Прадед. Дневник 3

“Подхваченные  вихрем”

   или

  “Кокандское  сидение”

(Дневник  Эсветенского).

1938 г.

    Тетрадь 3-я

  ____________

   36. Осмотр нового помещения.

2 Февр. 1938 г.
– Папа! А ведь П. М. сдержал своё обещание. Он нашёл нам комнату. После обеда мы с Талей пойдём смотреть её.
– Он дал адрес?
– Нет. Мы встретимся с ним в кафе, так уговорились.
– А Юра?
– Я пойду в парикмахерскую, надо привести в порядок      свою шевелюру.
– А когда вернётесь?
– Вероятно скоро, а впрочем…
– Добавлять не надо. “Раз сойдутся четверо коней, расстилайся ширь степей!”…
– Ну, ну, прощай! Смотри за Шурой.
Такой разговор происходил после вечернего чая. Со второго двора послышалось не то пение, не то какое-то завывание.          Надо пойти узнать, в чём дело.
Сидит узбечка соседка на пропечённой солнцем земле и вышивает тюбитейку. Она поёт песни. Содержание их мне              по незнанию языка, непонятно, но мелодия поражает своей монотонностью. Это какое-то упражнение в звуках хроматической гаммы без всякой музыкальности и ритма. Рука её проворно работает иглой, и на шапочке появляется витиеватый рисунок.     Вот они восточные вышивальщицы и ткачихи! Их рисунки известны всему миру и признаются художественными.
– Для себя?
– Нэ, рынок!
В это время зашумели на улице. Шурочка, игравшая во дворе, побежала к калитке. Подхожу и я. На двух арбах едут битком набитые парни и девицы. Все наряжены в лучшие костюмы. Двое выколачивают на бубнах трели. Девицы поют. Смех, веселье.
– Свадьба! Свадьба!
Ребятишки толпой бегут за повозками. Собаки заливаются    на все голоса. Целое событие!
– Где же молодые?
– Остались в кибитке. Катаются гости.
Поздно вечером вернулись все четверо. Моё предположение оправдалось.
– Долго же вы смотрели квартиру?
– Мы были в парке. А квартиру тоже видели.
– И что?
– По моему она нам подходит. Одна большая комната               с громадным окном на улицу. Двор, правда он голый, ни одного деревца. Сараи, рядом рынок. А главное – в центре.
– Так что опять вы, П. М.? Как вас отблагодарить?
– Никак. Сначала посмотрите сами, понравится ли?
– Вот это мило! Мы прижаты к стенке, да ещё будем выбирать?
– А всё-таки… Она ещё не освободилась. Жильцы выезжают завтра вечером в Саратов. Часть их родственников остаются здесь. Дом кооперативный, в Коканде считается благоустроенным. Хозяева – пайщики, сдают освобождающуюся площадь от себя. Разумеется, если правление им разрешит. Но хозяйка надеется, что всё обойдётся благополучно.
– Папа, завтра мы сходим с тобой? Ты, как опытный человек, осмотри хорошенько сам, вам, ведь, зиму зимовать в ней?
Наскоро закусивши и проводивши П. М. домой, стали устраиваться на ночлег. Именно “устраиваться”, ибо за недостатком постельного белья и подушек, приходилось изворачиваться. Пускались в ход верхние пальто, под головы чемоданы и даже книги. Ничего не поделаешь: на чужбине, как на бивуаке!
____________

