Прадед Дневник 2

“Подхваченные  вихрем”

или

“Кокандское  сидение”

(Дневник Эсветенского)

1938 г.

    Тетрадь 2-я

_________


19. Дальнейшее знакомство
с городом. Рассказы П. М-ча.
Тревога. Муравьи.
10 янв. 1938 г.
– Кто заменит сегодня меня у кирпичиков? Спрашиваю          за утренним чаем.
– Ты уходишь? Куда?
– Хотелось бы основательнее познакомиться с центром,           а главное посмотреть парк.
– Папа, я сейчас должна пойти на станцию, справиться             о багаже.
– Маня, наш багаж, наверно, ещё едет и сейчас где-либо         за тысячу вёрст от Коканда.
– Да уж две недели, как мы из Москвы?
– Улита едет – едет, а когда-то будет? Впрочем, сходи, узнай, это не мешает, а главное – получить бы нам скорее корзину               с посудой!
Таля соглашается кулинарить. Я беру палку, иду в центр.
Это уже третий мой “рейс” по городу. Иду по улице Карла Маркса. Я нарочно пошёл по ней, чтобы познакомиться с ней. Она считается центральной, Европейской и, след., культурной. Действительно, дома европейской архитектуры, хотя все одноэтажные. Булыжная мостовая, кирпичные тротуары, вид очень весёлый. Много зелени на улице, в садах. Движение бойкое, преобладают велосипедисты. Иногда протащится длинный, тяжёлый рыдван, запряжённый парой волов, или проедет старый, в чалме, узбек верхом на маленьком ослике, и ноги его чуть не чертят          по мостовой. Но чаще двухколёсные арбы с неизменным возницей верхом. Встретилась такая арба с десятком женщин. Они сидят в два ряда, поджав ноги, как куры на жердочках. Арба в одну лошадь едва тащится, несмотря на энергичные понукания верхового. Они все молодые, нарядные в ярких платьях, и только две из них, сидят, как вороны, в паранджах. У некоторых на головах и в чёрных длинных косах крупные живые цветы, как мне показалось, розы. Они веселы, хохочут, одни что-то поют, другие машут платками.
Я остановился, чтобы полюбоваться зрелищем. Останавливаются прохожие.
– Это едут к невесте подружки. – Слышу в толпе.
Выхожу на небольшую площадь, образуемую пересечением двух улиц: Маркса и Советской. Здесь высокая деревянная арка        с претензией на архитектурное оформление. На ней портреты вождей, надписи на двух языках. Со столба картавит                на несуществующем языке громкоговоритель. По всем направлениям снуёт народ. Велосипедистов больше. Направляюсь   к парку. По дороге захожу в магазины, кооперации. На всём печать провинциализма с претензией на шик. Получается какой-то наивный комизм. Поражает обилие водочных и винных изделий. В каждом магазине обязательно отведён для них уголок. Даже в таких магазинах, которые по роду своих товаров, казалось, ничего не имеют общего со спиртными напитками, напр.: парфюмерные, обувные, платяные и пр., имеются отделы с аншлагом: “водка и вино”. Должно быть это здесь “ходовой” товар. Вот знаменитый “Гастроном”, о котором я уже слышал на квартире. Хозяйка говорила, напр.: “если в “Гастрономе” нет, то нигде нет!” Этим она хотела сказать, очевидно, что в нём есть всё. Вхожу. Огромный магазин, недурно оборудованный. Много отделов. Преобладают: водочный и кондитерский. Вот отдел гастрономии. Спрашиваю: варёной колбасы? – Нет! Свежей рыбы? – Нмкакой! Селёдок? – Нет! Маринадов? Огурцов? Грибов? – Нет! На прилавке копчёная колбаса, – ссохшиеся, крепкие палки, которыми удобнее было бы играть в городки, чем употреблять в пищу, да громадный жернов сыру, то и другое дороже 30 р. кило. В кондитерском спрашиваю чаю, – нет! Отделы: фруктовый и продуртовый и вовсе закрыты. Вероятно, по расписанию мудрых распорядителей сии продукты ещё не созрели, хотя на рынках и у спекулянтов “завались ими!” Продвигаюсь к парку. На той и другой стороне множество парикмахерских. Какие-то “летние чуланчики” кой-из-чего,               с открытыми дверями (да я их, признаться, и не видал, есть ли они?). Тут же, на ваших глазах, рядом с вами, производятся “операции”  над щетинистой физиономией узбека или пышной куафюрой европейской барышни. Ещё меньше по объёму, но также часты, чуланчики часовщиков (окон и дверей я тоже не приметил).            На ваших глазах производятся операции над точнейшими механизмами, над которыми обычно наклонены головы топичного еврейского жанра…
Но вот открытый “ресторан-кафе”. На плакатах и горячие и холодные закуски, водки, и вина всех марок, прохладительные напитки, шашлык и пр. Ну как не зайти? Сад, под деревьями столики. В стороне буфет. В саду ни души.
– Водка есть?
– Нэт.
– Пиво есть?
– Нэт.
– Бутерброды?
– Тольки с копчён колбас.
– Шашлык?
– Нэт.
– Зачем же у вас такие многообещающие плакаты, когда у вас ничего нет?
– Зачем нэт? Есть печень, кафет, папирос, ситро.
Иду дальше. Посудный и хозяйственный магазин. Вспоминаю, у нас нет чайника. Захожу.
– Чайник есть?
– Нет. Не угодно ли чашек? – Юркий продавец, вероятно,      из “тёртых” русских.
– Чашек не надо. Надо чайник.
– К сожалению, нет. Не угодно ли тарелок?
– Что ст;ит вон такая чашка? – вспоминаю, что я ничего не подарил Мане на именины.
– Чашки продаются комплектами. Отдельно не продаются.
Сердито плюю, ухожу.
– Не угодно ли вилок, ножей, стаканов? – слышу в догонку.
– Пошёл к чёрту! Роняю под нос.
Впереди показался парк купою зелёных деревьев и высоким замысловатым входом.
В тени тополей на тротуаре или у стенок домов торговки семечками (стакан 50 коп.), малосольными огурцами, абрикосами.
Подхожу к парку. Он обнесён решеткой в каменных столбах. Вход полукругом, красивой, лёгкой архитектуры. Внизу четыре кассы.
– Эге, пожалуйте карбованцы? Недурно! – подумал я.
Но я ошибался, кассы закрыты. Народ свободно входит, выходит.
Вхожу. Широкая аллея под тенью ветвистых деревьев: тополей, ореховых, чинар. Налево отгороженное низкой решеткой пространство. Оно заполнено столиками, стульями. Над входом: “Пиво, напитки. Хранение велосипедов”. Посетителей нет. Аллея разделяется на несколько боковых дорожек. Они чисто подметены, имеют лавочки. Тут и там канавки арыков, по которым течёт мутная вода. Много тени. Прохладно. Решил идти правой стороной, а возвращаться обратно левой. На полянках клумбы с цветами. Пышные розы, высокие красные колокольчики и другие. Центральный круг. Очень красивый большой цветник. Посредине громадной клумбы с цветами затейливая ажурная башенка, обвитая зеленью. Поэтические таинственные уголки в цветах. Много киосков, павильонов с надписями: “мороженое”, “воды”, “фрукты”. Они закрыты. Чрез аллею большой искусственный водоём,                в середине фонтан. Сажусь в тени громадного в два обхвата тополя. Любуюсь игрой света и тени, бросаемых в воду. Точно какая-то голубая дымка и феерический блеск отражения лучей. От воды прохладно. На противоположной стороне водоёма группа купающихся ребятишек. Чёрные головёнки, обожженные солнцем тельца мелькают в воде. Смех, крики, веселье! Позавидовал я им. Вдруг крик:
– Сторож!..
Действительно, по дорожке шёл в фартуке с метлой в руках сторож.
Мигом пустилась детвора на мою сторону, держа в руках штанишки, рубашки. Они уже опять в воде, плещутся, хохочут. Сторож неторопливо обходит по дорожке водоём, грозя им метлой. Но их уже и след простыл: они перебежали на ту сторону и опять     в воде! Долго он гонялся за ними, наконец плюнул и ушёл.
Иду дальше. Опять отгороженное место. В тени столики.    Над входом: “ресторан”. Несколько человек пьют пиво. Захотелось что-нибудь съесть. Подхожу к буфету.
– Стопочку водки и бутерброд с колбасой?
– Пожалуйте за столик!
Сажусь под тень белой акации. Недалеко от меня пожилой господин в соломенной шляпе. Пред ним бутылка с боржомом.
– Скажите, почему пред входом кассы, когда вход бесплатный?
– Вы верно приезжий и здесь первый раз?
– Да.
– А откуда прибыли, если это не секрет?
– Секрета нет никакого, я из Москвы.
– Неужели! Значит, земляк!
Я посмотрел на него: лицо интеллигентное, глаза добрые, скромно, но прилично одет.
– Здесь по вечерам гулянья, театры, танцы, тогда сюда вход платный.
– Вы давно здесь?
– Около двух месяцев.
– Нравится?
– Здесь хорошо, если бы…
Я не стал расспрашивать. Было ясно. Раскланялся и ушёл. Было бы хорошо и нам, – думалось мне, – если бы…
Я прошёл весь парк по длине правой стороной. За парком      на широкой площадке памятник Ленину во весь рост. Он красиво оформлен. Обратно пошёл левой стороной. Тенистые аллеи. Много воздуху. Прохлада. Открытая сцена, места для зрителей. Танцевальный круг и киоски, павильоны, беседки без конца!
Вышел на солнце, жара нестерпимая.
Эх, доехать бы, идти-то далеко!
– Скажите, пожалуйста, как мне доехать до хонженского рынка? Обращаюсь к приличному гражданину, читающему русскую газету.
– Доехать? Только на извозчике. Раньше ходил автобус, но теперь не ходит: шины износились!.. Шин нет, – понимаете?
– Как не понять! Раз шин нет, ничего не попишешь!
– Вот именно… Должно быть и писать не хотят!
Меня поджидали с обедом, когда я воротился домой.               К обычному “меню” из картофельного супа или борща с коровьим маслом и варёного картофеля с тушёным мясом, а также абрикосам и винограду прибавилось ещё блюдо: малосольные огурцы. Надо сказать правду: они оказались прекрасными, вкусными, пожалуй,   не хуже абрикосов. Уж не сказалась ли здесь российская привычка   к этому “фрукту”? Маня уничтожала их с большим аппетитом и сделала наказ коку, чтобы к обеду всегда были они. Огурцы напоминают наши, великороссийские, но крупнее, длиннее и сочнее. Цена на них высокая: три огурца на рубль. После обеда я прилёг “прикорнуть”, ища где бы найти местечко попрохладней. Маня      по обыкновению, полулёжа в плетёном кресле, подставила свою физиономию и открытые плечи под упор солнечных лучей. Шурочку тоже уложили, хотя и с трудом и только Таля, вероятно тоже по обычаю, предалась тихой грусти о былом…
Вечером явился П. М. Пили чай.
– Простите нескромность: почему у вас чай в молочнике?
– Забыли захватить из Москвы чайник, а здесь в продаже нигде нет.
– Да, это дефицитный товар!
– Как и сам чёрный чай?
– Да, и чай тоже. Но я постараюсь достать вам и то и другое.
– Спасибо. Где вы были?
Начались рассказы о поездке. Он много говорил                об окрестностях Коканда, о красивых, горных местах, о кишлаках.
Слушали с интересом. Рассказывал он хорошо, просто,         без рисовки. Опять я подумал: что он за человек, и почему так льнёт к нам? Вечером они сговорились с Маней пойти в парк. (Таля отказалась.) Очень не хотелось мне отпускать Маню одну, но она настаивала. Скрепя сердце я согласился с тем условием, чтобы она   в 11 часов была дома.
– Будьте покойны: дочку вашу доставлю и в;-время                и в целости!.. До свидания!
Тревожно было на душе. Не спокойна была и Таля.
Наступил тёмный, душный вечер. Город затихал, впрочем ему и затихать-то было нечего: в нём всегда тихо! Уже 11 часов, тревога за Маню усиливается. Таля укладывает Шурочку, а сама беспокоится. Эх, дурак я, ведь давал слово не отпускать по вечерам! Мысли одна другой мрачнее лезли в голову.
– Знаешь, что? – говорю Тале: если она чрез полчаса не придёт, пойду заявлю в Комиссариат…
– Какой толк?
– Примут меры к розыску… А если сейчас она… если её… если с ней…
– Не волнуйся!.. Погоди ещё полчаса…
Проходит полчаса, я сам не свой!.. Уже сотню раз выходил    на улицу, всматривался в темноту, прислушивался к говору… нет и нет!..
– Нет!.. Дольше не могу!.. Иду в Комиссариат!..
Беру палку, направляюсь к двери, и… вдруг стучат с улицы и слышен смех.
– Как не стыдно! – замахиваюсь палкой.
– Папа! Поздно кончилось кино, зашли поесть мороженого!.. Всё в порядке!..
П. М. остался за дверью.
– Зайдёте?
Вероятно он догадался, что я недоволен и Маней и им и поэтому виновато заторопился:
– Нет… извините… поздно… Вы мне не доверяете… а я отношусь честно… даю честное слово… поверьте… до свидания!..
Говорят, развлечения и удовольствия возбуждают аппетит       у здоровых людей. Маня голодна, ищет, чего бы “пошамать”. После обеда осталась картошка с мясом и огурцы. Ой, ой, как хорошо! Говорит она и открывает кастрюльку.
– Что это? Что? Папа, посмотри?
Вся картошка и мясо покрыты сплошь маленькими рыжими мурашками. Кастрюля стояла на крыше низенького сарайчика и была покрыта крышкой. Как они пробрались туда? Таля заявляет, что их много было и в сахарнице. Это плохо, что они проникли даже в дом. Осмотрели со свечой окно, весь подоконник усеян ими.   Сами они меленькие, красненькие, Маня назвала их термитами.     Не знаю, насколько это название соответствовало научной терминологии, только картошку с мясом пришлось выбросить Муське, которая, вероятно, не слышала о такой терминологии,          с жадностию слопала всё до крошки! Сама судьба наказала Маню   за причинённое беспокойство отцу.
Уже было час ночи, когда мы, при слабом мерцании свечи, уложились спать.
Эх, положеньице! Думалось мне на полу: тут и скорпионы, тут и термиты, а может быть у меня под боком, под половицей,      какие-нибудь сколопендры, ихтиозавры, птеродакли… Ну, да ладно!

