним только им ведомым, делам… Но сейчас на всех этих лицах - скорее застывшая маска изумления, чем страх. Плетёная кошёлка, из которой медленно, по одному, словно бы только теперь проявляя необходимую осторожность, выкатываются спелые желтые яблоки... Боль, режущая и рвущая на части… Слева от меня лежит в луже крови забрызганная крупными рубиновыми каплями розово-синяя детская кисть руки с маленькими изящными пальчиками, и далее - сама рука, но… я вижу её только до локтя, а дальше? Дальше - чёрное безжалостное расплавленное месиво полуденного Иерусалимского асфальта, и в десяти сантиметрах катается маленькая девочка, страшно крича и зажав ладошкой фонтанирующий кровью жуткий обрубок… Боль, режущая и рвущая на части, не мешает мне услышать откуда-то сверху приближающийся  свистящий звук и металлический скрежет. Большим напряжением воли превозмогая царящую во мне боль, удается слегка повернуть голову. Приоткрыв глаза, я увидел синее бескрайнее тропическое небо, в которое устремлена желтая стальная стрела гигантского башенного крана. С неё стремительно опускается трос с огромной,  раскачивающейся в судорогах, связкой тяжеленных железобетонных плит, и вот тут-то память разом  вернулась ко мне…