37. Я обозреваю квартиру.
Кража багажа.
4 Февр.
Пошли с Маней осматривать комнату. Вот центр, вот Зелёный Рынок, улица Карла Маркса, – последние места мне не знакомы. Дом №6, входим в ворота. Прямо пред глазами пустой двор, хоть шаром покати. Три собачёнки, задрав хвосты с лаем бросаются         к ногам. На земляной площадке пред входом столы, стулья, кровати с неубранными постелями, везде разбросан хозяйственный хлам.
Встречает молодая женщина.
– Ах, это вы?
– Здравствуйте! Пришли ещё раз осмотреть комнату. Вот мой папа!..
– Пожалуйте. Только извините: у нас беспорядок. С этой переездкой да с укладыванием прямо с ног сбились!..
Входим в комнату. Она пуста, только на полу на раскинутых матрацах валяются три девочки в одних рубашёнках. Комната         не маленькая, довольно чистая, с одним большим трёхстворчатым окном, потолк высокий, обшит красиво фанерой, есть электрическая проводка. При входе большая круглая печь.
– Есть зимние рамы? – спрашиваю я.
– Кажется… не знаю… сечас спрошу у мамы… Мама!
Входит пожилая женщина. Оказывается, это наша будущая хозяйка, её дочь, встретившая нас, сегодня с семейством должна выехать.
Говорят, первое впечатление не обманывает. Широкое лицо, крепкая посадка, но в лице, и особенно в глазах, видно какое-то лукавство, задняя мысль, что заставляет думать, что человек      “себе на уме”.
– А я думаю: на кого собаки лают? Здравствуйте! Рамы? Есть, есть в сарае. Вот комната… Вся на виду… Окно на улицу… Зимой тепло, дверь отворять будете…
Из комнаты выход в маленький коридорчик. Прямо входная  со двора дверь, правая в две комнаты, которые занимает хозяйка       с семьёй, налево в маленькую кухню.
– А места общественного пользования?
Она не понимает, или делает вид, что не понимает. Вопросительно вскидывает на меня глаза…
– Ну, кухня, кладовая или сарай, уборная?
– Ах, да! Сарай? Ставьте в наш, он большой. И дрова можно положить… Вот кухня… Это занимаем мы… Да… мы… потом… – Мысль осталась недосказанной.
Выхожу во двор. Два сарая. Один большой, другой маленький. Никакой растительности, и воздух подозрительный. Зато пекло такое, что зажариться можно.
– Вот сарай или кладовая… Можно вещи сюда поставить… Завтра комната будет свободна… Красить будете? – провожает нас хозяйка.
– Мы? Нет, не будем. А вот… насчёт цены… Вы, кажется, говорили что-то П. М. ?
– Да. Но вы не беспокойтесь… Сойдёмся… Переезжайте!..
Мне почему-то подумалось, что она спохватилась, уж не дорого ли назначила П. М. пятьдесят рублей? Может быть с меня возьмёт потом дешевле, и, не продолжая по этому вопросу разговора, раскланиваюсь и ухожу.
– Маня! Покуда есть время, пойдём сейчас на вокзал и перевезём вещи?
– Идём.
Путь не близкий, более 2-х вёрст. По дороге нанимаем       двух узбеков с арбами. Приходим на вокзал, разыскиваем вещи    под крышей платформы. Здоровые, сильные узбеки начинают уже наваливать на арбы. Стоп!.. Видим, у комода, у которого все четыре ящика были набиты бельём, носильным платьем, салфетками, простынями и другими хозяйственными вещами, рогожная обшивка прорвана и задняя стенка разбита. Сквозь щели Маня увидела опустощённые ящики. Вот так фунт! Зовём смотрителя.                Он выражает недоумение. Около нас вертится молодая бабёнка, как оказалось, сторожиха. Она юлит, щупает стенку, ящики.
– Надо позвать весовщика, – говорит смотритель.
– Он вешал, всё правильно!..
– Поди позови.
– Напрасно звать, раз всё верно!.. Однако идёт.
Проходит более получаса. Смотритель потоптался, ушёл. Узбекам надоело ждать, им дорого время. Маня обещала им прибавить. Наконец приходит весовщик со сторожихой. Пошли искать смотрителя. А время всё идёт. Наконец явился смотритель. Стали перевешивать весь багаж. Оказалось нехватка более 33 кило против московского веса, означенного в накладной. Воровство явно обнаружилось.
– Ты вешал груз?
– Я его, как прибыл… он… тогда… ещё…
– Вешал, вешал, он всякий груз перевешивает! – Тараторит сторожиха.
– Врёшь! – обрывает смотритель: ты не вешал!
– Я прошу составить акт, – требует Маня.
– Надо тогда позвать агента НКВД, – говорит смотритель.
– Грузыть, аль нэ грузыть? – топчутся узбеки.
– Погодите, сейчас выясним.
Маня с смотрителем уходят в контору. Весовщик исчез          со сторожихой. Я слоняюсь без дела.
– Гражданин, уходите с платформы! – возвращается сторожиха.
– Почему? Я около своего багажа.
– Нельзя. Сходите с платформы.
– Кто же будет караулить разбитый комод?
– Я останусь тут.
– Вы находите, что это надёжнее?
– Уходите на полотно с платформы.
Очевидно, она не понимает насмешки, но для меня ясно, что пропажа – дело её рук, а весовщик её покрывает. У них должно быть “ст;кано”.
Гуляю по рельсам. Узбеки по турецки сидят на земле           под палящими лучами солнца. Лошади не шевелясь стоят, повесив головы.
Томительно тянется время. Проходит около часа в бесплодном ожидании. – Здесь люди не торопятся, – думаю я. Что это, восточная лень, или влияние солнца, расслабляющее организм? Наконец собирается вся группа. Агент НКВД – молодой узбек, хорошо говорящий по русски. Начались споры, пререкания с весовщиком. Сторожиха то и дело пытается воткнуться со своими репликами. Наконец, порешили вскрыть комод и осмотреть ящики. Ящики оказались опустошёнными. Особенно пострадал нижний, он был разломан. Агент потребовал составить опись пропавших вещей. Маня, примостившись на ящике, вспоминает и записывает, что было в ящиках.
Пошли все вместе в контору.
– Гражданин, сходите с платформы.
– Комод вскрыт, и оставшиеся вещи на виду, я не могу оставить их без надзора, – грубо отвечаю на её реплику.
– Я буду караулить.
– Как вы караулите, это вы уже доказали, а теперь я не уйду от своих вещей.
Узбеки хохочут, поняв мой намёк. Сторожиха, ругаясь, уходит.
Приходят Маня, смотритель и весовщик. Дорогой о чём-то громко спорят.
– Заколачивай!..
Весовщик берёт топор, заколачивает комод, защивает рогожей.
– Сегодня груз не пойдёт. Возьмём завтра утром, – обращается Маня к узбекам: Презжайте завтра к 10 опять. А теперь вам сколько?
– Пэтдэсят рублэй.
– За что же? Вы же не работали?
– Хэ! Пэтдэсят рублэй!..
Пришлось отдать. Грустные возвращаемся домой. Вот уж именно: “на бедного Макара…”