¬¬____________

20. Третий перерыв в последовательном
описании событий. Погода. Таля без службы.
      Без электричества. За керосином.
13 янв. 1938 г.
Не могу удержаться, чтобы не прервать своё повествование, и начать описывать,хотя вкратце, то, что сейчас у нас и вокруг нас. Сейчас 13-е Янв., а по старому последний день 37 года. Завтра        по старому новый год.
Погода мерзкая. Вот уже около недели дожди и дожди, а вчера лепил мокрый снег, который и теперь белеет по дороге и                по окраинам арыков.Грязь невообразимая. Большого труда стоит пройти по двору, а чтобы прогуляться на рынок за продуктами – это целый подвиг. t на воздухе – 1-0;, а у нас в комнате 11-12. Когда вечером истопим “железку-дымилку”, t повысится до 15 с тем, чтобы продержаться час, два, а потом начать быстро падать.             В воздухе туманно, сыро, промозгло. Стёкла в окнах плачут, прохожие на улице прыгают, спотыкаются, падают, иногда по долгу стоят на одном месте, размышляя, куда бы ступить ногой без риска оставить в грязи не только калошу, но и ботинок. Иные едут            на ногах, как на лыжах, везя на калошах пудовые лепёшки из глины. Это отчаявшиеся, махнувшие на всё рукой, погибать, мол, так погибать, а может кривая и вывезет! Иные просто бегут,                не разбирая, куда ступает нога, – это штурмовики, берущие препятствия на-ура!
И вот в такую-то грязь Таля отправилась на службу. После долгой, – более двух месяцев, – безработицы, когда мы втроём всецело висели на плечах Маруси и Юры, ей обещали место, но какое? Совсем не по специальности, – место учительницы!             Не будучи знакома с педагогикой, она будет испытывать затруднения. Эти трудности усугубляются ещё тем, что она должна, как назначают её, вести младший класс по всем предметам.               С малышами вести дело гораздо труднее, чем со взрослыми.         Тут требуется особый подход и долгий опыт. Профессору легче прочитать научную часовую лекцию пред взрослыми, чем провести часовой урок в младшем классе. Проф. Рачинский и Лев Толстой, оба с мировыми именами, долго подготовлялись и учились (sic!), чтобы стать хорошими народными учителями.“…(греческий текст)…”, – “искусство из искусств вести человека”, – сказал великий педагог прошлого века Песталоцци.
Жаль её, бедняжку! Она, видимо, страдает, но выхода другого не видится. Разумеется, я готов ей помочь, как бывший педагог, советами и указаниями, но мои методы могут не очень пригодиться, теперь выработаны новые…
Ёлка ещё красуется в комнате. Она уже стоит две недели и откровенно говоря, порядочно надоела. Шурочка здорова, мила, весела. С утра до вечера играет, щебечет. Она – наша радость. Трудно представить, что было бы с нами, если бы её не было?      Вся жизнь потеряла бы смысл. От Мани и Юры давно уже               не получали писем. Как то они?
Ещё одна неприятность квартирного, так сказать, характера.   У нас выключили электричество. Не у одних нас, а у целого квартала. 2000 абонентов, как сказали на электростанции, остались без света. Там, изволите ли видеть, (чего. очевидно не видели руководители), износился или сломался мотор, и энергии не хватает. Это для нас большое несчастие. Не говоря уже о том, что                с коптилками-керосинками мы сидим долгие вечера в полутьме, мы лишились возможности дёшево, скоро и чисто стряпать                на электропиборах. Теперь пойдёт расход на керосин, а его запасено мало. Добыть же его при существующих городских порядках так же легко, как вспрыгнуть на вершину Памирского пика. Я кратко опишу здесь, как получается у нас керосин.
Как и пред всяким крупным явлением в жизни бывают “предвестники”, так и пред привозом керосина к нам (я говорю только про свою местность, слыхал, что и в других местах города   то же самое), появляются “предвестники”, которые состоят в том, что ни с того, ни с сего вдруг выстраиваются на улице длинные очереди с вёдрами, бидонами, кувшинами. Кто сказал, что привезут керосин? Откуда распространился слух? Никто не знает, никто определённо сказать не может. Какая-то баба, или какой-то узбек, говорят, случайно слышал разговор по телефону, что… и т. д.       Как бы то ни было, а очередь нарастает и нарастает.                Она простаивает часами иногда под дождём, чаще под жгучим солнцем, ссорясь, ругаясь, споря, иногда и схватываясь “за воротки” из-за места. И только к вечеру ряды её начинают редеть, причём крепнет убеждение, что сегодня керосина не будет. На завтра такое же явление с тою лишь разницей, что очереди делаются длиннее,      а народ озлобленней и нахальней. Так проходит несколько дней. Уже на вёдрах и бидонах появляются мелом написанные не одна,     а две, три цифры, нормирующие очереди, а керосина всё нет и нет. Мысленно  ругают тех, кто пустил ложный слух, а всё-таки              из очередей не уходит никто из опасения: а вдруг?.. Чем шут не шутит?..
И вот неожиданно, глядь, шут и сшутит… Керосин! Керосин! Бочки! Бочки! Одна! Две! Три! Пять!.. Крик, орево, паника, суета!.. Бывали ли вы на деревенских пожарах? Если да, то вы имеете некоторое представление о том, что происходит в очередях. Бочки   с керосином, иногда их более десятка, торжественно разъезжаются по разным направлениям, выбирая нарочито каждая такое место, где не стоит никакая очередь. И что тут происходит! Уму помраченье! За ними бегут, орут, друг друга обгоняют, толкают, сшибают с ног, а, ведь, среди “очередников” есть и женщины с грудными детьми, которые побросали свои домы, хозяйства… Прощай всякая очередь! Кто смел, тот вперёд всех успел! Подставляют вёдра, просят, умоляют налить побольше. Денег? Бери сколько хочешь! Душу продам, а за керосин отдам! Ведь, это жизненный продукт.             Он необходим в хозяйстве, как хлеб, вода. И что без него станешь делать? Ни сварить, ни осветиться, ни обогреться. Дров нет,            на рынке они дороги, большинству “не под силу”. Да, керосин необходим, как воздух! И надо видеть, какое радостное лицо у того, кто получил ведро или полный бидон. Он победоносным оком окидывает толпу, а в толпе у каждого на уме: получил, сукин сын!  А ведь давеча стоял сзади меня! Вот скотина, нахал! А завтра, поди, потащит на рынок в Старый город, там схапает по 4 рубля за литр! Иные, особенно близко живущие, ухитряются получить по два,      по три раза. Другие мобилизуют всех чад и домочадцев, занимают очереди в пяти местах. В очередях приходилось слышать, что некоторые ухитрялись накапливать дома целые бочки. Они    какими-то путями пронюхивали заранее, в какой местности,            на какой улице, когда, будут давать керосин. Не без греха, как говорили, сами возчики. Они заранее сообщали “кому следует”        о месте выдачи, и конечно, весь полученный керосин после поступал на рынки по спекулятивной, страшно высокой, цене, а барыши делились между всей шайкой дельцов.
Да, керосин ценный продукт! Он жизненно необходим, а его нет, если не считать стихийного привоза его то туда, то сюда, периодически раз в 2-3 месяца! Да и то, съумеешь ли ты, скромный, рядовой обыватель, получить его?
Таля пришла поздно, к обеду. Она недовольна визитом             к лицам, от которых зависит её устроение на службу. Ничего определённого ей не сказали. Опять сиди у моря и жди погоды…
Завтра новый год. К службе невозможно пройти. Как грустно  в такие праздники не бывать в храме!

____________

21. Характеристика соседей.
14 Янв.
Возвращаюсь к описанию нашего пребывания на квартире Тани, или, как я иногда величаю её, Татьяны Яковлевны. Она женщина молодая, красивая, дородная. От её родственницы, (невестки), живущей на нашем дворе чрез стенку, почти рядом, узнаю, что муж Тани, по профессии сапожник, по происхождению поляк, бросил её с сыном и переехал на жительство в другой город, найдя там другую спутницу жизни. Таня об этой утрате не горюет.  О муже она отзывается с презрением. Дора, (так зовут её невестку), говорит по секрету, что ей и без мужа живётся весело. У неё много “ухажёров”. Правда, иногда, мы видели, что к ней в малюсенькую каморку, в которой она ютится с сыном, приходят гости – молодые люди, среди которых выделяется большого роста с рыжей бородой и веснусчатый парень, еврей, – как говорит Дора. Он чаще других бывает её посетителем. Обыкновенно они приносят угощение, закуски, и тогда начинается пиршество. И Женя бывает рад таким случаям. Ему, вечно голодному, так как мать его никогда не варит обеда, питаясь с сыном одним кислым молоком с хлебом да фруктами, перепадают в таких случаях лакомые куски. С нами она хороша, вежлива, услужлива, хотя иногда и косится на свои кастрюльки, на которых я стряпаю, так как наши ещё не приехали, видя их чёрными от копоти и дыма. Днями она не бывает дома и приходит поздно вечером. Женя поэтому предоставлен себе.          Он мальчик не плохой, но благодаря отсутствию надзора, слоняется, где попало и водится с кем придётся. Ему только 8 лет и осенью будет учиться в школе, но уже в нём проявляются дурные наклонности и порочные черты. Было заметно, что он постоянно кушает то виноград, то абрикосы, иногда дыни. Где он берёт их?  Он, или берёт деньги у матери, или крадёт на рынке. После стало известно, что он повинен и в том и другом. Впрочем, особенно винить его в этом нельзя. Мать бросает его одного на целые дни, оставляя ему только один хлеб, и он всегда голоден. Очень часто прикармливаем его и мы. С Шурой он дружит, но эта дружба          не всегда ей полезна. Так, напр., у него она научилась одной глупой песенке, которую запевает она, если на кого рассердится. Если        на меня, то поёт: “дедка, табуретка, советский барабан, как заиграет на пузе таракан!” Если на Маню, то:“Мариска, дуриска, советский барабан и пр.” Мы её предостерегаем от близкого общения с ним.  На нашем большом дворе живёт в кибитке татарская семья: муж, жена и три дочери, из которых старшая – барышня, работает             в детском саду, две младших Зина и Роза – учащиеся в младших классах школы. Семья эта простая, но очень воспитанная, честная, вежливая. Мать их, Сарра, трудолюбивая, нестарая женщина, воспитывает своих девочек, приучая к труду и рукоделью. Шура дружит с ними, и они целые дни проводят вместе. Есть и ещё две семьи узбеков, но мы с ними далеки, и наше знакомство ограничивается только тем, что они приходят к нам иногда занять  то одно, то другое, до денег включительно. Впрочем, надо сказать, все жильцы нашего двора народ вообщем хороший, трудовой, честный. Никакой пропажи мы никогда на замечали, хотя вещи сплошь и рядом остаются на ночь на дворе. Дора часто бывает у нас, она безработная, на нас она стирает, берёт бельё в стирку и у других “господ”. От неё и от Тани мы многое узнали про город,                про порядки в нём, про нравы жителей и пр.
Я нарочно подробно остановился на характеристике лиц, нас окружающих, чтобы показать, с какими людьми нам впервые пришлось иметь дело в незнакомом, чужом городе. Круг наших знакомых был очень и очень ограничен: только они, да П. М.
Маня ходила на почту, получила из Москвы письма              “до востребования”. В них Люся, сестра Юры, сообщает, что дома   у нас всё благополучно. Няня, как верная рабыня, ревниво оберегает хозяйское добро, недоедает, ибо экономит деньги, оставленные ей на прожитие, – вот глупая! Комната Тали стоит запечатанной.          С дачи частью вывезли добро, но многое ещё осталось. Дачники – сожители, да и сами хозяева, очень жалеют нас и горюют, что им  без нас, особенно без меня и Шуры, – стало скучно. Юра уезжает   на Кавказ, в Гудауты. Он очень тоскует о нашей семье и особенно    о Мане.
День проходит обычно и тоскливо. Я у кирпичиков или          на рынке, или в походе за водой. Маня загорает. Таля замкнута         в себе и… молчит. Только одна Шурочка прыгает, резвится, щебечет.
К обеду у нас кроме обычных двух блюд горячих, огурцов и фруктов, появилась дыня. Этого плода, как и арбузов, на рынке появляется всё более и более. Трудно выбирать зрелые и сладкие, так как на вырез здесь не продают. Маня купила удачно: дыня оказалась очень сладкой.
Вечером пришёл П. М. Он принёс прекрасного чёрного винограда и большой арбуз. Кроме того в свёртках у него были вино, водка и колбаса. Зачем эти приношения? – подумалось мне, – неужели он хочет ими загладить недавнюю ошибку предо мной? Вообще я стал замечать, что он заискивает у меня и старается задобрить то папиросами, то вином. С моими он очень мил, вежлив, предупредителен. С Шурой он сдружился, играет и забавляется        с ней. Она зовёт его: “дядя Петя”.
До поздней ночи у нас было шумно и весело. Время проходило в выпивании, истреблении фруктов, дыни, арбуза, который оказался сахарным. Шура также много истребляла плодов. Она съела несколько долей арбуза и всё время смеялась то с П. М., то с Женей, около нашего стола. Успокоились только тогда, когда, как говорится, пропели вторые петухи.