____________

38. Перевозка багажа на
        новую квартиру.
5 Февр.
Утром на другой день мы с Маней, наскоро напившись чаю, отправились на вокзал за багажом. Утро хорошее, ясное, солнечное. На небе ни облачка. Сильно припекает.
– А в Москве, гляди, теперь дожди?
– Вероятно. А здесь какая благодать!
– Благодать-то благодать, да только за эту благодать дорого платить приходится. Ты подсчитывала, на сколько украдено у вас вещей?
– Мы с Талей вчера вечером составили новый список вещей и подсчитали, выходит более, чем на 2000 рублей.
– Ого! Вот тебе и благодать!
– Мы сейчас зайдём в контору, надо взять протокол и отдать вот этот список. Вчера я всего не могла припомнить одна, без Тали, а вчерашний возьму обратно.
– А копия с него есть?
– Да.
Приходим в контору. Длинное тёмное здание, казарменного типа, очень грязное. В перегородке окошки, за которыми сидят “пиш-и-не-пиш” барышни. Одни щелкают на счётах, другие громко разговаривают и смеются. Подходим к одной из них, вручаем список, получаем протокол, расписываемся в десяти местах.
– Ого! На две тысячи? Здорово почистили! – говорит стриженая, в кудряшках, молодая барышня, еврейского типа.
– А, знаете? Весовщика-то сегодня с утра сняли за это дельце  с работы! Ха-ха!
–Да? Это хорошо! А скажите, получим мы вознаграждение?
– Вероятно, но не в этой сумме. Сейчас ведётся следствие. Если окажется виновным весовщик, его осудят на принудительные работы и из его заработка вам будут выплачивать… сколько? Трудно сказать. Если виновного не разыщут, то правление жел. дороги уплатит вам по 5 р. за кило.
– Только?
– Да. Вся сила в том, что груз не был застрахован.
– Мы просили, но в Москве не приняли…
Барышня, как бы с сожалением, подёргивает плечами.
Идём к воротам двора, где стоят возчики. Наших вчерашних нет. Ожидаем.
– Как тебе показалась новая квартира?
– Как тебе сказать? По внешнему виду комната не плоха… Какова она будет зимой, покажет будущее… Не нравится мне,      так сказать, “окружение”, да и сама хозяйка…
– Что ты? Она такая любезная, ласковая?..
– Кто мягко стелет, у того потом жестко приходится спать.   По моему она лукава и неискрення. А главно¬е-то в том, что здесь нам будет менее удобно, чем у Тани.
– Почему?
– Вот почему. У Тани мы были полные хозяева. Она целыми днями отсутствовала, и мы оставались одни. Женьку и собаками     не сыщешь целые дни. Наша главная квартира – это хороший уютный дворик, закрытый со всех сторон, в тени которого проводили мы не только дни, но, например, как ты и Юра, и ночи. Нас никто не видал, нас никто не слыхал… А здесь? Я боюсь, заключит нас хозяйка в четырёх стенах тесной комнатки и будет ставить условия да перегородки разные, да ещё чего доброго начнёт контролировать твои поступки и слова… А двор? Разве можно сравнивать с Таниным двориком? Ни тени, ни удобств! Голый, как гумно, да ещё вдобавок проходной. Мимо тебя будут шнырять соседи с обеих сторон…
– Ты пессимистически настроен!.. Всё обойдётся                по хорошему, вот увидишь! Однако, что же не видно наших возчиков?
Прождав около часу, мы стали нанимать других. Но это дело оказалось не лёгким. Наличные все законтрактованы и отказываются от перевозки. Вольных, со стороны, нет ни одного.
Маня бегала на рынок, в чай-хану, – нигде нет!                Вот положение! Мы уже стали приходить в отчаяние, как вдруг увидали одного вчерашнего, еле-еле тащившегося с порожней арбой к вокзалу.
– Ты что же, голубчик, опаздываешь? А где же другой?
– Хэ! Мой нэ знай!..
– Давай, давай скорей! Ищи другого!..
Маня – кипяток! Бегает, суетится, тащит с лошади.
– Беги, ищи другого!
– Цычас! Пожды!
Не торопясь пошёл и скрылся… Проходит полчаса, его всё нет. Вот так фунт! Уж не в чай-хану ли ушёл? Сидит поди , там, азиатский скорпион, и зелёный чай с луком лопает!.. – подумал я,     а у самого истощается терпение. Наконец является он и ведёт            с собой другого с пустой арбой. Странный экипаж – арба!             Два больших, выше роста человека, колеса, на них небольшой полок с боковинами. Что на неё положишь? То ли дело наши московские ломовые полки? Но я ошибался. Весь громоздкий багаж из 13 вещей был ими хорошо уложен. Вчерашняя сторожиха юлит около нас. Хочется уязвить её.
– А твой приятель довешался!
– Он не виноват.
– А кто же?
– Другой.
– Может быть другая?
– Тьфу, старый чёрт? – уходит в сторону.
На душе как будто стало легче. Всё-таки сорвал злость!
Маня забралась на верхушку высокого воза. О, если бы увидели её московские знакомые, померли бы со смеху! Вообразить только: на груде вещей, где-то высоко-высоко, в белой шапочке и лёгком платье восседает на чёртовой колеснице доцент, кандидат медицинской науки. И влечёт этого кандидата лошадь, на которой верхом восседает черномазый азиатский тип в цветистой ермолке! Картина!
Я не решился сесть на другой воз: закружилась бы голова, и пошёл пешком. Лошади шли быстро, и я начал отставать.
– Маня! Сопровождай одна оба воза, я устал и пойду потихоньку домой, – кричу в догонку.
– Иди. Я управлюсь одна!
Я стал убавлять шаг и скоро отстал совершенно. Скоро Маню можно было различить по белой шапочке, плывшей где-то высоко над мостовой. И взаправду я устал. Трёпка последних дней сказалась на организме. Где бы найти подкрепление силам? Как где? – подсказывает услужливое сознание, – а узбекский водочный завод для чего построен?
Сказано, сделано. Являюсь домой с запасом… Часа чрез два приходит и Маня. Она голодна и устала.
– Огурцы есть? – это был первый вопрос.
– Много, – отвечает Юра, на которого сегодня была возложена обязанность по закупке продуктов.
– Завтра утром прощаемся с этой квартирой и переезжаем!..
– Наконец-то!
Обед проходит оживлённо, не только с горячим, но и                с холодным.
К вечернему чаю является неизменно П. М.
– Обедали сегодня?
– Обедать не обедал, а ел в кафе пирожки с мясом и пил кофе.
– Повар! Разогревай суп!..
Долго длился тихий южный вечер. Он последний, как и наступающая за ним ночь, на этой квартире.