____________

       22. Болезнь Шуры.
15 Января.
Наступило утро… Ох, памятно это утро! С этого утра и началось!
Я проснулся по обыкновению раньше других, когда все ещё спали. Сходил на рынок за продуктами. Возвращаюсь домой, дома движение, тревога. Что такое? У Шурочки жар. Мечется, бедняжка. Таля в слезах, Маня копается в лекарствах.
– Вот, накормили вчера арбузом! – Сегодня понос… температура… Вероятно открывается дизентерия, а ты знаешь, что такое дизентерия в жарком климате?… Это ужасно!… – Как бы        с укором обращается ко мне Маня.
– Я так и знала, что моя девочка не перенесёт жары!..          Что- нибудь с ней да случится: или малярия или вот, пожалуйте, – дизентерия!…
Со слезами говорит Таля.
– И надо было П. М. принести арбуз! И ты-то хорош!..         Всё угощает и угощает её… Эх!..
– Да погодите вы паникерствовать! – Может быть ничего страшного и нет?.. Простой дефект желудка… Ну, гастритик         что ли… Пройдёт!..
– Её слабило уже два раза одной слизью…
В это время заметалась и застонала Шура. Все бросились         к кроватке…
– Милая, деточка! Что болит?.. Скажи, дорогая доченька… Животик?.. Да?..
– Мама!.. Больно животик…
– Надо сейчас же положить согревающий компресс… – тоном врача говорит Маня, – А клеёнки нет… Сейчас побегу в аптеку…
– Замените пока листом промасленной бумаги, результат     тот же… – вставляю я.
– Не надо было бы вчера кормить арбузом, и не было бы никакого результата!..
Обижается Маня на моё вмешательство.
– Поить рисовым отваром… Эх, риса нет… Побегу, куплю… Из еды ничего не давать… Вот лекарства… давай, Таля, по очереди чрез полчаса… Я побежала…
– Сколько градусов жар?
– 39,5… И это с утра!.. Ох, беда, беда!..
Действительно, грянула беда внезапно, неожиданно… И как хорошо она перенесла дорогу… Она как будто посвежела даже… Ведь, надо же было случиться такой беде?.. Этот арбуз… выпивка… не хорошо!..
Я пошёл разводить очаг и греть воду. На душе было тяжело…
Чрез час пришла Маня.
– Вот клеёнка… сухая черника… Папа! Готов чайник?
– Давно кипит.
– Надо заварить чернику вместо питья.
– В аптеке больше нет… весь остаток забрала… Сварить кисель… нигде картофельной муки нет… Купила рисового крахмалу… Заменить… Таля! Давала лекарство?.. Что Шура?..
– Спит… стонет…
– Главное диета… Ни молока… ни супу… ни яйца… один черничный кисель…, а там посмотрим…
– Чай будете пить? Чай готов.
– Не до чаю, папа! Видишь, горе какое?..
День пошёл “поперёк”, как говорила моя мать. Все суетятся, нервничают, не отходят от постели.
– Идите же пить чай, покуда Шурочка спит?..
В этот день всё шло кувырком. Обедали кое-как, урывками, Шурочка приковала всех к себе, и все были не в себе. Её слабило ещё много раз.
Черничный кисель на крахмале вышел неудачно. От него пахло аптекой… Шурочка его не кушала.
Вечером, по обычаю, пришёл П. М. Он принёс хороший фарфоровый чайник и три тюбика чёрного чаю.
– А у нас беда!.. – встретила его Маня.
– Что такое?
– Заболела Шура…
П. М. слушал внимательно, с сочувствием.
– Можно мне взглянуть на неё?
– Можно. Шурочка! Дядя Петя пришёл!
Шурочка была рада. Она протянула ему ручки.
– Здравствуй, милая! Ты что же это? Хворать? Ай, как            не хорошо! Не хорошо! Надо поправляться!..
Я был рад (впервые) приходу П. М. Он разговорами и беседой разрядил, так сказать, сгущённую атмосферу. Все несколько воспрянули духом.
Вечер приближался. Маня забыла купит ваты. Намеревалась пойти. П. М. вызвался провожать её.
Я отпустил с ним охотно, будучи уверен, что в театр она        не пойдёт и во-время вернётся домой.
Так оно и случилось. П. М. проводил её до дому, выкурил папироску, и, обещав навестить завтра, ушёл к себе.
Ночь прошла тревожно. Свечу не тушили. Шурочка несколько раз просыпалась. Температура у ней, хотя и не увеличивалась, но и не уменьшалась…

____________

23. Шура ещё больна. Нравы. Обычное.
16 Янв.
Шурочка больна уже несколько дней. Температура хотя и понизилась, но не была ещё нормальной. Кишечник дурил, появилась кровь. Маня точно установила болезнь: колит, но от этого не легче. У ней бывал он и раньше, когда мы жили с ней на даче.   Он всегда принимал затяжную форму. Бедная девочка! Здесь          не Москва, здесь нет то одного, то другого. Вот, нужна картофельная мука для киселя, а её и нет. Пришлось выкручиваться на уловках. Из банки для консервов я выкроил круглую тёрку, набив гвоздём дырочек и больше часу тёр на ней свежий картофель. Было неудобно, но труды увенчались успехом. Я отмыл около чашки прекрасной свежей муки. Кисель вышел на славу, и Шурочка ела      с удовольствием.
Маня прописала ей куриный бульон на рисовом отваре. Пошёл на рынок за курицей. Если здесь вообще всё дорого, кроме фруктов, то к мясу приступа нет. За плохую курчёнку пришлось заплатить    12 рублей! Но что делать? Здоровье её дороже всяких денег.
На рынке видел впервые узбекских нищих. Один, ещё            не старый, был без всякой одежды. Не было даже “фигового листа”. Грязное худое тело, из которого выпирали кости. Может быть это был какой-либо психически больной? Не знаю. Он молча подходит  к торговцу или к покупателю, молча протягивает руку. Его нагота никого не смущает, но все сторонятся его грязи. Торговцы кладут ему, кто абрикос, кто веточку винограда, или луковицу. Покупатели дают ему денег.
Второй нищий – оригинал в другом роде. Это очень старый узбек с седой бородой. Одет он, как и все. В руках у него железная сковородочка на длинной ручке. На сковородочке горячие уголья. Изредка он бросает на них щепоть какой-то сухой травы. Дым очень приятно пахнет. Эту сковородочку он подносит молча                к физиономиям сидящих на земле торговцев. Вероятно в этом акте заключается какой-то религиозный, или мистический смысл. Никто не отказывается “понюхать”, но вдыхает каждый с каким-то благоговением, причём молитвенно ставит пред лицом кисти рук и затем прикладывает их ко лбу. Конечно никто не отказывает ему      в подаянии, но платят не деньгами, а продуктами. Дал и мне понюхать. Дым напоминает смесь ладана и мяты. Я дал ему 10 коп., за что он низко поклонился мне. Здесь же, на рынке, обратил внимание на огромную ветлу, растущую на обочине улицы. Она настолько велика, что крона её покрывает пол-рынка, простираясь на дворы противоположной стороны. Подошёл к стволу и мысленно прикинул его объём. Без преувеличения можно сказать, он был       не менее пяти обхватов взрослого человека. У ствола расположились полукругом “холодные” сапожники. Если выдолбить средину этого дерева, подумал я, то получилась бы великолепная “кибитка”,           в которой свободно мог бы растянуться взрослый человек, а сидячих поместилось бы человек шесть.
Прихожу домой и слышу неистовый плач женских голосов      с соседнего двора. Дворы здесь все открытые и отделяются друг      от друга только глинянными стенками, аршина в два высотой. Плач то затихает, то усиливается до истерического крика. Что бы это значило? Семейная драма? Несчастье? Недоумение разрешила Дора.
– На соседнем дворе у вдовы узбечки умер сын, мальчик        14 лет.
– Хворал?
– Он давно хворает, высох весь. Вечером, пред заходом солнца его похоронят.
– А как здесь хоронят?
– Узбеки и татары хоронят по своему, в один день. Утром умрёт, а вечером пожалуйте в могилу! Днём собираются родные, знакомые. Женщины плачут с причитаньем. Это так заведено. Слышите, как вопят? Вечером мужчины понесут его на кладбище, без гроба, а просто завёрнутого в простыню. Женщины остаются дома. Варят шурпу, т. е. похлёбку с пшеном и салом, баранину.      На кладбище выкопают яму, подкопают её вбок и посадят покойника, (сидя!). Иные кладут ему шурпы в горшке, хлеб, нож, или что другое, что он любил при жизни. Могилу закидают комьями глины и уходят. Дома начнутся поминки. Только несколько дней спустя делают надгробие на могиле ввиде двухсторонней крыши    из тех же комьев глины или из кирпича-сырца.
– Просто у них хоронят. Значит в конце концов всё дело сведётся к поминкам? Что же, и винца, поди выпьют?
– Да! Под конец и песни, пожалуй, попоют и подерутся.
– А недавно был такой случай? Умер один молодчик, ну, вечером закопали его, глиной закидали. Утром рано идут рабочие  на завод, слышат кто-то кричит на кладбище. Они пошли туда. Узнали, что крик из могилы, давай раскапывать, оттуда вылез покойник, да домой, так нагой и прибежал. Прямо к жене, а та испугалась спросонок, вскочила, ну, бежать к соседям, всех перепугала. Вот был переполох!
Рисовый суп из курицы, которую зарезала Дора, вышел не важен: очень уж плоха курчёнка! Шурочка нехотя поела его. Её всё ещё слабит. Маня разыскала двух докторов, к которым ходила        на совещание. По её рассказам они пожилые, опытные. Оба русские. Они подтвердили правильность диагноза и предложили аллопатические лекарства. Но Маня пока лечит гомеопатией.
К вечеру по обычаю пришёл П. М. Мы все к нему привыкли. Держится он прекрасно, сердечно, но меня всё-таки не покидает сомнение относительно его личности.
С Шурочкой он разговаривал, занимался. Подарил ей целую горсть новеньких копеечек.
– Я тебе денежек золотых принёс. Ты ими поиграй пока, а как поправишься, пойдёшь и купишь конфеток.
Он долго сидел у нас, пил чай, ободрял Талю, которая          под тяжестью двойной беды совсем упала духом.
Девочки открылись ему, зачем сюда приехали, рассказали   всю правду. Я отчасти был рад этому: искренность лучше, чем ошибочные догадки и предположения. И что же? Он очень близко принял всё к сердцу, выразил искреннее сожаление и обещал помочь чрез своих многочисленных знакомых.
В 6 часов мы с Маней, под предлогом сходить к одним знакомым, оставили П. М. с Талей, сами пошли к всенощной. Завтра воскресенье.
Мы уже имели представление о храме и о службе, но новая беда в нашей семье так растрогала наши сердца, что мы со слезами, горячо молились. Служба совершалась прекрасно. Естественность, задушевность, искренность и простота – вот отличительные черты богослужения. Прекрасное простое пение, прекрасные голоса священника и дьякона, совершавших богослужение без рисовки,   без позы, трогали сердца. Почему-то чувствовалась близость Бога, не заслонённого, как в Московских храмах, усилиями и творчеством человеческих рук. Здесь, именно, не чувствовалось дел человеческих, а скорее ощущались немощь человеческая и смирение, но зато ярко и выпукло вырисовывались дела и величие Божии. Угасающий вечер, бездонное, голубое небо, первовековое убожество храма, виноградник с гроздями ягод, переносящий вашу мысль в Иерусалим, – всё это располагало к молитве…
По окончании всенощной мы попросили отслужить молебен   о здравии болящего младенца Александры. Как хорошо служил батюшка, как усердно и искренно он молился на коленях!
Мы получили большое успокоение и надежду. Дома мы ещё застали П. М., который, впрочем, скоро ушёл.

____________



24. Мысли и настроения.
      Постройка домов.
17 Янв.
Возвращаюсь от обедни. Сегодня Преображение. Жгучий, прекрасный день. Народ стоял под открытым небом. В такой обстановке глубже чувствовался смысл праздника. Богослужение прекрасно. Молитвенное умиление. Подъём духа и сознание собственного ничтожества. Я думаю, что никогда так не молился, как здесь. Конечно, первая и главная молитва о здоровье Шурочки. До слёз делалось жалко её и её мать, страдающих ни за что, являющихся жертвами за чьи-то грехи. Сознание говорит, что         за мои. Я виновник их страданий. Моя вся предшествующая жизнь искупается ими… Как тяжело это сознание, как мучительно! Прошу у Бога прощения и пощады…
Дорога к дому извилистым, узким и пыльным переулком, который называется “Козловским”. Разнообразные чувства наполняют душу. То вспыхивает надежда и радость, то возникает тревога и опасение…
Останавливаюсь в раздумьи пред двумя работающими узбеками. Оба молодые, сильные, бронзовые, так как рубахи сняты. Они взмахивают тяжёлыми мотыгами на длинных ручках, копают землю. Эти мотыги тяжёлые и широкие – обычное земледельческое орудие. По местному они называются кетменями. Интерес к их работе увеличивается. Что они делают? Я долго следил за их работой. Оказывается, они взрыхляют глину, размачивают её водой и лепят шары, величиной с небольшой арбуз. Эти шары они укладывают рядами для просушки. Вглядываясь в стены домов и заборов, я понял, что из таких шаров они потом делают постройки. После, уже ближе познакомившись с жизнью узбеков, я узнал, как они производят самые постройки. Я пришёл к убеждению, что построить дом, по местному – кибитку, не составляет большого труда. Главное, что строительный материал под руками, или точнее, – под ногами. Это – глина. Белая, тонкая глина, очень вязкая         при размачивании и очень крепкая, как камень, при высыхании. Откуда здесь такая почва? Несомненно, здесь когда-то, очень давно, было море. Оно куда-то исчезло, и люди живут на дне морском.   Что это так, об этом свидетельствуют различные реликвии               от прежних времён и ископаемые. Так, в земле нередко находят раковины различных величин, а главное – обилие камней валунов, обточенных водой. Эти валуны очень интересны по форме и величине. Я находил величиной от правильного гусиного яйца        до маленькой горошины. Иногда они ввиде плоских круглых или овальных лепёшечек. Их поверхность настолько гладко отполирована водой, что на некоторых из них я наводил лезвие своего стального перочинного ножа до остроты бритвы. Помню,       в дороге, на какой-то остановке, я набрал Шурочке целые пригоршни таких интересных камешек. Ими была усеяна железнодорожная насыпь. Шурочка ими охотно играла и теперь, кажется, они берегутся у ней.
Так вот, такая-то глина, может быть с примесью морского ила, а может быть и ещё каких-то вяжущих элементов, составляет основной и очень прочный строительный материал. Из неё делают, как я уже говорил, шары, а иные изготовляют кирпичи. На рынках впоследствии я видел в продаже деревянные формы для таких кирпичей. Сначала я не догадывался, зачем эти ящички такой оригинальной формы? Мне объяснил узбек: “этот форм, дэлай кырпыч!” Такие кирпичи, как и шары, укладываются рядами         под жгучие лучи солнца и чрез 1-2 недели они приобретают твёрдость камня и готовы к постройке. Из шаров или кирпичей-сырца возводится большинство жилых кибиток. Только европейские дома строятся из обожжённого кирпича. Правда, для постройки стенок, особенно из шаров, требуется несколько тонких, как слеги, брёвен. Из них делается, так сказать, каркас, или остов будущего здания. Если здание сооружается из кирпичей, то такого каркаса     не требуется. Здесь нет лесов, поэтому древесный материал очень ценится. В постройку обычно идут тополь, ветла, ореховые деревья. На каркас покатой крыши безусловно требуется древесный материал. Кладка стен из кирпичей производится, как и везде, вязью. Укладывание шаров требует уменья и искусства. Стенка, не толще пол-аршина, должна быть ровной, по отвесу. Деревянный каркас      в средине её. Шары укладываются рядами. Промежутки между ними заливаются жидкой глиной. Рамы окон с переплётами и двери           с косяками закладываются готовыми в нужных местах. Крыши       на деревянном каркасе с простилкой из щитов, связанных из речного тростника, или стеблей кукурузы, смазываются слоем глины. Европейские дома (не все) покрываются железом. Вот и вся постройка. Заборы, ограждающие дворы и сады, делаются              без каркасов из шаров, причём они бывают у основания шире,      чем вверху, для устойчивости. Также строятся и сараи и все хозяйственные постройки. Печей в домах – не европейских – обычно не делают. Их зимой заменяет простой костёр среди пола, а пол земляной. Такой костёр, вокруг которого ложится на полу спать семья, обязательно ногами к нему, называется “кунчак”. Время несёт культуру. В большинстве современных кибиток кладут уже печи    из кирпича-сырца, которые на лето, т. е. с марта до ноября, выламываются, оставляя дыру в потолке и крыше для вентиляции. Вобщем постройки просты и оригинальны. Весь Коканд,                за исключением центральной части, состоит из них. Не раз приходила в голову мысль: будь я коренной житель Коканда и будь мне годов 40, я “выгрохал” бы собственноручно себе такой домище, комнат в 5, с террасой и со всеми хозяйственными постройками, что все стали бы любоваться и завидовать! Надо добавить, что все постройки из шаров и некоторые из кирпичей обязательно оштукатуриваются той же глиной с рубленной соломой и принимают чистый, хороший вид. Они все без окраски белого цвета, так как глина белая.

____________

25. Выздоровление Шуры.
19 Янв.
Шурочка всё ещё больна. Бедняжка сидит в постели и играет игрушками. А погода великолепная. Жара невыносимая, и ночи душные. Правда, ей лучше. Температура спала, хотя ещё бывают кратковременные вспышки, но кишечник работает ещё ненормально. По совету врачей – аллопатов ей вливают клизмой какой-то физиологический раствор, который, по заявлению Тали,   то улучшает, то иногда ухудшает здоровье. Маня беспрерывно даёт ей то те, то другие крупинки. Большое внимание обращено на питание. От такой изнурительной болезни бедняжка сильно похудела и её надо подкармливать. Покупаем кур, хотя они и плохи и дороги. Куриный суп с рисом и черничный кисель ей очень надоели. Все мы прикованы к больной. Оно и понятно. Для всех нас она дороже всего на свете. Помню, несколько дней назад, ей было очень плохо, все мы обезумели и были близки к отчаянию. Я ходил  к батюшке за Св. Дарами и причастил её. Ей стало лучше, но спускать с постели ещё нельзя.
П. М. бывает ежедневно. Он стал своим человеком. Он очень мил, любезен и ласков со всеми. К Шурочке он проявляет особую любовь и нежность. Приносит ей горсти новеньких золотых копеечек, иногда на несколько рублей. Она ими любит играть.    Хотя мне, как педагогу, эта игрушка и не нравится, ибо она развивает в ребёнке чувство жадности и сребролюбия, но, ввиду её состояния, приходится поступиться своими взглядами. Иногда П. М. обедает у нас, и тогда он приносит маринадов, колбасы и вина. Фрукты поедаются нами в большом количестве. Преобладает виноград. Маня развивает слабость к малосольным огурцам, поедает их в большом количестве.
С Кавказа она получила от Юры несколько писем. Он пишет, что хорошо устроился и проводит недурно досуги, но в то же время очень скучает без нас и особенно без Мани.
Таля ввиду болезни Шурочки, никуда не ходила и не хлопотала о месте службы. От тревожных ночей и мучительных переживаний она похудела и стала более нервной. Раздражительность её сказывается и на нас. Ей хотелось, чтобы её немедленно восстановили и дали бы прежние права. Поэтому она настаивает, чтобы сейчас же подать заявление прокурору                о пересмотре дела и о возвращении её в Россию к прежней жизни.   Я советовал обождать и не пороть горячку. Она не соглашалась      со мной, и на этой почве были размолвки, доходившие до ссоры.
Наконец, они с Маней и П. М. решили коллективно составить заявление и послать в Москву. После долгих обсуждений и споров они совместно составили его и дали мне прочитать. Я был               не согласен с трактовкой вопроса и мотивировкой и поэтому советовал воздержаться от посылки. Это раздражило Талю и в конце концов она поручила мне самому составить проект заявления, на что я дал согласие.
Вечерами Маня нередко уходит одна или с П. М. в парк или    в театр. Мы привыкли к П. М., и я до некоторой степени изменил свой взгляд на него к лучшему.
Чрез несколько дней Шурочка поправилась и ей разрешено Маней покинуть постель и погулять по двору. Чтобы ей не было скучно, купили для забавы пару сереньких кроликов, которые бегали по двору и которых она кормила. Для восстановления её сил Маня купила 4-х цыплят, из которых каждый не более скворца. Они были настолько плохи и худы, что на время пришлось отказаться             от избиения младенцев.
Я советую Мане написать Юре письмо с приглашением приехать к нам. Маня отказывается, мотивируя тем, что ему-де там хорошо, и пусть он отдохнёт от зимних трудов и запасётся силами. Как будто этого нельзя достигнуть у нас? – возражаю ей, – ведь, ему там скучно?  Откровенно говоря, и нам без него было скучно.       Мы так привыкли к нему. В Москве он бывал у нас постоянно.      Он очень милый, хороший человек и крепко привязался к нашему семейству. Мне же особенно хотелось, чтобы он приехал к нам.    Как мужчина и как образованный человек, он во многом мог быть нам полезен здравыми советами и рассудительностью.
Погода на диво стоит хорошая. За всё время, как мы                в Коканде, ни разу не было дождя. Не смотря на конец августа        по новому стилю, жара стоит чрезвычайная. На припёке 40-45°,        в тени 35° Ночи тёплые, душные. Маня переселилась спать во двор. Здесь у стенки стоит хозяйский пустой сундук. На нём,                с добавлением в головах плетёного кресла, она устраивала           своё логово, на котором спала, как убитая. Я занял её место               в комнате.
Однажды ночью во время глубокого сна слышу, кто-то вламывается в дом.
– Кто, кто это? – спрашиваю, вглядываясь в темноту. Представилось, что это воры. Воображение мгновенно изобразило ужасные картины…
– Спи, спи, папа! – говорит Маня, протискиваясь с охапкой постельного барахла.
– На дворе дождь…
Я повернулся на другой бок. Маня заняла моё место на полу.
Сначала мы все боялись скорпионов, предполагая,что они караулят нас из каждой щели, из каждого угла. По сообщению хозяйки и соседок, они водятся везде и, конечно, и у нас. Их укусы очень болезненны, а весной, в мае, нередко и смертельны. Но мы    не встречали ни одного и к этому “их нет” привыкли. Если и докоряли кто нас, так это муравьи, которых почему то назвали термитами. Они ползали, особенно ночами, целыми полчищами     по столу, окну, по полу. Забирались в посуду. От них не было спасенья. Оставленную на завтра пищу приходилось тщательно запаковывать в газету. Но и эта предосторожность редко спасала. Днём их можно было видеть на деревьях, откуда они ссыпались      на нас, производя своими укусами лёгкий зуд.
С поправлением Шурочки и Таля повеселела. Втроём с Маней и П. М. они уходили иногда в театр; оставляя Шурочку на моём попечении. К Коканду стали привыкать. Мы, так сказать, входили    в орбиту вращения его жизни. Выработался определённый распорядок дня. И только одна мысль по временам омрачала настроение, это – необходимость приискивания другой квартиры, где бы нам зимовать зимушку… Таля, очевидно, не верила в эту возможность, или просто не допускала её, надеясь на скорое амнистирование. Но я определённо учитывал её и не питал розовых надежд.
У Татьяны Яковлевны, от которой мы ещё не слышали           ни “да”, ни “нет”, относительно зимнего квартирования, по моему мнению зимовать, да ещё с слабым ребёнком, было невозможно. Печка в комнате у нас проваливалась, зимних рам в окне нет, двери тонкие, из фанеры, и они в щелях, и плотно не закрываются, пол     на земле, весь покоробился, электричества нет, – словом, условия самые неподходящие. Надо заранее приискивать другую квартиру.
____________
26. Фрукты. Развлечения
      в чай-хане. Ковак.
20 Янв.
На рынке всё больше и больше фруктов. Преобладают виноград и абрикосы. Одновременно падают на них и цены. Виноград чёрный, или, так называемый “дамские пальчики”, можно купить за 1р.50 к. кило. Такая же цена и на абрикосы. Говорят, что они будут ещё дешевле. Много груш. Стал появляться инжир (винные ягоды). Ярко жёлтые, уложенные рядами в вёдрах или плетёнках, немного сплющенные, продаются 6-8 шт. на 1 р. Я купил на пробу. Вкус приторно-сладкий, очень сочны. Девочкам они        не понравились. Много предлагают дынь. Во дворе одной кибитки, против нашего дома, чрез улицу, ежедневно утром сваливают их целые воза. Они привозятся очевидно из кишлака. Около горы плодов различных величин и окрасок восседает пять – десять узбеков. Иные сосредоточенно режут ломтями их и едят с хлебом. Другие, сидя по турецки, мирно беседуют или жуют табак. Солнце поливает их жгучими лучами, а им хоть бы что! Жаркий климат, очевидно, располагает к неге и лени. Надо заметить вообще, что узбеки и узбечки, а по их примеру и многие русские, особенно давно живущие здесь, вроде нашей хозяйки, питаются очень скудно. Основные элементы питания у них – фрукты и хлеб.                Наши обязательные европейские обеды с мясными горячими блюдами у них совершенно не в обычае. Я проследил, что семья узбеков из 4 человек (на нашем дворе), целыми неделями не разводила огня под кирпичиками и ничего себе не варила, довольствуясь в течение дня кринкой кислого молока, двумя кило хлеба да кило или двумя фруктов или дыни. Фрукты у них элемент питания, а не прихоти или десерта. Чай они, как и вообще большинство семей, не пьют вовсе. Праздные или деловые люди идут в чай-хану и здесь за пиалой зелёного, без сахара, чаю ведут праздные или деловые разговоры. Этих общественных учреждений  в городе на каждой улице, на каждой площади. Очевидно, это их национальное, родовое, как у нас, русских, ещё в недавнее время были трактиры. В некоторых чай-ханах есть развлечения, вроде громкоговорителей, которые, гнусавя и картавя, произносят обычно какие-то нечленораздельные звуки на непонятном не только          для русских, но, думаю, и для самих узбеков, языке, или запоют такие мелодии, которые по красоте поспорят с воем голодной собаки или завыванием бури у печной вьюшки. Впрочем, есть и другие,      о которых скажу несколько подробнее. На главной улице Карла Маркса я однажды был случайным зрителем и слушателем                в чай-хане исполнений очевидно профессиональных артистов. Здесь, в сторонке, на большом ковре восседало человек десять должно быть каких-либо видных или уважаемых граждан. Вечер был томительно нежен, и они под тенью фруктовых дерев наслаждались чаепитием, или, выражаясь по московски, кейфовали на лоне природы. Узбеки попроще сидели на столах в разных местах сада. Всего было человек 40. На конце ковра лицом к знатным чайханщикам сидели два певца и по очереди орали во всё горло. Именно орали, а не пели, потому что то, что я слышал, никак нельзя назвать пением в общечеловеческом, а не только узбекском, смысле. Это были какие-то переливы хроматической гаммы до самых высоких фистул, переходящих в дискантовый фальцет. Очевидно, исполнение для них было делом нелёгким, так как они напрягались из всех сил, отчего голоса их разносились далеко за пределы сада,     а у ближайших слушателей “резали” ухо. Вероятно, учитывая это, они перед ртом держали стоймя какие-то металлические тарелки,   не давая ими лететь звуку прямо в физиономии слушателей,              а заставляя его растекаться в стороны. Эти тарелки они иногда покачивали вправо и влево и тем создавали различную силу звука      в ту или другую сторону. Когда кончал один певец, то тотчас подхватывал другой, употребляя те же приёмы. По окончании пения, когда оба они достаточно охрипли, положили тарелки      пред собой и замерли в неподвижных позах. Слушатели оказывали им большое внимание, и казалось, были зачарованы пением.             В благодарность за полученное удовольствие им протянулись десятки рук с пиалами, полными чая, так что, если бы слить его        в одно место, то получилось бы более ведра. Вероятно, учитывая такое количество зелёной жидкости, певцы выпивали из каждой пиалы глоток, два, возвращая с благодарностью остаток владельцу. Я не видел, чтобы кто-либо из них положил на тарелку какую-либо монету. Может быть это и не принято? Не знаю. В другой чай-хане я видел ходячий кальян. Человек, уродец, ростом в аршин,                с нормальной головой и даже красивым молодым лицом,                с нормальным туловищем и руками, но с ногами двухлетнего младенца, предлагал каждому восседающему покурить из его кальяна. Его кальян устроен, как я узнал после, из плода “кавак”,      в который вделаны две деревянные трубки: одна вертикальная, другая под углом 45;. Последняя раза в три длиннее первой.            На вертикальной трубке устроена небольшая жаровенка с горячими угольями, на которые он клал щепоть какого-то табаку. Внутри сосуда очевидно была вода. Длинная трубка переходила от одного   к другому, и каждый по очереди “затягивался” 2-3 раза, после чего, вероятно одурманиваясь зельем, погружался в какое-то тупое состояние, причём глаза его безумно блуждами, а физиономия расплывалась в блаженную улыбку. По рассказам испытавших они попадают тогда в магометов рай с прекрасными гуриями и переживают сладостные минуты. За это удовольствие каждый клиент суёт что-то в руку маленькому чародею.
Кстати о плоде “кавак”. Это двойной с очень крепкой скорлупой плод желтовато-серого, с тёмными пятнами, цвета.          В разрезе он представляет фигуру восьмёрки, а оба шара достигают каждый величины большого арбуза. Внутри плод наполнен мякотью и семенами, которые при высыхании гремят в нём, как в пустом горшке. В пищу его не употребляют, а идёт он только на посуду.  Его распиливают пополам, и тогда получаются две чаши, которые, после очистки их внутри, заменяют в хозяйстве коробушки, вёдра и пр. Или спиливают верхнюю крышку, и тогда он принимает вид оригинального двойного сосуда. На чём этот плод родится и как растёт, я узнать ещё не успел.