____________

  39. Переезд.
6 Февр.
Сегодня большой день. Большой по количеству труда и затраченной энергии. Поэтому проснулись все рано. Когда началась перекрёстная перекличка с постелей, я посмотрел на часы: было      7-30 утра. Однако, – подумал я, – даже Мариса проснулась! Направляюсь к кирпичикам, чтобы в последний раз развести “плиту” и приготовить чай.
– А там где будем стряпать?
– Не знаю, папа. Вероятно тоже на кирпичиках.
– Ох, уж эти мне кирпичики!..
Наскоро напившись чаю, стали собираться. Сборы – это сплошная суета, подчас бесцельная, бестолковая. Шурочка суетится не менее других. Она собирает игрушки, укладывает в коробочки камешки, лоскуточки. Мне предстоит нелёгкий труд! Запаковать постели, собранные в кучу вещи. В какой же это раз? – задаю вопрос. Оказывается в четвёртый. Значит, образовался навык.
Хозяйка из-за двери смотрит на наши хлопоты.
Захотелось на прощанье сказать ей что-либо ласковое, примирительное.
– Прощайте, Татьяна Яковлевна, не поминайте нас лихом!..
– Зачем же?..
– Временами мы вам и досаждали, а всё же очень благодарны за всё!..
– К чему вспоминать старое?..
– Желаем, чтобы новые жильцы были лучше нас!..
На это ответа не последовало, и разговор прекратился сам собой.
Часа чрез 2 всё было готово, т. е. квартира представляла вид полного разгрома. Оставалось произвести окончательный расчёт      с хозяйкой и нанять возчика. Первое я предоставил Тале, за вторым пошёл по улице на рынок.
Оказалось, исполнить это не так-то легко. Я останавливал десяток порожних арб, но возчики или не понимали меня и поэтому молча проезжали мимо, или отвечали лаконически:
– Нэльзя!
Потолокся с полчаса по рынку, результат тот же. Так ни с чем и возвратился домой. Оказывается, Юра  тоже занялся этим делом, и результат его усилий не превзошёл моего. Взялась Маня.             Чрез какие-нибудь четверть часа к дворику подъезжает четырёхколёсный европейский полок.
– Давайте грузить!..
– Как тебе подвезло?
Но её уже нет, голос её раздаётся в комнате. Вот горячка,     как ртуть там и тут! Нагрузили. Вокруг нас уличная толпа. Среди баб обычные расспросы, пересуды. Происходит неприятный инцидент.
Сверху воза Маня распорядилась положить лестницу,            по которой она влезала на крышу. Всё уже было готово к отъезду: воз увязали, я воссел на верх, у меня в ногах Шура, у неё в ногах цыплята и кролики, глядь, откуда ни возьмись узбечка, хозяйка лестницы. Она хватается за неё, тащит с воза, что-то кричит            по своему.
Маня вступает с ней в спор, но обмен мнений не спорится.    Та не понимает по русски, Маня ни слова по узбекски. Обе голосят на двух языках и обе держатся за лестницу. Явились переводчицы. Одни приняли сторону Мани, другие – узбечки. Поднялся гвалт, шум. Толпа вокруг нас всё увеличивается, так как событие происходит на бойкой улице. Юра, защищая Маню, кричит извозчику: Трогай! Пошёл! Но трогать было нельзя, вокруг нас образовалось плотное кольцо из любителей даровых развлечений. Шумная дискуссия по этому вопросу достаточно осветилась с обеих сторон. Маня доказывает, что лестница куплена и за неё заплачено десять рублей, а другие десять рублей ею взято ещё взаймы, итого Маней затрачено 20 рублей. Узбечка доказывает, что 20 р. являются уплатой за пользование только лестницей, а не отнюдь её стоимостью. Поняв, наконец, в чём дело,(о денежных расчётах Мани я не знал), я советую Мане отдать лестницу и прекратить даровое представление. В конце концов так было и сделано, и воз благополучно заколыхался по улице, напутствуемый смехом и громким говором толпы.
Итак, мы уехали. Уехали-то собственно мы с Шурой,                а остальные шли в тени тротуаров параллельно возу.
Началась разборка вещей и водворение их на новом месте.  Всё это происходило во дворе, и поэтому праздных зрителей никого не было.
Я распаковываю московские вещи, остальные обтирают их    от дорожной пыли и расставляют в комнате. Работа суетливая и нелёгкая. Некоторые вещи, как напр. злополучный комод и большой шкаф, тяжелы и неуклюжи. По счастью пришёл П. М., и работа пошла быстрее.
Часа чрез 2 комната приняла уютный и жилой вид. На окне красуется тюлевая занавеска, стол накрыт чистой салфеткой.          Но обед… его надо ещё готовить!
Разбираюсь в собственной посуде. В уме держу горделивую мысль: уж теперь-то кланяться никому не придётся. И о, ужас!.. большой кастрюльки нет, как нет! Где же она? В Москве я сам, своими руками, помню, укладывал её. Припоминаю, я положил её    в шкафчик внизу этажерки, туда же второпях запихал и некие экземпляры своего костюма. Осматриваю внимательно заднюю стенку шкафчика и к ужасу замечаю, что она взломана и, разумеется, всё содержимое шкафчика выкрадено. Вот так фунт!.. На чём же, однако, готовить теперь? Три маленьких кастрюльки есть. Придётся первое блюдо готовить одновременно в двух кастрюльках. Это осложняет работу. А ведь нас садится за стол пятеро, а нередко и шестеро. Делать нечего, надо изворачиваться. Прилаживаю кирпичики. Дров и продуктов захватили со старой квартиры. Является П. М.
– Вы опять за своё искусство?
– Как видите, надо накормить голодных.
– Знаете ли, у меня какая мысль? Ваш обед будет готов          не ранее, как чрез час, а то и два. Все хотят есть. Уж не лучше ли сходить и взять что-либо готовое? Магазины рядом.
– Так-то оно так, только это лишний расход…
– Это пустяк!.. Я сейчас… Юрий Сергеевич!..
Он повёл беседу с ним и чрез 5 минут оба с сумками в руках исчезают за воротами.
Очевидно, вопрос об обеде для меня разрешается                в желательном смысле. Это тем более для меня важно, что мне предстоит ещё работа по устроению ночлега в сарае для себя и     для Юры.
Надо разобрать и очистить от хлама угол сарая, как-то соорудить кровати. Этим делом я и занялся. Работа моя была            в полном разгаре. От пыли я был чёрен, как трубочист. Вдруг зовут подзакусить. Это не плохо, – думаю я, – а если к тому же будет ещё и то, после чего полагается закусить, так и вовсе хорошо! Начинаю мыться и приводить себя в порядок.
– Папа, да иди же скорей, ждём!
– Чичас, детки!
– Ого! Да у вас тут разлюли-малина? Не только в едылках,    но и в бутылках? Это значит, закуси, только в рот вперёд плесни, недурно!
– Садись, садись!
Началось безжалостное истребление всего, что Бог послал,      а на этот раз Он расщедрился!
Когда был заглушён первый приступ голода, начались разговоры. Дискуссию открыл я.
– Можете поздравить, у нас воровство и в другом месте.
– Как? Где?
– Взломана этажерка и из неё похищено всё.
– Как же так? Ведь она при освидетельствовании агентом казалась неповреждённой?
– Однако факт остаётся фактом. Очевидно эта бабёнка сторожиха после осмотра, когда мы ушли, расшила рогожу, взломала заднюю стенку у шкафчика и всё выгребла. Потом закрыла и искуссно зашила.
– А что там было?
– Во первых, во 2-х и в 3-х самый ценный для нас предмет: большая кастрюля!
– Ах, ах, ах! А ещё что, ты, ведь, клал?
– Мои брюки, бельё, носки, рубашки, сковорода и что-то ещё, не припомню, кажется, ботинки.
– Вот это ловко! Хороши же здесь бабёнки!
– Да, очевидно не плохи! Знаете ли, сколько с меня содрала Таня при расчёте? – говорит Таля.
– Сколько? Сколько?
– 40 рублей. И это не смотря на то, что мы уплатили ей вперёд за месяц, а прожили всего 10 дней, и что она занимала у меня 20 р.
– Как же так? Ты бы всё сосчитала?
– Я и считала, да она тараторила, что мы закоптили комнату, что надо её перекрашивать. Местами надо подштукатуривать,       так как, по её словам, мы где-то отбили угол, что пользование посудой, мебелью, кроватью чего-нибудь да стоит и пр. и пр.            Я не стала спорить, отдала, что требовала.
– И хорошо сделала!.. А всё-таки наш выезд закончился блестяще!..
– Да. Согласен! – говорит Юра.
– Только вы, Юра, сплоховали.
– Чем?
– Почему вы не сфотографировали эту суету? Ведь, это          на редкость вышло бы хорошо! Вообразите, П. М. – вас не было тогда, – громадный воз, наверху длинная лестница, на ней сидит старый дед, в ногах у него ребёнок. За концы лестницы держатся  две женщины. Каждая тянет её к себе, они орут, спорят, размахивают руками. Вокруг воза плотным кольцом толпа.           Она хохочет, разговаривает… Да, это такая картинка, что хоть бы    в кино показывать!.. Словом, блестящий апофеоз нашего пребывания на Таниной квартире! А всё ты виновата, егоза!
– Чем? Чем? При чём тут я?
– Раз ты брала лестницу, должна бы толком и договориться.
– Поди, договаривайся с ней, она ни бе ни ме по русски,           я ни бе ни ме по узбекски! Объяснялись знаками и мимикой.
– Вот и получилась “мимика” на всю улицу!
Застольщина тянулась долго. Повар два раза кипятил              на кирпичиках чайник.
Вечером тройка по обычаю пошла гулять в город.               Таля осталась прибираться в комнате, а я пошёл в сарай достраивать ночлег.