____________

27. Одежда населения. Честность.
22 Янв.
Удивительно неряшливо одеваются старые узбечки!              Их халаты, надеваемые обычно со лба, представляют из себя сплошную рванину. Они обыкновенно серого цвета, но настолько грязны, что посоперничают с тряпкой, о которую вытирают ноги. Глядя на них, можно подумать, что это сплошь какие-то нищенки. Редко встретишь прилично одетую старуху. Чем объяснить это? Неряшливостью ли вообще, к которой они привыкают в семейной обстановке, или сознанием, что они для мужчин теперь не представляют “предмета вожделения”, но тогда становится непонятным, зачем же они покрываются паранджой, так как она-то именно и заинтриговывает мужчин, заставляя их догадываться, что за ней скрывается? А за ней-то чаще всего скрываются очень некрасивые старушечьи морщинистые физиономии. Узбечки стареют и “хужеют” очень быстро. В 30-35 лет они уже старухи.    Но они и развиваются рано. В 12-14 лет девочки – зрелые девицы. До революции браки в таком возрасте были обычным явлением.    16-ти летняя молодуха нередко являлась матерью 3-х, а то и             4-х детей. В период зрелости они очень миловидны и красивы. Девушки вообще одеваются прилично. Обычный костюм их летом – светлое, лёгкое платье, широкого покроя с высокой “кокеткой”       на груди. Оно длинное, но не настолько, чтобы закрывать розовые штаны. На ногах – лёгкие туфли. Узбечки не стригут волос, а закладывают их венком вокруг головы, прикрытой на макушке яркой тюбитейкой. Они все брюнетки с правильными очертаниями лица. Тёмные глаза обрамлены чёрными ресницами и широкими бровями. Немного портят они своё лицо тем, что какой-то чёрной краской, добываемой, как я узнал позже, из какого-то растения, соединяют концы бровей на переносице, отчего на первый взгляд получается впечатление, что лицо разделено чёрной чертой на две неравные половины. Такова мода, хотя следуют ей далеко не все девицы. Никто из них не носит паранджи, так что она составляет привилегию только пожилых и тоже не всех. Женщины все среднего роста, а девицы кажутся девочками. Всё молодое поколение обучается теперь в школах, и им прививаются европейские, культурные навыки. Говорят, они прекрасно и грациозно танцуют, умеют держать себя в обществе, очаровательны в обращении.        По рассказам, большинство обучающихся девиц в старших классах советских школ имеют женихов, которые с нетерпением ожидают окончания ими курса наук, а иные не дожидаются и этого.
Мужчины-узбеки летом носят белые рубахи и штаны.              В большинстве на них всегда всё чистое. Можно удивляться, как они умеют не пачкать белья в той пыли и при том способе сидения        во время отдыха. Как я заметил, узбеки не любят сидеть                на скамейках и стульях, а прямо на голой земле по турецки, или сидя на “корточках”. Сколько раз я видел по вечерам, возвращаясь          от всенощной по узкому Кудуклукскому переулку, как восседают они по обе стороны дороги и мирно беседуют, а лавочки у стен остаются незанятыми. Чистоту одежды разве только тем можно объяснить себе, что каждому ничего не стоит выполоскать её            в арыке и в течение получаса просушить на жгучем солнце.
Говоря о женщинах-узбечках вообще и о неряшливости старух, я расскажу об одной встрече, которая составляет редкое исключение на общем жанровом фоне.
Однажды утром, стоя в очереди за газетой, которой, кстати сказать, достать не легко, так как местной прессы нет, а привозные на другой день из Ташкента расхватываются в полчаса, я увидел двух женщин, старую и молодую, идущих по тротуару. На старой новенький серый халат, расшитый чёрным шёлком по подолу и рукавам. Блестящая чёрная сетка откинута назад, оставляя открытым не лишённое привлекательности смуглое с чёрными глазами и бровями лицо. Шёлковое широкое платье коричневого цвета, красивые штаны и мягкие сапоги в глубоких калошах. На молодой бархатный бледно-голубого цвета халат, накинутый с плеч, а не      со лба, как у старухи, без сетки, густые чёрные  косы венком с двумя алыми розами вбоку, алое платье, розовые штаны и красные, мягкие сапоги. Но главное лицо. Оно такой привлекательной красоты классического стиля, что ни одна чёрточка, ни один штрих, не намекали об её национальности. Она была выше среднего роста, что составляет редкость среди узбечек, и её походка и движения обнаруживали гибкость тела и очаровательную привлекательность форм. Они быстро проследовали мимо очереди по направлению       к вокзалу, разговаривая по узбекски и звонко смеясь.
– Это мать и дочь,обе артистки местного театра, – слышу         в очереди.
Говоря об узбеках вообще, я хочу указать на одну черту, которая относится к характеристике их нравственного облика.          Я говорю о честности.
– Каков народ узбеки? – спросил я однажды русского старожила.
– Очень хороший… честный… да, честный… был…
– А теперь?
– А теперь – со всячинкой. Раньше, знаете ли, окна и двери     у лавок не запирались на ночь и товар оставался целым. Взять чужое, или обмануть другого, – у них этого не бывало. А теперь… особенно среди молодёжи… случается…
– Чем это объяснить?
– Раньше жизнь была проста и несложна. Запросов таких, как теперь, не было. У каждого имелось всё и взять у другого нечего, да и не требовалось. Теперь другое дело. Молодёжь рвётся нередко      к удовольствиям, нарядам, щёгольству, а на это нужны средства. Просвещение внедряется, но оно ещё не смягчило нравов туземцев…
Как бы то ни было, но честность является бытовой чертой узбекского народа.
Вот примеры её проявления.
Я уже упоминал про извозчика, нашедшего на мостовой узелок со шляпками в первую ночь нашего прибытия в Коканд и возвратившего его нам (глава 13).
А вот и ещё случай.
Однажды на базаре я купил у барохольщика, разложившего свой убогий грошёвый товар прямо на земле, щепоть мелких гвоздей за 50 коп. Даю ему 5 р., мельче у меня не было. Сдачи у него не оказалось. Не оказалось и у соседей – торговцев, к кому он обращался, чтобы разменять пятёрку. Тогда он встаёт с земли,     что-то быстро говорит соседке по узбекски и исчезает с моей пятёркой в толпе. Я стою в недоумении. Гвоздей ещё не брал, протягиваю руку.
– Нэ бэри… нэльзя!..
– Он взял у меня 5 рублей?
– Мой нэ знай!..
– Куда он пошёл?
– Нэ знай!..
– Скоро ли придёт?
– Нэ знай!..
– Нэ знай, нэ знай! Вы с ним за одно! – А сознание говорит: и ты “нэ знай” теперь своей пятёрки, она-тю-тю, улетела! Ловко поддели простачка! А у него и “товару”-то всего на полтора рубля! Вперёд наука!..
Толпа снуёт взад, вперёд, ну, толкучка да и только! Где его искать? Стою дурак – дураком. Меня толкают, поворачивают, а я боюсь оторваться от места. Проходит полчаса. Безнадёжно ищу глазами в толпе, да физиономии-то его не запомнил. Пропащее дело! Пойду уж домой, а надо бы купить овощей, да денег нет. Таля будет ругаться. Эх!..
– На, бери четверт с полтынь!.. Та!.. Мой домой бежал!..
Как из земли вырос мой “купец” и, смеясь, суёт мне сдачу.
– А гвозди?
– Нэ брал? Беры!.. На!..
Сообщу ещё о двух случаях. Оба они были с Талей. Однажды Тале понадобилось заклеить резиновые перчатки, в которых она мыла посуду и пол. Клею в продаже нигде нет. Обращается она        к случайному холодному сапожнику – узбеку.
– Не можете ли починить резиновые перчатки?
– Рэзинь? Нэт!..
– Почему?
– Нэ берём. Клей нэт!
– Очень жаль…
– Дома есть, тут нэт…
– Возьмите на дом?..
– Нэ берём… Ожди… схожу!..
Встаёт, уходит, Таля в недоумении дожидается. Чрез десять минут приносит пузырёк с клеем.
– На, бери, сам заклей… Десять рублей дал… давно…
– Мне? Пузырёк? Очень дорого…
– Ничего мне нэ надо… бери! Заклей, принеси…
Таля берёт пузырёк. Дома заклеивает перчатки, возится с ними три дня. Возвращает пузырёк с остатком клея.
– Спасибо, сколько стоит?
– Та!.. Ничего!… Заклеил? Коррош!… Якши!..
Таля с благодарностью уходит.
Пред днём рождения Шуры и пред Рождеством Христовым Таля покупала ёлку. Достать в Коканде ёлку так же трудно, как протянуть руку к какому-нибудь Симбирску или Сарайску.         Ёлки здесь не растут, и их привозят издалека. Привезли их несколько сотен. Началась торговля в одном пункте на весь город, началась толкучка, начались очереди. Таля простояла день, в сырую, холодную погоду, не получила. Пошла на другой. Видит, дело безнадёжное: дают организациям, дают частным лицам                по знакомству, рядовой обыватель, вроде нас, ни один не получил. Решилась схитрить. Из ворот базы, за которыми продавались ёлки и в которые допускались только избранные, вышел молодой парень – узбек, очевидно рабочий на базе. Таля подходит к нему и тихонько говорит:
– Не можете ли вынести мне ёлку, я вас поблагодарю? – Даёт ему пять рублей.
Он молча взял и больше не показывался из ворот. Таля, что называется, “села в калошу”. Приходит домой, злится на себя          за оплошность. На следующий день опять пошла в очередь.          Как найти его, я плохо его запомнила? Да будет ли он сегодня здесь? Увидала у ворот молодого парня, будто он, а будто не он. Подходит.
– Простите… не вам ли вчера я…
– Мине, мине, чичас!..
Юркнул в ворота и чрез минуту, к зависти всех стоящих          в очереди, выносит большую, прекрасную ёлку.
– На, бэри! Плати восемь с полтынь!..
– Вот счастливица! Везёт же людям! – слышит в очереди.
Заговорив об ёлке, не могу не упомянуть об одном курьёзе. Говорят, рыба идёт на шум, а утра на крик, здесь есть бабы любительницы (вероятно спекулянтки), которые не пропустят ни одной очереди. Проходит одна такая мимо очереди за ёлками, ну как не поинтересоваться?
– Что дают, тётеньки?
– Ёлки.
– Ёлки? А почём кило?
Общий смех. А всё-таки в очередь стала.

____________

28. Размолвка с хозяйкой.
23 Янв.
Хороша наша хозяйка Татьяна Яковлевна, очень Хороша! Но и она стала дуться и бросать косые взгляды на нас и особенно на меня. Дело в том, что её кастрюльки, на которых я стряпаю, (наши ещё      в дороге), превращаются от дыма и копоти в такие удивительные экземпляры, что могут заслужить название “раритетов”. Раза два она отбирала их у меня и уходила с ними на целый час к арыку, после чего убирала к себе в комнату. Тут я подсылал говорилку-Маню.
– Танечка! Голубушка! – начинала она со слезою в голосе, – уж не откажите, родная! Дайте ещё на денёк сварить обед. Наши вот-вот приедут… Сами видите, какое безвыходное положение!..     А мы их вымоем и вычистим потом…
– Они лопаются на кирпичах…
– Что вы? Что вы? Быть не может, покажите?…
Тщательный осмотр и дискуссия по этому вопросу оканчиваются обычно тем, что кастрюли, (счётом 3), опять в моих руках и опять коптятся на кирпичиках. А вечером Таня кушает вместе с Женей или кило сладкого винограду или сахарную дыню, купленные ей в подарок. Так продолжалось несколько дней.
Но вот случился более крупный “сурьёз”. Я уже говорил, что Женя, оставленный матерью на произвол судьбы, нередко проявлял дурные наклонности. А тут он втихомолку подговорил Шурочку, чтобы она таскала ему “золотые копеечки”, подаренные ей П. М-чем во время болезни. Она, ничего не подозревая, таскала ему целыми горстями. Он с ними отправлялся на рынок и там проедал.             Так постепенно исчезли все копеечки. Тогда он подучивает Шуру, чтобы она достала копеечек из маминой сумки. Шура спросту побежала в дом, тут-то всё и открылось. Таля сделала приличное внушение Жене и пристыдила его, а на другой день сообщила всё его матери, в уверенности, что та пожурит сына. Но случилось неожиданное. Татьяна Яковлевна вступилась за сына, называя его добрым, честным, хорошим мальчиком и обвиняя Шуру в баловстве, требовательности и несправедливости. Таля вступилась за Шуру, хозяйка за Женю. Разговор шёл crescendo и достиг forte и уже варьировался в “верхних диапазонах”, так что потребовалось вмешательство третьего лица, в данном случае меня. (Мани не было дома), и обе матери разошлись обиженными и рассержеными.
На утро, разумеется, кастрюльки были изъяты и красовались на полке в комнате хозяйки, а кок, как безработный, ходил, повеся голову, и, запрятав руки в карманы, насвистывал себе под нос:     “где б случиться праздничку, вдруг и выдался денёк!”…
После потребовалось всё искусство красноречия Мани, и после долгих дискуссий и пламенной речи, которой позавидовал бы Цицерон, кризис был улажен, и жизнь выехала из пикового тупика.
Но как бы то ни было, добрые и сердечные отношения              с хозяйкой были подорваны и дали трещину.
Спустя некоторое время она заявила между прочим, что якобы получила письмо от брата с извещением, что он собирается приехать к ней со всей семьёй на продолжительное время и что занимаемую нами комнату волей – неволей придётся уступить ему. В переводе  на понятный язык это означало: ищите себе другую квартиру и очищайте площадь. Снова забота о помещении стала ощутительной. Впереди зима, где найдёшь квартиру? А тут Маня получает письмо от Юры, что он выезжает с Кавказа в Коканд чрез Каспийское море и Красноводск.
Я обрадовался этому извещению, приезжает, ведь, наш давнишний, испытанный друг. Маня жалеет, что ему не пришлось отдохнуть как следует.
П. М. бывает почти ежедневно. Вместе с Маней, а иногда и втроём, они нередко уходят по вечерам то в парк, то в театр.
Чрез два дня, когда Дора пила у нас чай, (она приходит к нам запросто), Таля рассказала ей конфиденциально о ссоре с Таней.      И что же? Она сообщила о своей невестке, с которой, заметно, была не в ладах, такие сведения, которые служили к плохой характеристике её и понудили нас принять более энергичные меры  к приисканию другой квартиры и скорейшему переезду.
Она сообщила, что муж Тани, который в настоящее время не жил с нею, что, однако не исключало возможности его появления    во всякое время, был кутила и пьяница. Его приятели – все тёмные личности. Он между прочим занимался тем, что выведывал квартиры зажиточных граждан и подсылал на грабёж и воровство своих приятелей собутыльников. Знала про это и Таня и молчала.
Далее она говорила, что воровство и грабежи здесь далеко не редкое явление. Что ходить поздно по городу очень небезопасно. Раздевание прохожих, насилия и убийства случаются часто. Осенью прошлого года будто были расклеены объявления по городу              с предупреждением довольно милого содержания: “до девяти часов одежда ваша, после девяти одежда наша”.
Много насказала она про ужасы городской жизни и, если верить не всякому её слову, то и тогда становилось всё-таки жутко от пребывания на такой квартире. Но скоро ли найдёшь другую, и где её искать?

____________

29. Погода. Об электричестве.
   Транспорт.
24 Янв.
Прерываю не время сообщение последовательных событий нашей жизни и запишу то, что происходит у нас сейчас, т. е. 24 янв., и что происходило в предшествующие дни.
Прежде всего о погоде. Погода никудышная. Недавно выпал снежок, пролежал ровно сутки, а теперь то дожди, то туманы. Температура держится около нуля на несколько делений выше и ниже. Грязь невообразимая. В буквальном смысле слова можно увязнуть и не вылезти без посторонней помощи. Благодаря туманам, в природе тускло и уныло, а вечера кажутся длиннейшими. Безотрадное провождение времени в четырёх стенах отягощается ещё тем, что у нас нет электрического освещения. Мы коротаем долгие вечера или с лампой-коптилкой, которая даёт света ровно столько, сколько требуется, чтобы не подставить себе под глаз фонаря или на лбу гогулю о предметы в квартире, или просто          со свечами, которые по силе освещения пожалуй уступят лучине. Итак, мы приближаемся к первобытным удобствам жизни и, так сказать, опрощаемся. Это опрощение происходит не по нашей вине, а благодаря беззаботности горсоветчиков.
Благодаря тому, что у них, изволите ли видеть, износился мотор, они отказали в освещении более, чем двум тысячам абонентов, в том числе и нам. Износился, (а потом сломался?), мотор! Смешно сказать! Так таки он сразу, неожиданно и износился? Где же были люди, которые должны постоянно наблюдать его работу? Ведь, когда у человека изнашиваются штаны или ботинки, он заранее, чтобы не оказаться без оных, готовит им смену. Почему же не позаботились подготовить смену устаревшему мотору, а просто оставили без света целый громадный квартал города? Это очень легкомысленное отношение к обывателям.           В переводе на понятный язык оно звучит так: чёрт с вами, обойдётесь и без света, не подохнете! Подохнуть-то может обыватель и не подохнет, а жизнь-то затормозилась. В этом квартале есть общественные учреждения, школы. Как обходятся они            без освещения? Да взять и частные семьи: тут и учащиеся, которым надо готовить уроки, тут и домашние хозяйки, которым надо пошить, постирать, тут и отцы семейств, которым надо что-либо поделать по хозяйству, – попробуйте поработать без освещения?  Так и пропадает зря время в долгие тёмные вечера.
Так пропадает оно и у нас. Без электричества пошёл ходом керосин. Он теперь отдувается за всё. Но керосиновых ламп и стёкл в продаже нет. На базаре случайно можно купить лампу, но в неё не влезешь, а принёс домой, она или протекает, или не горит вовсе, так же трудно достать и стёкла, а гланое – за всё надо платить бешеные деньги, которых у среднего обывателя раз-два да и обчёлся!
Лично у нас эта беда усугубляется ещё тем, что полученные  из Москвы прекрасные электроприборы, на которых мы варили пищу, теперь бездействуют. Достать керосин трудно. Горсовет организовал на рынке продажу его вероятно с тем, чтобы несколько смягчить осветительный кризис. Но, чтобы получить два литра (более не дают), надо занять очередь затемно и простоять полдня. Это может сделать не каждый. Мы лично употребляем свечи, (негодные, плавящиеся, коптящие), ценою 70-85 коп. штука. Да и их-то стало трудно доставать. Где ни спросишь, всё – “нету, да нету”! А расход на них, чуть не две свечи в сутки, (при одной ничего не видно). Так и влачим желтенькую жизнь в полумраке и конечно благодарим мудрых попечителей… Освещение вообще слабое место у города. В тёмные вечера трудно ходить по городу. Редкие лампочки на столбах нисколько не освещают улиц и тротуаров. Они только указывают направление, как звёзды древним мореплавателям. На главных улицах ещё помогает свет из окон магазинов, здесь, пожалуй, можно избежать столкновения нос           с носом, но что делается на других улицах и особенно в переулках! Здесь, чтобы сделать шаг вперёд, надо предварительно ощупать ногой (или палочкой, у кого есть), место, а то угодишь или в лужу, из которой не вылезешь, или в арык. Впрочем, и на главных улицах есть такие опасные места, проходя которые в тёмные вечера, обыватель должен соблюдать крайнюю осторожность и призывать, что называется, “всех святых” на помощь. Так, в центре города, почти против великолепного здания горсовета, в котором восседают мудрые попечители о благе обывателя, рядом с не менее почтенным зданием “телеграфа и телефона“ на кирпичном тротуаре около разваливающейся и грозящей падением стенки забора, есть мостик чрез арык, протекающий поперёк прямого тротуара. Этот арык очевидно есть ветка от главного, текущего вдоль улицы, для подачи воды во внутренний двор и сад. Но дело не в арыке, а в мостике. Изволите ли видеть, он собран из колышков, которые прогибаются под ногами и подвижны, как клавиши на старом пианино.               Но главная опасность всё-таки не в этом. Этот мостик в половину, если не более, уже ширины тротуара и двум встречникам на нём не разойтись. По обеим сторонам его “зияют” глубокие ямы арыка        с водой. Вот и попробуйте попасть на этот мостик поздно вечером, или ночью без риска сломать себе шею, или, в лучшем случае, искупаться в грязной воде? Тут не только всех святых будешь призывать на помощь, а помянешь добрым, хотя может быть и крепким, словцом и несвятых горсоветчиков. Впрочем, это их не касается. Они по тротуарам не ходят. Это – привилегия нас, обывателей, мелких, так сказать, сошек. А они ездят, они имеют свой транспорт. А ездят, как известно, не по тротуарам, а по улицам.
Кстати о транспорте. Если спросить любого обывателя           на улице: есть ли в городе транспорт? Он ответит без запинки: да, есть. После вы и сами убедитесь, что действительно есть.              Это во первых, во вторых и в третьих – пристроенные природой ноги каждому человеку, (калеки в счёт не принимаются). Далее        в четвёртых, пятых и шестых – велосипед, приобрести который никому не возбраняется на рынке у спекулянтов за 600-800 рублей, а горсоветчиками такой способ передвижения даже поощряется тем, что не нормируется никакими правилами, (зачем-де стеснять?), “ехай” хоть по тротуару, нам-то что? Им действительно “что”?    Они разъезжают себе на казённых лошадках в одиночку, а то и парой с отлётом, а то и на автомобилях. Им “ни с какого боку не дует”, выражаясь фигурально. Им ни с какого боку не подуло, когда у городского автобуса износились шины, и он целые пять месяцев отдыхал. Ну-те, посчитайте, сколько за пять месяцев перевёз народу Московский, паример, или хотя бы Ташкентский автобус, у которых шины не изнашивались и которые не отдыхали так подолгу?        Наш хоть и плохонький был, вроде спичечной коробочки                на колёсиках, (всего на 10 чел., когда желающих были сотни), а всё-таки что-нибудь и подработал бы, кого-нибудь, гляди, и подвёз бы! Быть по пяти месяцев в отпуске, – это против советских законов,      с которыми, очевидно, плохо знакомы рачительные отцы города...
Они рассуждают, вероятно, так: кроме ног и велосипедов существуют же на свете извозчики? Пожалуйста, пользуйтесь, мы не запрещаем! Они-то не запрещают, а запрещает карман обывательский. Чтобы нанять извозчика от центра, примерно,         на вокзал (1,5 версты), надо заплатить 10 рублей, – это “не мутовка  с тутовкой”! Да он днём более двух человек не посадит: “нэльзя”, – говорит: – “совэт не разрэшат… штраф!” Оказывается, совет оберегает интересы… извозчиков, а не обывателей! Он опасается, как бы не поломались их экипажи от перегруженности, как бы не надорвались их лошадки. Пусть-де лучше надрываются обыватели, а не они. Вот благодетели! Впрочем, они за эту поблажку и стригут извозчиков, как овечек. Годовой налог на каждого 1500 р. Надо его выбрать с населения! Это – “не мутовка с тутовкой”! (Выражение, подслушанное мною на рынке и очень мне понравившееся).
Говоря о транспорте, нельзя не сказать о путях сообщения,     т. е. об улицах.
Улиц, мощёных булыжником (асфальтовым считается здесь излишней роскошью!), только три: Советская, Маркса и Сталина. Последние две замощены далеко не полностью. Остальные все многочисленные улицы и переулки мягкие. Когда вы идёте по ним, (где уже ехать!), то ступаете по мягкому, пушистому, бархатному ковру, причём ноги ваши “дымят”. Этот “дым” тонкий, мягкий, как пудра ТЭЖЭ. Он проникает под одежду, шляпу, в нос, рот, причём от него зубы не скрипят, как от Московской пыли, а наоборот приятно смазываются. Весь костюм ваш, какого бы цвета до того он ни был, перекрашивается в светло-серый тон. Я говорю, ваши ноги “дымят”, это когда вы идёте по улице один, а случись проехать кому на арбе или, особенно, на автомобиле, тогда бывает “свету Божьего не видно!” Вы некоторое время находитесь “во облацех небесных”, и если не видите Бога, (точнее – никого и ничего не видите!), то это от вашей греховности. Вы прижимаетесь к забору, тычете нос           в отворенную случайную калитку, (такова борьба                за существование!), но всё это мало помогает. И только когда туча пронесётся и “снова солнце засмеётся”, тогда вы станете различать окружающее. Есть большая улица, названа она в честь великого вождя Ворошиловской; она мне хорошо знакома, так как по ней приходится проходить каждый раз в церковь. Так вот эта улица представляет собой странное, чтоб не сказать более, зрелище. Прежде всего, она, вопреки всем законам, корытом. В дополнение, бока её изрыты рытвинами и оврагами (брали материал                для постройки), много поперечных и долевых арыков с мутной водой. Сама засорена отбросами, экскрементами. Много узеньких животрепещущих мостков. Если проедет автомобиль, то единственное спасение от пыли – это очертя голову броситься прямо в арык!..
В городе улицы нигде никогда не подметаются, но в жаркую погоду в центре они утром поливаются непосредственно ведром и непосредственно из арыка, чтобы полчаса непосредственно покрывать вас облаками пыли.
Таковы городские пути сообщения в жаркую, сухую погоду. Что же они представляют из себя в ненастье или после дождя, то это мною не раз уже отмечалось в дневнике, здесь же можно только добавить, что тогда они все, (не исключая и центральных), являются не путями сообщения, а путями терпения, которыми жители закаляются в геройстве и храбрости…

____________

30. Шурочка.
26 Янв.
Что за милый ребёнок Шурочка! Чем дольше я с ней живу, тем больше и больше привязываюсь к ней. Я всю жизнь провозился        с детьми и около детей, но исследовать душу ребёнка, близко прикоснуться к ней, мне удалось только теперь, на Шурочке.      Если Христос, благословляя детей, говорил: “таковых есть Царство Небесное”, то, несомненно, там были только Шурочки. Прекрасный, чудный ребёнок! И эта красота в комплексе её детских душевных эмоций. Она временами и рассердится, выйдет из себя, и ножками затопочет, пожалуй раскидает игрушки и обругает: “дедка, табуретка!”, или, что чаще бывает, побежит к постели, уткнёт носик в подушки и горько заплачет, но чрез минуту, глядь, крадётся         ко мне, испытующе заглядывает в глаза, целует руки, гладит волосы, ласкается, а сама шепчет: “дедушка! дедуся! хороший!” Кабы и взрослые все были таковыми, тогда бы воочию Христос ходил        по Коканду!.. Нельзя же не рассердиться? “Я человек и всё человеческое мне свойственно,” – сказал Сократ. Свойственно человеческое и маленькому человечку – Шурочке. “И курочка имеет сердце”… (т. е. сердится), – говорит русская пословица. Имеет его и Шурочка. Но в том то и дело, что оно золотое, да отходчивое, любящее, а не злобное. Она вспыльчива, горяча и по детски несдержена, – это правда, но всё это быстро гаснет, и волны любви и ласки захлёстывают её маленькое сердчишко. Она очень привязана ко мне, любит меня и мать крепко. Спросишь: “Шурочка, кого ты любишь больше всех?” – “Вас обоих!” Или: “Шурочка, хорошо тебе здесь?” – “Хорошо!” – “Почему?” – “Потому, что вы оба со мной!” Милый ребёнок! Она разделяет с нами горечь и тяготу Кокандского сидения. И хотя не сознаёт всего трагизма, но, благодаря пытливому умишке и чуткому сердчишке, догадывается, что что-то с нами случилось, что нам тяжело… “Мама, ты плачешь? О чём?” – заберётся на колени, крепко обхватит ручёнками за шею, прильнёт головкой и сама заплачет. Это подсказало ей сердечко, что распросы излишни, а надо просто разделить горе пополам и взять на себя часть его тяжести… Это не логический ход размышлений: “за” и “против”, это не анализ, а просто чутьё сердца, порыв его доброты. У матери бывают сердечные припадки, – Боже, что происходит в это время с Шурочкой! Она мечется, кричит, бросается к матери, как бы стараясь выхватить её из беды: “Мама, милая! Что с тобой? Мама!” Иногда ночью она вскрикивает, просыпается, вскакивает. “Мама! Ой, мама!” – “Что с тобой? Что, милая?” – “Мне приснилось, что ты умерла…” Пятилетний ребёнок, который ещё не должен знать, что такое смерть, что такое жизнь, уже осознал, что первое что-то ужасное, от чего стынет кровь, бежит сон…
Она безотчётно проникается сознанием, что нам тяжело и всячески стремится облегчить жизнь, взять на себя частичку её тяжести. – “Дедуся, давай я буду резать картошку?” “Деда, я подмету пол?” – “Мама, дай, я вытру посуду?” – “Мама, дай тряпку, я сотру везде пыль?” – “Мама, я помогу тебе стирать платочки, тряпочки?” – “Дай, я помогу тебе собирать чай?” Таких предложений услуг множество…
В серьёзных разговорах между взрослыми она принимает участие, как взрослая, высказывая нередко умные мысли.
Так однажды обсуждался вопрос о трудности доставать керосин, и что за отсутствием электричества, его расходуется более. Шура, внимательно выслушав дискуссию по этому вопросу, серьёзно заявляет:
– Мама, тогда надо раньше ложиться спать!..
Она очень развитой ребёнок. Её умственный кругозор широк, запас слов большой. Она выражается правильно построенными фразами. Она знакома со многими словами иностранного происхождения. Однажды она обращается ко мне с такой фразой:
– Деда, я абсолютно не понимаю, как это возможно на такого маленького ослика накладывать такую тяжесть?
Или:
– У нас не холодно, дедушка смотрел на термометр, там         13 градусов.
Глядя в окно:
– Какой туман! Будто сгущеное молоко!
Эти фразы записаны буквально. Она нередко мыслит образами и выражается образно. “Голова, как арбуз”, “цветная узбечка”          (в пёстром платье), “лиллипуд” (про маленького) “дяденька-жирафа” (про высокого, худого) и пр.
Зная множество стихотворений, она, так сказать, набила язык в размере, пытается говорить под рифму:
Тётенька идёт и сынка с собой ведёт. Катя (кукла) села на диван, рядом с нею сел Иван. Мишка мёду захотел, на весь лес и заревел. Дочка в куколки играет, сама песни распевает.
И множество других.
Она умеет читать и писать, причём писать любит больше, чем читать. Достаточно ей разыскать клочёк белой бумаги, как чрез минуту он будет исписан весь. Но особую любовь питает к счёту. Она считает до сотни (с небольшими поправками и подсказами), но самостоятельно и верно разбирается в пределах двух десятков.
Нередко, чуть продрав глазки утром в постели:
– Деда, а я знаю, сколько будет 6 и 7.
– Сколько?
– Тринадцать.
– А сколько будет 14 и 5? – спросишь её.
Она сосредоточенно начнёт перебирать пальчики и сосчитает верно.
Она решает несложные задачи устно до 20, т. е. те задачи, которые обычно предлагаются в первом классе школы, а ведь ей только что исполнилось 5 лет!
Она резва, игрива, любит петь и когда предоставлена сама себе (взрослым некогда), занимается играми или готовыми (у неё много!) или выдумывает сама.
Она подвижна, прыгает, пляшет, любит веселье. Но… очень чутка к чужому горю, улавливая всегда настроение по глазам,         по чертам лица.