   ____________

40. Именины Тали.
8 Февр.
Таля желала, чтобы день её Ангела прошёл незамеченным.  Но, по пословице: “шила в мешке не утаить”, её желания оказались напрасными. Начало крушению надеждам положила Маня.           Она с утра таинственно шепталась о чём то с Юрой, иногда они вместе удалялись в сарай и там вели беседу, как настоящие заговорщики. Я не показывал вида, что подозреваю их                в “злоумышлении”. По плану Тали этот день не должен ничем выделяться из числа других дней. И только увеличенная порция мяса и повышенное количество фруктов, а для Мани огурцов,    чуть-чуть, и то незаметно, должны были отличить этот день. Утром Таля под предлогом, что ей необходимо пойти в какое-то учреждение, скрылась из дому. На дворе она шепнула мне:                в церковь! и просила никому не говорить. Чрез час Маня и Юра тоже под предлогом необходимости пойти в город по делам исчезают из дома. На дворе Маня шепчет мне: сегодня Таля именинница, мы идём с Юрой что-нибудь купить для неё, ты же никому не говори! Часа чрез два, когда я от копоти и дыма принял вид копчёного судака, возясь с обедом над кирпичиками,        заходит П. М.
– Где же ваши? Здравствуйте!
– Здравствуйте, в разгоне, по делам…
– Вот как? В такой день дела?
– В какой день? – строю удивлённую рожу.
– Будто не знаете? Ведь сегодня Наталия Сергеевна… Впрочем, это может быть секрет?
– Я положительно не догадываюсь, на что вы намекаете?.. – бессовестно маскируюсь я.
– Тогда извиняюсь!.. Я… забежал мимоходом… Забегу ещё вечерком… До свидания!..
Вот так секрет! – думаю я. Выходит, “секрет на весь свет!”
Вожусь с обедом. Шура играет с собачками. Солнце печёт неимоверно.
Проходит мимо сарая наша новая хозяйка, Александра Александровна.
– Вы стряпаете? Здравствуйте!
– Здравствуйте! Вожусь… вот… с обедом…
– Всё надо. А Наталья-то Сергеевна не в церковь ли ушла?
Я удивлённо вскидываю на неё глаза.
– Как же? Сегодня Андрияна и Наталии, так я подумала:        не именинница ли она?
– Я право не знаю… – невинно бормочу я.
– Мой муж хоть и поляк, но мы все верующие. Моя дочка недавно причащалась. Мы в церкви тогда и вас видели…
Я припоминаю, что действительно мы встречались там, хотя тогда и не были ещё знакомы.
– Наверно именинница, Наталья один раз в году. Ну, побегу! –
Вот так фунт! – подумал я. Это, что называется: “государственная тайна проникла даже заграницу!”
К обеду собираются один по одному. Сначала Таля, потом Маня, немного погодя, Юра, который со свёртками и коробками проследовал незаметно прямо в сарай.
Обед проходит в обычном, даже пониженном, тоне. Подпирающая к горлу тайна душит и парализует. О, как умеем мы хранить секреты! Ни один мускул на лице, ни один жест                не обнаружит его!
Во дворе Маня говорит мне:
– Папа! В семь часов у нас парадный чай с именинным пирогом. К этому времени ты постарайся согреть чайник.
– Угу… Это дело не хитрое…
– Только ни слова Тале, мы хотим сделать ей сюрпиз. А сейчас с Юрой мы уйдём опять. П. М. мы встретили в городе, он тоже придёт.
– А Александру Аоександровну не встречали?
– Нет. А что?
– Так…
– Как хорошо, что никто не знает про мои именины, – входит ко мне в сарай Таля после ухода Мани и Юры. – Как-то покойней   на душе, да и расходов меньше…
– Конечно, конечно!.. Ну, а раз я знаю, то поздраляю тебя!.. Только подарить мне нечего…
– Не надо. Вот тебе папирос я купила…
Всё идёт, как по маслу. “Государственная” тайна хранится всеми за семью замками.
Вечером Маня суетится в комнате, накрывает стол чистой скатертью, гремит тарелками, посудой…
– Маня, ты что это?
– Да я так… чтобы поприличней… Может придёт П. М…
Стол накрыт. Посредине красуется ваза с цветами. Входит Юра, обвешанный свёртками, картонками. Чайник мой кипит, чуть со двора не бежит. Таля с недоумением смотрит на всё, опустив руки.
– Талечка, милая! Не сердись! Мы хотим устроить твои именины!.. Поздравляю, родная!..
– Да ведь… я…
– Ничего, ничего, голубка! Сейчас придёт П. М.
– Лёгок на помине! Вот и я! Поздравляю!… Это вам…
Вручает ей роскошный букет роз.
– Мама! Да ты имениннеца? Что же ты не сказала мне? – Догадывается Шура.
Я улыбаюсь в бороду.
Это мне напомнило один рассказ, давно мною читанный.
“Один чиновник какого-то департамента, по имени Ипполит, также хотел скрыть от сослуживцев день своих именин. Почём они знают, когда бывают Ипполиты, имя-то редкое, – думал он. –           А я забегу, куплю полбутылочки да полфунтика колбаски, и будет, выпью, пообедаю, да ещё Матрюшку, кухарку, угощу! Так и пройдёт приятно, а главное – не начётисто! Заходит в лавочку. Приходит домой и… о, ужас! Все девять человек его товарищей сидят и дожидаются. Не хорошо, – говорят, – опаздывать имениннику!”
Начался “парадный стол” с пирожным, тортом, конфектами. Разговоры, смех, веселье. Слышу сквозь открытую дверь:
– С ангелом вас, Наталья Сергеевна! Ангелу злат венец, а вам доброе здоровье!
– Спасибо, спасибо, Александра Александровна! Пожалуйте   к нам на чашку чая! Захватывайте с собой Франца Иосифовича, милую барышню Витю! Все, все приходите!..
Итак, тайна, как мыльный пузырь, разлетелась вдребезги! Затаённые именины сделались явными и шумно затянулись             до позднего вечера!