____________

31. Один из дней.
27 Янв.
Возвращаюсь к прерванному рассказу, т. е. к описанию        тех событий, которые имели место в конце Августа 37 г., когда мы жили ещё на квартире у Тани.
Маня получила извещение от Юры, что он приедет с таким-то поездом и просит его встретить. Начались некоторые приготовления к приёму гостя и прежде всего к разрешению вопроса, как быть        с ночлегом? Маня в разрешении вопросов быстрее молнии. У ней – сказано – сделано! Она куда-то исчезла и скоро возвращается            с двумя пустыми ящиками.
– Папа, делай табуретки. Днём на них сидим, ночью спим. Сейчас принесу ещё 2 таких ящика.
– Какже можно на них спать?
– Поставить в ряд, в длину, вот тебе и койка. Делай живей!
– Эх, ты кипяток! Как же сделать табуретки, когда у меня    под руками один хозяйкин тупейший топор и больше нет ничего?
– Делай, делай, как знаешь!
Бежит за оставшимися двумя ящиками. Пошёл к татарам        за инструментом. Добыл пилу, клещи, молоток. Начал работать.
Чрез 2 часа слепил 4 табуретки, на которых небезопасно сидеть, а уж если отважиться спать, то надо пред тем крепко помолиться Богу.
За продуктами и овощами на рынок ходил я. Маня покупала фрукты и главнее всего – малосольные огурцы. Так как на рынке не всегда их можно получить, то она свела знакомство с торговкой,      к которой ходила на дом за ними. Она истребляла их в большом количестве. Шутка сказать, она съедала в день до двух десятков,     да ещё каких! Огурцы – это стало её – пассией. Далее, она изобрела способ загорания на солнце более действительный, чем каким пользовалась до сего времени. Если нельзя приблизить к себе солнце, то можно приблизить себя к солнцу. Она влезала на крышу дома и там раздетая и сокрытая от взоров всех, (проходящих           по крышам нет), принимала солнечные ванны. Этот способ не лишён оригинальности и удобства. Крыша нашей кибитки, как и у всех, глиняная и немного покатая. Я однажды взбирался на неё.            Вид прекрасный. Видны вдали громадные горы, вершины которых покрыты снегом. А уж про солнце и говорить нечего, оно прожигает тебя насквозь. Чтобы лазить на крышу, Маня у кого-то абонировала лестницу за 10 рублей в месяц.
Маня узнала, что наконец наши вещи прибыли в Коканд. Перевозить их на Танину квартиру не имело смысла, во 1-х потому, что мы скоро должны её оставить, а во 2-х, в ней не было и места для них. Необходимо было немедленно получить только корзину,     в ней были все кухонные принадлежности и мой столярный инструмент. Но одну корзину из 13 вещей на станции не отдавали. Там сказали: берите или всё, или всё оставляйте. Вещи могут быть оставлены на месяц на хранение, после чего они будут проданы        с аукциона. Пришлось их оставить впредь до приискания другой квартиры.
С квартирами туго. Прочитали на столбах несколько объявлений о продаже домов. Один мы осматривали с Талей, конечно, ради любопытства. Зачем приобретать нам в Коканде недвижимость, когда мы, и особенно Таля, спим и видим, как бы удрать отсюда обратно в Москву? Указали на сдающуюся недалеко от нашего дома квартиру. Мы ходили её осматривать. В ней-то я и увидел виноградную лозу, растущую в комнате у стены, а ветвями расстилавшуюся по двору. Об этом я упоминал выше. Тале эта квартира не понравилась. Пришлось снова просить благодетеля      П. М., который бывал у нас ежедневно и считался близким другом. Было заметно, что он ухаживает за Маней, что льстило её самолюбию. Он не обещал ничего определённого, но не отказывался навести справки у знакомых.
Читали мой проект заявления. И, как у Гоголя, – “содержание оного не одобрили”. Я защищал, спорил. Покончили на том, чтобы дать разобраться в этом Юре, как свежему человеку.
Таля несколько раз ходила в Горсовет, узнавала про места, где бы она могла применить свои силы, но пока безрезультатно. Это её огорчало, а когда она огорчена, то никто не дыши под руку, попадёт всем и особенно мне, по пословице: “на бедного Макара и пр…”
Впрочем этот “бедный Макар” не очень-то огорчался этим.   П. М. часто обедал у нас или приходя на вечерок, не забывал, какое лекарство требовалось деду от огорчения. Да я и сам хорошо знал рецепт этого лекарства и иногда покупал его без докторской визы.
Маня дружила с ним и часто вдвоём отправлялись они то       за покупками, то в парк. Иногда их компанию разделяла и Таля.
Когда их нет, я, конечно, привязан к дому: надо охранять квартиру, надо смотреть за Шурочкой. Но когда Таля дома и когда моя “музыка” на кирпичиках сыграет заключительный аккорд,          я свободен.
Так однажды пошёл бродить по городу с целью познакомиться не с главными улицами, а с глухими переулками, где ярче вырисовывается неприхотливая жизнь узбеков. Я избрал кольцевое направление: левой стороной до вокзала и правой обратно,              до квартиры. Не зная города, я замахнулся широко и, как я после узнал, это составляло не менее 6-7 вёрст. Я устал изрядно, но эта усталость искупалась интересом, который я получил. Здесь я познакомился с настоящим азиатским городом. Идя глухими, кривыми переулками, по сторонам которых полуразрушенные заборы и низкие кибитки, я мысленно переносился на несколько столетий назад, ко временам ханства и неограниченного деспотизма и нищеты. Едва ли что изменилось с тех пор в укладе и характере жизни. Я видел, вероятно, то же, что зрели в своё время орлиные очи хана. Та же некультурность жизни, прижатой к земле и зарытой        в землю, та же нищета и бедность, которая сквозит во всём, начиная от убогой обстановки жилищ, до лохмотьев включительно, болтающихся на плечах населения, та же непринуждённость и безхитростность отношений, при которых полуголые и даже голые мальчики и девочки, а иногда и взрослые, совершают свои отправления, та же невзыскательность в пище, когда ломоть засохшего хлеба с кистью винограда составляет всё дневное питание. Видел я здесь прекрасные виноградники и сады, обвешанные фруктами и не знал, чему удивляться: интенсивности ли труда человеческих рук, плодородию ли почвы, которая сама,   без усилий человека, выпирает из своих недр неисчислимые дары. Видел я большие плантации хлопка, кукурузы, подсолнечников и тоже удивлялся: куда девается вся уйма этой продукции? Прошёл мимо хлопкового завода. Как и везде на заводах, сор, копоть, пыль, груды хлама. Наконец попал на мусульманское, узбекское кладбище.
Что оно представляет из себя? Большая площадь, поросшая высоким бурьяном, из которого то там, то здесь торчат кирпичные двускатные крыши надмогильных построек. Издали они напоминают пчельник с большими дадаковскими ульями. Под ними восседают, а не возлегают, (мусульман хоронят в сидячем положении), правоверные, которые душой переселились                в Магометов рай с красавицами гуриями, оставив на земле тленные тела, о чём свидетельствует запах тления, чувствительно бьющий     в нос. Безотрадная картина! Ни один предмет не напоминает             о будущей светлой жизни, ни одна надпись не говорит о прошедшей. Выползшая из одного надгробия длинная змея и скрывшаяся             в другое прервала нить моих грустных размышлений, и я поторопился оставить это печальное место…
Постель мне сделали на дворе под сению ветвистых ветел. Ложась на табуретки с большою осторожностью, я наслаждался прохладой воздуха и той истомой, какая ощущается после усиленных трудов или долгой ходьбы. Но вскоре я был поражен совсем другим ощущением. Я почувствовал, что моё тело, руки, ноги, шея и лицо начинают зудеть и чесаться. Что это? Неужели действие тропического солнца, под лучами которого я пробыл сегодня несколько часов? – подумал я. Но вскоре я убедился, что ошибался в своём предположении. Я чиркнул спичку и увидел, что на меня с дерева ссыпаются тучи Маниных термитов, которые покрыли всю мою постель. Тут я осознал, что после трудов утомительной прогулки мне предстоит понести ещё нелёгкие труды по изгнанию непрошенных гостей из постели и исподнего белья и приискать себе другое место ночлега. Маня же, расположившаяся невдалеке от меня у стенки под открытым небом и под сению ярких звёзд, в это время мирно похрапывала.

____________

32. Приезд Юры.
28 Янв.
С утра приказано было повару приготовить лучший обед.
– Что значит лучший? У меня всегда лучшие!
– А значит то, что надо сготовить два мясных блюда.             На третье будут фрукты. Мяса я вчера купила, ты видел?
– Видеть-то я видел, только мясо-то… тово, рванина        какая-то…
– Какое есть. Лучшего не было. И за этим простояла более получаса в очереди.
– Ничего, следовательно, не попишешь!.. как говорят грамотные люди. Выработаем меню. На первое – мясной борщ,       на второе тушёный картофель с тушёным консервным мясом,         на третье…
– Ах, да! Сходи обязательно купи малосольных огурцов. Слышишь? Обязательно! Десятка два.
– Надо дров. Дров нету. Свеклы, капусты, луку…
– Н; денег. Всего купи. А фруктов я куплю сама.
– Ты сама уж и купи… знаешь?.. повару к обеду…
– Всё это будет без твоей просьбы. Придёт, вероятно, и П. М. Он обещал к обеду.
– Быть по сему!..
– Так подтянись, а я сейчас побегу на вокзал встречать Юру.
Такой разговор у меня с Маней происходил за утренним чаем. Шурочка только что встала, выбежала во двор, где под вётлами был сервирован чай, и радостно, хлопая ручёнками, щебетала:
– Дядя Юра! Дядя Юра! Приедет к нам дядя Юра!..
Маня ушла на вокзал. Я занялся своими обычными делами. Впрочем, оговариваюсь, не обычными, а несколько повышенного характера. Я, ведь, помнил строгий наказ Мани.
У повара всё кипело и шипело на кирпичиках, когда к дому подъехал Юра.
– Милости прошу к нашему шалашу!
– Здравствуйте!
– Руки не подаю, в саже, а локотками обойму и по российски поцелую!..
Все были очень рады приезду дорогого гостя. Шурочка          не отходила от него и щебетала, как птичка.
После обычных приветствий и расспросов: как вы, да как мы, необходимо было с дороги помыться.
Повар – талоны в зубы, вёдра в руки, помчал в будку                к водяной бабе за водой.
К обеду действительно пришёл П. М. Он по обычаю принёс    с собой и белого и красного. Маня у вокзала купила винограду, абрикосов, дыню.
Обед прошёл оживлённо. Рассказам Юры о том, что было после нас в Москве, как он проводил время на Кавказе, с какими приключениями ехал сюда, – не было конца.
– А недурно вы устроились, как я вижу? – вставая из-за стола, говорит он.
– Благодаря П. М. А вот теперь из этого “недурного” нам выкатываться… а куда? Не знаем… Разве П. М. что-нибудь скомбинирует?..
– Сегодня вечерком пойдёмте в парк, я познакомлю вас, Мария Сергеевна, с Багировым. Может быть что-либо и выйдет…
– А это что за фрукт?
– Фрукт довольно крупный. Он распорядитель парка, театра. Человек интеллигентный, артист. У него обширное знакомство.       А главное, он устраивает своих артистов-гастролёров на квартиры.  У него есть список свободных комнат…
– Ах, как было бы хорошо!.. А теперь отдохнуть с дороги!    Ай-да, ко мне на светёлку, пожариться немного?..
Все трое полезли на крышу. Повару и после обеда хлопот полон рот. Надо вымыть посуду, которую по случаю прибытия гостей “подзаняли” у Доры.
Таля ушла укладывать Шуру, и на дворике воцарилась тишина, нарушаемая временами говором и смехом отдыхающих     на крыше.
После чаю Маня выпросила у Доры свободную железную койку, которую они вдвоём и перенесли во дворик. Это ночлег      для Юры. Мои табуретки оказались настолько ненадёжными, что   на них никто не отваживался ночевать.
Вечером, когда свалила несколько дневная жара, пошли все    в парк, оставив нас с Шурой домовничать. Вернулись поздно, когда город уснул, и только беспрерывный лай собак свидетельствовал     о наличии бодрствующих живых существ.

____________

33. Предложение педагогической
     службы. Разговор за чаем.
29 Янв.
Тале всё не везёт со службой: то ей обещают, то отказывают. Сегодня, однако, предложили ей заниматься в школе. Хотя она       не педагог и никогда не испытывала своих сил и знаний на этом деле, но всё же не отказалась: надоело быть без дела. Предлагали преподавать в старших классах химию и физику. Первый предмет  по её специальности, а за второй она боялась браться, – забыла, – говорит она. Я, замечая, что от безделья она расстраивается и нервничает, и полагая, что работа даст ей успокоение и отвлечёт      в сторону её мысли от тяжёлой действительности, советовал не отказываться и от физики, доказывая, что человек с высшим образованием всегда может быстро освоиться с предметом, который он когда-то изучал, и что преподавание его в школе, хотя и                в старших классах, не составит особого труда. Такого же мнения и Юра, но Таля колебалась. В школе, куда она ходила по нашему настоянию, сказали, что преподаватель действительно нужен. Прежний преподаватель выехал летом в Саратов к своей семье и едва ли вернётся сюда к исполнению своих обязанностей. Было уже начало сентября, и в школах начались занятия. Но он вернулся, но не с тем, чтоб заниматься, а чтоб ликвидировать свой урок. В школе за него ухватились и не отпускали и если он всё же настаивал         об отпуске, то предложили ему найти за себя заместителя. Он узнал про кандидатуру Тали, с радостью ухватился за неё и немедленно пришёл к нам для личных переговоров. Оказалось, что его заместитель должен преподавать кроме химии и физики ещё и биологию, – словом, все те предметы, которые вёл он.                Это окончательно смутило Талю. Не смотря на высокий оклад (около 600 р.), она совсем отказывалась от биологии, будучи мало знакомой с этим предметом. Никакие уговоры не помогли, и разговор не привёл к окончательному результату. Он ушёл, питая, однако, надежду, что Таля согласится в конце концов.
В этот день Юра и Маня ходили в город, чтобы Юра мог познакомиться с ним. Они посетили городской музей, исколесили центральную часть вдоль и поперёк, познакомились с магазинами и к позднему обеду усталые вернулись домой.
Вечером за чаем, к которому пришёл и П. М., я опять поднял вопрос о квартире. Я нарочно настаивал на скорейшем разрешении его, так как считал его кардинальным, от чего зависит наше дальнейшее благополучие. До сего времени распросы и поиски ни   к чему не привели.
Я нажал на П. М., этого обязательного человека.
– Неужели вы, П. М., оказавший нам столько услуг, что мы   не знаем, как вас и благодарить, – неужели вы, дорогой, откажете помочь нам в этой, может быть, последней нужде?
– Во 1-х, дорогой дедушка, благодарить меня нечего, во 2-х, вы же знаете, что я всегда готов помочь вам, чем могу… Я уже познакомил Марию Сергеевну с Багировым…
– Папа! Он, повидимому, хороший человек. Сейчас у него квартир нет, но как только его агент найдёт свободную комнату, сейчас же предоставит нам…
– Вот видите?… Скоро гастролёры будут разъезжаться, и комнат будет много…
– Спасибо вам, П. М.! Вы, ведь, отлично понимаете, что это для нас теперь самый главный вопрос, который надо разрешить немедленно. Оставаться долее здесь не хочется и противно. Хозяйка дуется, у нас сложились такие отношения…
– Я слышал, слышал… В ней я ошибся, да, признаться, я её и не знаю хорошо…
– А потом… эти посещения её хахалями… почём знать, что    за люди они?
– Конечно, тревожно и опасно… Но… не волнуйтесь,               я попытаю позондировать почву в другом месте… Во всяком случае без квартиры вы не останетесь…
– Вашу руку, добрый человек!
Такой разговор происходил во дворике за чаем, и кто бы мог подумать, что хозяйка сидит рядом в своей комнатушке и слышит всё от слова до слова…
Поутру она отворачивается от меня, не отвечает на обычное приветствие. Отбирает одну за другой кастрюльки под предлогом, что будет готовить себе. С Талей не разговаривает. Создаётся “пиковое” положение. Приходится одолжаться Доре. А главное – одна мысль сверлит мозг: скорее найти другую квартиру!
Маня и Юра после чаю ушли в город, где у них состоится свидание с П. М., чтобы вместе начать поиски. Таля ушла              “по делам”. Мы по обычаю с Шурой вдвоём.

____________

   34. Музей.
30 Янв.
На другой день все дома. Маня с Юрой на крыше, Таля          по хозяйству и около Шуры. Я выпросил себе “выходной” и отправился в музей, который Маня нахваливала. По её рассказам он помещается во дворце бывшего хана. Парк, в котором находится дворец, был ранее садом хана, где разгуливали и наслаждались негой и прохладой его 75 жён. Таким образом, дворец является историческим зданием, которое будто бы охраняется неприкосновенным. Это очень заинтересовало меня.
Действительно, это здание величественное, красивое, монументальное. Когда я увидел его из парка, я остановился и застыл в созерцательном восхищении. Оно на искусственном холме, почему является господствующим над всем городом, который расстилается кругом него в плоской равнине. По углам переднего фасада и над входом возвышаются четыре минарета, которые, как и самый фасад покрыты сплошной мозаикой. Эти четыре минарета, стройные, высокие, разнятся, однако, между собой по архитектуре, что придаёт лёгкость и какую-то игрушечность всей постройке. Посредине главный вход, к которому в гору идёт широкий, ограждённый по сторонам стенами, подъезд. Величественен этот вход! Надо удивляться художественности и тонкости орнаментовки и мозаичности его стен и пилястров. Пред ним площадка,                на которой, вероятно, в былые времена, царственный хан встречал гостей равных себе, а может быть отрезались головы и закалывались на его глазах бесчисленные жертвы деспотического произвола. Входом здание разделяется на две равные половины. Вхожу.            В стенах резные двери направо и налево. Над правой дверью надпись: “музей”. Беру билет за 50 коп. Спрашиваю путеводитель. Две девочки и мальчик, подростки, с серьёзными минами сидящие за столом, наперебой объясняют мне, что путеводителей нет, да их и не нужно, всё понятно и без них, на стенах есть надписи на двух языках: узбекском и русском.
Вероятно учащиеся, отбывающие командировку                в каникулярное время, – подумал я. В залах ни души! Вероятно я первый, а может быть и единственный, посетитель. Я сказал:           “в залах”, но это не залы, а небольшие комнатки со сводчатыми потолками и небольшими окнами во двор. Здесь есть отделы: зоологический, индустриальный, почвоведения, садоводства, хлопководства и шелководства, и др. Нельзя сказать, чтобы музей изобиловал экспонатами. У меня, по крайней мере, сложилось обратное впечатление. Некоторые отделы я бы назвал слабыми.     На всём виднелась печать какой-то недоделанности. Комнат около десятка. Одни побольше, другие поменьше, есть совсем маленькие,  в одно окно. Заинтересовала меня одна комната своей внутренней отделкой. В ней почти нет экспонатов, но это и к лучшему. Она сама экспонат. Большая, в два окна, она украшена сплошь резьбой и мозаикой. Что за красота, и какой кропотливый труд! Надо же было положить столько энергии, чтобы отделать каждую мелочь! И какая цельная, стильная получается картина! К стене приставлены большие резные двери. Возможно, что они от этой комнаты,           но сохраняются теперь, как драгоценные реликвии. Они сплошь покрыты сверху до низу резным узором. Вглядываясь в него, хочется уловить основную мысль, руководящую идею, но её           не уловить, как не уловить её в беспредельных красотах среднеазиатских голых степей, или в бездонном небе. Мысль невольно переносится вглубь веков и в уме возникает вопрос: что происходило в этой комнате при владычестве ханов? Какие пиры задавались здесь? Какие раздавались речи? Сравнивая её с другими комнатами, можно догадываться, что она была главной во дворце хана.
Я обошёл все комнаты два раза и только в одной из них встретил группу узбеков и узбечек с грудными младенцами             на руках. Мне показалось, что это не местные жители, а какие-то приезжие из дальних кишлаков и, следовательно, такие же случайные посетители, как и я.
– А в левой половине тоже музей? – спрашиваю подростков.
– Нет.
– Но ведь это половина одного и того же здания и,                по рассказам, там помещались когда-то жёны хана?
– Это верно, но теперь там во всех комнатах устроено общежитие для учащихся, и оно по случаю каникул закрыто.
– Жаль, что нельзя осмотреть комнат…
– Там ничего не осталось от прежнего, они все побелены и заставлены койками.
– Очень жаль, что не берегут старины…
– А вы художественный отдел видели?
– А разве есть такой?
– Есть. Идите чрез двор. В конце его увидите здание…
– Благодарю вас.
Вхожу во внутренний двор, куда выходят все окна и двери здания. Обширная площадь, чистая и гладкая, как гумно.          Двумя террасами она поднимается вглубь. Там виднеется белое одноэтажное здание современного типа. Размышляю на ходу: что здесь было при хане? Раз это внутренний двор, и все окна и двери женской половины выходят сюда, то, вероятно, здесь гаремницы проводили всои досуги, здесь были забавы, увеселения и интимные встречи с ханом? Вероятно, раньше здесь был сад, бассейн            для купания, шатры, палатки, от чего теперь не осталось и следа?..
Солнце жжёт немилосердно. Кругом ни души, будто всё живое попряталось. Подхожу к белому зданию. При входе молодая женщина, типа узбечки.
– Ваш билэт: Пожалтэ полтынь…
– Я первый?
– Да.
– И единственный?
– Да, – улыбаясь, говорит она.
Такие же маленькие комнатки, как и во дворце. Две из них заняты экспонатами местной индустрии. Они очень бедно обставлены, и мне казалось, что никак не могут служить показателем достижений в этой области страны. Ещё немного приковывают внимание произведения местной керамики.           Здесь глинянные чаши, вазы, пиалы, – все причудливых форм и орнаментовки. Блюда, тарелки, кальяны и пр.
В следующих 3-х комнатах картины и лепные произведения. Первое впечатление говорит вам, что здесь своего, местного ничего нет. Вы сразу переноситесь в картинный отдел музея или выставки какого-нибудь европейского города. Здесь вы находите прекрасные картины Рубенса, Анжело, Беккеля и русских: Репина, Айвазовского, Серова и др. Картин много и большинство из них прекрасны. Есть пейзажи, жанры, на религиозные темы. Что это? Оригиналы или копии? Думается: первое, так как для копий они очень хороши. Несколько экспонатов пластики. Исполнены великолепно. Особенно приковывает внимание группа, (не помню автора), под названием “секрет”. Старушка шепчет на ухо старичку. Но как она сделана! Какое выражение лиц! Какая тонкость линий.    Я раз пять подходил к ней и всё не мог оторваться от неё.
Думалось: каким образом эти ценности попали в музей?     Они были во дворце хана? Может быть они – подарки титулованных и коронованных друзей? Или они реквизированы во время революции у богатеев и собраны сюда? Расспрошу у кассирши.
–Откуда собраны сюда картины?
– Нэ знаю.
– У вас есть описание музея?
– Нэт.
– Вы недавно здесь?
– Мэсяц.
– Вы учащаяся?
– С курсов… Вы приезжий?
– Да, Москвич.
– Ах, Москва!.. Ах!.. Жарко там?
– Летом да, но не так, как у вас.
– Вода? Купаются? Арыки?
– Купаются. Есть река. Арыков нет.
– А верблюды? Ослики? Арбы?
– Ничего этого нет. В Москве трамваи, метро, автобусы, троллейбусы… такси…
Она делает удивлённые глаза, очевидно не понимая значение этих слов. Я устал и объяснять ей мне не хотелось.
– Вы счастливец!..
– Пожалуй. Только несчастлив тем, что попал сюда. Коканд пред Москвой – это плохой кишлак!..
На этом мы расстались.

____________

35. Съёмка молитвенного дома.
Разговор о П. М-че.
31 Января.
Вчера был у всенощной, сегодня воскресенье. Я уже писал      о духовном подъёме и молитвенном настроении, какие ощущаешь   в этом храме. Придя от всенощной, я поделился впечатлением           с Юрой. Он из верующей семьи, и сам имеет чуткую душу. Внимательно выслушал меня. Я предложил ему сопровождать меня к обедне и захватить “лейку” для съёмки. Он охотно согласился. Хороший мальчик! Как я люблю его! Не знаю, что побудило его дать согласие: порыв ли верующего духа, деликатность ли, которая удержала его огорчить меня отказом, интерес ли запечатлеть           на плёнке собрание верующих? Думаю, и то, и другое, и третье.       Я предупредил его, что путь не близок, я хожу около получаса.      Он не принял во внимание моего замечания. И вот бужу его в 9 ч. Обедня начинается в 10. Он вскакивает, быстро одевается, и мы отправляемся. Не смотря на ранний час, солнце сильно припекает. На небе ни облачка. Уже начало сентября по н/с, когда в Москве прохладно, и вероятно дожди, здесь на солнце 35-40;. Дождей за всё время нашего здесь пребывания не было ни одного, если не считать маленького, кратковременного, не оставившего следа, дождика, так напугавшего Маню ночною порой. Путь утомителен, а для Юры он целый подвиг.
Вот и молитвенный дом. Он и прилегающий к нему дворик полны народа. Служба уже началась, и умильное пение несётся        в открытые окна и двери. Я посмотрел на Юру. Он стоял очарованный картиной высокого содержания. Вот слышатся стройные звуки херувимской песни. Большинство богомольцев       во дворике, где остановились и мы, преклонило колени. Юра сделал несколько глубоких поклонов, потом вдруг щёлкнул аппаратом. Момент выбран удачно.
В конце службы он несколько раз переменял экспозицию. Народ стал расходиться. Я предложил ему снять внутренность храма.
– А это можно?
– По моему да. Сделайте это незаметно, стобы не смущать верующих, а главное – не подать повода к подозрению…
Мы вошли в храм. Служба окончилась, и народ суетился.     Он сделал несколько снимков.
Возвращаясь домой, мы разговаривали о П. М.
– Как вы находите, что он за человек?
– Положительно затрудняюсь ответить вам на этот вопрос.   Он нам оказывает услуги, льнёт к нашему семейству… А какая цель?.. Я боюсь высказать догадку: не является ли это следствием того, что ему нравится кто-нибудь из моих дочерей?
– Похоже на то… Но, ведь, он как будто человек женатый?
– Что-то говорила Маня. Она сообщала про его образование, будто он художник-скульптор… Не знаю… Несомненно, он человек воспитанный, вежливый, интеллигентный… и на деле…
– Да. А ещё вы ничего не подозреваете?
– Откровенно говоря, сначала мне казалось, что он какой-то агент, ищейка, шпик, советовал дочерям держать с ним ухо востро…, но дальнейшее знакомство развеяло, как будто, это подозрение… По моему он ловкий еврейчик, сметливый делец, командированный сюда кем-то для популяризации личностей наших вождей чрез постановку их памятников и бюстов… Он зарабатывает хорошие деньги… Ведёт широкую жизнь… Его знает весь Коканд и окрестные кишлаки…
– Это правда…
– Знаете ли что? – сказал я в заключение, – я очень рад вашему приезду к нам. Вы, как мужчина и свой человек повлияете сдерживающим образом на увлекающуюся натуру Мани… Она, как дитя, взрослое дитя, порхает, как мотылёк, не замечающий подчас опасности.
Мы пришли домой, когда уже был накрыт стол                к праздничному обеду.

____________


Конец  2-й тетради.

Эсветенский.