      ____________

41. На новой квартире.
9 Февр.
Хорош ночлег у меня с Юрой в большом сарае! Правда,         он весь переполнен хозяйственным хламом, и только один уголок, где наши койки, до некоторой степени говорят о порядке, но           не покидает мысль: если где и водятся скорпионы, то непременно здесь, рядом с нами, под нами. Поэтому мы каждый раз                пред укладыванием тщательно осматриваем постели, угол, стены, пол. Да разве его увидишь, окаянного? Он, гляди, где-либо притаился и следит за тобой, скоро ли ты потушишь свечу?
Спрашиваю хозяина, Франца Иосифовича:
– Водятся здесь скорпионы?
– А где их нет!
Утешил старина. А сами-то они спят всей семьёй во дворе пред входом. Здесь стоят их койки под отрытым небом, здесь они обедают, пьют чай, проводят досуги. В комнатах душно, жарко.  Мои девочки изнывают от духоты, хотя окно открыто во всю ночь, так как в нём железная решётка.
Ещё беспокоит один недостаток. В конце нашего двора большие свинарники, в них до десятка больших свиней. Когда ветерок с этой стороны, то получается такое “благорастворение воздуха”, что затыкай нос. Впрочем, на эту мелочь не обращаешь внимания, успокаивает мысль, что мы на зимней квартире, что мы здесь будем жить долго, может быть, очень долго…
Рядом с большим сараем стоит другой, маленький. На третий день нашего пребывания здесь глядим, хозяин очищает его от хлама, обметает стены, потолок, скребёт земляной пол. Когда он привёл его в порядок, хотя он внутри был чёрен и прокопчен, как кузница, говорит мне:
– Переселяйтесь и устраивайтесь, этот сарай целиком будет     в вашем пользовании.
Да ведь это сюрпиз! – подумал я. Это целая комната, летнее убежище. Это хорошо, и я начал перетаскиваться на новое место. Хозяева дают мне койку, большой стол. Я починяю этажерку, которой не нашлось места в комнате, мои злополучные табуретки   из ящиков заменяют стулья, и словом, – сарай принимает вид жилого помещения. Себе я делаю кровать из горбылей, которых       у меня множество от московской упаковки. Итак, мы являемся владельцами двух помещений: одного для женщин, другого           для мужчин. Это довольно удобно, и жизнь начинает входить            в колею. Только керосина нет, и негда достать, и мои керосинки бездействуют, а в ходу те же кирпичики, к которым, правда, я уже достаточно привык. Женская половина обставлена уютно и, я бы сказал, комфортабельно. Мебель пришлась как раз по местам. Душа чувствует какое-то удовлетворение, а нервы успокоение. Только Таля всё ещё без службы и поэтому хмурится и нервничает. А когда она в таком настроении, то это отзывается на всех нас. Тогда, что называется, не подвёртывайся под руку! Вообще, она не мастерица владеть собой и не управляет нервами. Маня мила, подвижна, жизнерадостна. Они вместе с Юрой, который стал нам очень близким, как родной, совершают прогулки в разные местности города, иногда и отдалённые. Они обозревали сады, хлопчатники,    а вечером неизменно, уговорив иногда пойти и Талю, отправляются или в парк, или в кино. П. М. настолько стал близким человеком, что бывает у нас ежедневно, если не отлучается по делам куда-либо        в отдалённые местности.
С хозяевами мы хороши, вежливы, корректны. И они платят нам тем же. Оно и понятно, мы изучаем друг друга, а когда это делается, то всегда царит согласие и мир. Поэтому-то такое изучение бывает неполным и односторонним, что нередко и подтверждается   в последствии. Семейство их состоит из 4 человек: хозяина, хозяйки, дочки – барышни и девочки – внучки. Барышня учится в 9 кл. школы, поэтому должна представлять зрелый экземпляр как              в умственном, так и в физическом отношениях. Я пытался прощупать её умственный багаж. Беседовал на “научные” и отвлечённые темы, вынес впечатление, что он легковесен. Как и все женщины и особенно её возраста, она желает показать каждому, что она уже взрослая, обладает такими-то и такими достоинствами и желает понравиться.
Хозяин молчалив и как бы угрюм, зато хозяйка словоохотлива и болтлива, но в общем пока люди хорошие, а главное русские и верующие.
Наша квартира в нескольких шагах от рынка. Это большое преимущество. В Коканде большинство необходимого приобретается на рынке. Кооперации и всякие “торги” служат дополнением рынка и плетутся, как мне сказали, у него в хвосте. Рынок, следов., – жизненная база и его близость к квартире большой её плюс.
Наша квартира также недалеко и от храма. Если с первой квартиры я ходил 40-45 м., то теперь приходится тратить на дорогу только 20. Это тоже плюс к квартире. Есть и ещё достоинства,          а именно: она почти в центре города, и заселены эти кооперативные дома, по сообщению хозяйки, культурными работниками и служащими, преимущественно русскими. Я не говорю уже о том, что мы освещаемся по культурному, электричеством. А кто узнал  по опыту, как не легко при полном отсутствии керосина, надставлять день никуда не годными свечами, тот поймёт и оценит это удобство.
Воду привозит нам водовоз. С бочкой в определённое время он останавливается недалеко от ворот и кричит, что есть мочи: “воду бери!” Тут из всех близлежащих ворот выходят с вёдрами и, платя по 10 коп. за ведро, избавляют себя от необходимости и тяжёлой обязанности идти в водоразборную будку, где восседают “водяные бабы”, к числу которых принадлежит и наша хозяйка Александра Александровна. Везёт нам на водяных баб: на первой квартире соседка, а здесь сама хозяйка.
Вечером под открытым небом пленарное заседание in corpoce для выяснения вопросов дальнейшего modusa vivendi. Председательствует П. М.
– Итак, многоуважаемая Александра Александровна, у вас жильцы, и надо обсудить некоторые вопросы. Ну, начнём, хоть         с того, где они будут стряпать зимой?
– Что о том говорить, П. М.? У нас есть кухонька, как-нибудь потеснимся?
– Прекрасно. Теперь об отоплении. Одна печь отапливает их комнату и две ваших. Как думаете вы отапливать совместно?
– Как-нибудь устроимся, П. М.! О чём толковать?
– По моему надо вырешить этот вопрос сейчас, чтобы после не было каких-либо недоразумений.
Все: правда! Правда! Надо сейчас!
Началась дискуссия.
Я попросил слова:
– Раз печь отапливать должна три комнаты, две ваших и одну нашу, причём все комнаты почти равны между собой, то моё мнение таково: два дня топить будете вы, третий мы.
П. М. – Согласны?
А. А. – Конечно согласна! Это вполне справедливо.
П. М. – Далее, вопрос об освещении. Счётчик общий, как вы думаете оплачивать?
Маня. – По количеству лампочек!
Таля. – По количеству килловат-часов!
Я. – Ввиду того, что у нас две лампочки и постараемся поставить возможно сильные, так как мы привыкли к свету вообще, и, далее, мы не привыкли к этой пустой экономии, и возможно будем расходовать более, чем вы, то я предлагаю оплачивать так: две части оплачиваем мы, одну часть вы.
П. М. – Согласны?
А. А. – Очень хорошо! Прекрасно! Согласна!
П. М. – Теперь об уборке двора и мест общего пользования. Каково ваше мнение, А. А-на?
А. А. – Раз в шестидневку надо подметать двор и вымыть полы. Я люблю чистоту.
П. М. – Смею уверить вас, что и жильцы ваши таких же взглядов. Поэтому, думаю, ваше предложение будет приемлемо и для них. Как вы находите?
Мы. – Конечно, конечно!
П. М. – Теперь ещё вопрос: каково ваше мнение относительно платы за квартиру и о сроках оплаты?
А. А. – Я, право, не знаю… Сойдёмся… Увидим…
Мы. – Нет, надо этот вопрос поставить на твёрдую почву сейчас, чтобы после не было недоразумений.
П. М. – Это верно. Надо точно вырешить сейчас.
А. А. – Ну… пятьдесят рублей за месяц… не дорого?
Мы. – Очень хорошо! Согласны! А когда делать взносы?
А. А. – Это всё равно… Как-нибудь…
Я. – Я думаю так: последнего числа каждого истекшего месяца оплачивать пятьдесят рублей за будущий месяц. Другими словами: плата вносится вперёд за месяц.
П. М. – Согласны?
А. А. – Очень хорошо! Прекрасно!
П. М. – Теперь последний вопрос. Кто будет запирать ворота на ночь?
А. А. – Ну, кто-либо из нас. Вот, хоть, Франц Иосифович.
Я. – Если кому-либо предстоит возвращаться поздно,            тот должен предупредить своё семейство, и оно должно открыть ему, не беспокоя других.
А. А. – Это хорошо, а то, ведь, у нас подчас не безопасно!..
П. М. – Больше вопросов я не имею. Может быть кому-либо угодно спросить о чём?
Молчание.
П. М. – Заседание закрыто.
Все смеёмся и располагаемся пить чай под открытым небом, довольные благополучным разрешением вопросов.
К оплошности ли председателя или всех нас, вместе взятых, только за чаем пришлось вырешить ещё один вопрос, который был покрупнее вышеприведённых. Это вопрос о прописке.                Ал. Ал. Категорически заявила, что о прописке мы должны хлопотать сами и расходы, связанные с нею, всецело ложатся на нас одних. Она только берёт на себя труд достать разрешение на право сдать ей освободившуюся площадь со стороны правления. От нас же потребуется письменное заявление, что мы, как не члены кооперативного т-ва, а только случайные жильцы, не будем претендовать на постоянную площадь и согласны очистить её         по требованию правления.
Этот последний вопрос заронил искру сомнения в нас и произвёл неприятное впечатление. Зародилась тревожная мысль:      а ну-ка не пропишут? Вероятно это было заметно по нашим лицам, и Ал. Ал. постаралась успокоить, что всё обойдётся благополучно, и мы бы ни о чём не беспокоились…

____________

42. Базар на Зелёном Рынке.
11. Февр.
Если Гоголь писал когда-то про Сорочинскую ярмарку:     “Что за ярмарка! Имей, кажись, в кишени тридцать карбованцев, всей не купить!”, – то теперь, увидавши наш базар, (такая же ярмарка!), он несомненно повысил бы цену и, пожалуй, на много. Впрочем, это повышение зависело бы не от качества или количества товаров, а просто от вздутия и вздорожания цен. На самом деле, здесь умеют считать только от рубля. Пара иголок – рубль, десяток мелких гвоздей – рубль, деревянная столовая ложка – рубль, четырёхвершковый обрезок фитиля для жестяной лампы – рубль,     а сама коптилка 10 рублей, пустая бутылка из-под красного вина – рубль и т. д. А у торговцев в развес только две гири: 0,5 кило и         1 кило. Нужно вам купить, допустим моркови на суп или луку и денег-то у вас всего пятьдесят коп., вам не купить, уйдёте с рынка без моркови и луку. Вы спросите: дай моркови на 50 коп.? – Нэльзя! Бэры полкило – рупь! Молока меньше, как на рубль, не купить     (2,5 стак.), словом рубль, рубль и рубль! С этого начинается,             а до чего доходит, вообразить невозможно! Железная, напр., выкрашенная койка – 500 р. Велосипед – 800 р.! и т. д.                Но я несколько забежал вперёд. Начну по порядку.
Что такое базар на Зелёном Рынке?
Прежде всего – это общественный торг, на котором всем разрешается продавать что угодно. Он бывает еженедельно             по пятницам, так как у мусульман каждая пятница праздничный день, как было раньше у христиан воскресенье. Когда вы подходите со стороны, то прежде всего видите огромную в несколько тысяч человек толпу, кишащую, как муравейник, на громадной площади. Кто бывал в Москве на Сухаревском или Ярославском рынках,      тот знаком с этим. Разница лишь в том, что эта громадная толпа опоясана кольцом ослов, верблюдов, ишаков, быков и лошадей,      на которых привезены продукты из кишлаков. Над всем рынком висит в жаркое время тонкое облако пыли, сквозь которое прожигает южное солнце, и слышен гул голосов, как отдалённый рокот моря. Вы входите в толпу и сразу теряете свою волю, вас уносит течением или в середину, или к какому-либо краю. Вокруг себя вы видите халаты, тюбитейки, паранджи, рванину и порядочные костюмы. Слышите типичный говор узбеков и изредка русскую речь, пересыпанную нередко острыми словцами                из лексикона матерологии. Русский без того не может! Вы в центре, в царстве торговли велосипедами, швейными машинами и тюбитейками. Первыми торгует молодёжь, последними пожилые узбечки, из которых многие в паранджах. Попробуйте заговорить     с ними. Вы будете говорить с чёрной блестящей, (паранджи             из волоса), стенкой из-за которой слышны гортанные, непонятные вам звуки. Лица вам не покажут. К велосипедам лучше                не подступайтесь. Плохой, побитый ходит здесь в 400-500 рублях, поновее до 800 рублей. Если вы не служите кассиром или                не состоите заведующим складом, вам на велосипедах не ездить!   Но вот вы приплываете к краю. Здесь торговцы занимают осёдлую позицию. Они рядами, плечо к плечу, сидят по турецки на земле,      а их магазины помещаются около ног. И чего вы тут не встретите! Вот торговка, пред нею небольшая кучка рваной обуви, истёртые подошвы, лоскутки кожи, – словом, – то, что в Москве выбрасывается в помойку. Попробуйте взять в руки, (если не побрезгуете!), какой-нибудь лоскуток, сейчас же услышите:        “да’а руп!” (два р.) (Узбеки не произносят звуков нашей речи, которые выговариваются при помощи губ. Они разговаривают открытым ртом. Поэтому наши: в, б, п, м ими или не произносятся вовсе, или произносятся с каким-то придыханием. Напр.: “бык” они скажут “ык”, “вожжи” скажут “ожжи”, “вода” – “ода” и пр.)          Вот торговцы металлич. изделиями. Кучки лома, старья, бросового материала. Вот торговка носильным платьем. Пред нею куча барахла. Вот букинист, пред ним десяток рваных книжек, изредка без обложек и заглавий. Лампы, самовары, посуда, патефоны, пластинки, нитки, иголки, катушки, ножи, ржавые вилки и пр. и пр.
Вы втекаете вместе с толпой в мебельный ряд. Чего только вы не найдёте тут! Старые, поломанные стулья, столы, этажерки, полочки, койки, дерев. кровати. Много подкрашенных, реставрированных вещей. Попробуйте приторговаться к простому, напр., окрашенному охрой шкафу, услышите: “де’ести ’ятьдесят руп”. У вас опустятся сейчас же руки, и вы горько потужите, что вы не столяр. Тут вам предлагают сапоги за 400 р., калоши за 35 р., починенные, сильно поношенные, ботинки за 70 р. Молодой узбек   в солдатской тужурке продаёт двухстволку за 450 р. Глядь,          пред вами зеркало, в котором вы видите своё лицо, сильно перекошенное. Если бы вы захотели всегда любоваться на своё изменённое лицо, т. е. повесить его в своей комнате, то за это удовольствие извольте заплатить 150 р. Вот продавец готовой рамы для кибитки. Не удивляйтесь, кибитки здесь строит каждый для себя сам, но рамы делать не всякий может. Вот в боку рынка “ковровый” отдел. Каких рисунков вы тут не насмотритесь! Яркие, сложные,      в восточном вкусе. Если такой ковёр постелить в московской квартире, то смело можете говорить, не краснея, каждому:            “это настоящий персидский ковёр!” И за этот “персидский ковёр”, который соткала какая-нибудь немудрая узбечка из кишлака, или татарка из Казани, просят 250-300 р. Ловкие бухарские еврейчики предлагают пиджаки, брюки, фуражки, а из-под полы можно купить у них по секрету часы золотые (без пробы), кольца с “настоящими” бриллиантами. Множество картин в рамах и без рам, преимущественно пейзажей и цветов, при взгляде на которые, мне каждый раз вспоминается мой хороший знакомый художник Потовин, при чём я всегда сожалею, что его нет здесь с картинами, ибо, будь он здесь, он был бы вторым Поленовым или Айвазовским…
Итак, чего, чего вы не найдёте здесь! Найдёте даже то, чего   не ожидаете. Я нашёл, напр., однажды продающуюся искусственную человеческую челюсть со стальными блестящими зубами. Кому она нужна? Мой хозяин как-то реставрировал свою железную кровать, причём у неё был утерян верхний металлический шарик с передней ножки. – “Придётся поискать на рынке,” – говорит он. – “Неужели найдёте?” – “Конечно!” Вам нужно крышку от чайника? Найдёте! Вьюшку для печи? Пожалуйста! Смычёк для скрипки? Тоже. Даже найдёте пинцет, ланцет, хирургические щипцы, ключи для удаления зубов и пр., но всё это в негодном заржавленном или поломанном виде.
Иногда попадаются замечательные и ценные вещи. Однажды я среди кучи всякого барахла увидел прекрасную хрустальную вазу, замечательного рисунка. Продавала благообразная старушка, одетая в поношенное, но когда-то дорогое, платье. Увидев меня она проговорила печальным голосом, вызывающим сочувствие, –    “если нравится вам, возьмите, я прошу недорого, всего 25 р., поверьте, очень нуждаюсь в средствах!” Сразу было видно, что она торговка по неволе, что сама “из бывших”… Или однажды нашёл     в куче хлама великолепную гравюру из жизни бенедектинских монахов. Настолько она хороша по замыслу и исполнению,           что трудно оторвать от неё взгляд. “Нравится?” – спросил старичёк, очевидно тоже из бывших, – “вещь очень хорошая, ценная. Возьмите, сударь. Не дорого прошу…” А ещё раз встретил на самом краю базара, где-то в уголку у стены молодую, красивую женщину, прилично одетую. Она очевидно стеснялась и конфузилась, будучи  в роли продавщицы, и заметно пряталась. Пред нею на маленьком подносе стоял небольшой красивый самовар и металлический изящный чайник. Все вещи блестели и казались новенькими. Увидев, что я остановился пред её вещами, она проговорила певучим приятным голосом, но очень тихо:“я… высланная сюда… Одна с детьми… нужда… купите… всего 70 рублей прошу…”    Если бы у меня были деньги, то за такие вещи можно было бы дать и гораздо более, но у меня их не было и поэтому я проговорил ей         в утешение также тихо:“гражданка! Я вполне сочувствую вашему положению, но к сожалению помочь вам ничем не могу… Я еду      на таком же полозу, как и вы…”
Но вот вы уноситесь толпой к другой окраине базара.        Здесь арбы. Около них лениво жуют кукурузу выпряженные волы. На арбах и около них горы дынь, арбузов, тыкв. Каких окрасок, величин, форм вы тут не встретите! Я видел тыкву в обхват взрослого человека. Чтобы поднять её с земли, нужна сила мужчины. Продавцы узбеки из кишлаков. Речь исключительно узбекская, и поэтому для меня затруднительна. Пробовал объясниться мимикой, знаками. Удалось узнать, что дыня, весом кило 3, стоит 3 р. 50 коп. Но вырезать не согласились, и поэтому покупка не состоялась. Тоже и с арбузами, бери по внешнему виду и, если понимаешь, по признакам, без выреза. На иных арбах возы стеблей кукурузы для корма скота. В городе и пригородных местностях нет выгона для скота и его приходится кормить готовым кормом круглый год. Но вот над вашей головой возвышается страшная морда огромного верблюда. Вы невольно пятитесь             в сторону. Хозяин-узбек улыбается, сам он суетится около ног этого неуклюжего гиганта. Здесь стоят мешки, которые на горбу принёс он. В одних зёрна кукурузы, словно жёлтый жемчуг, в других “жвугара”, – белые круглые, ввиде гороха, зёрна, которые идут       на корм птицам и свиньям. Люди их не употребляют. Вот несколько возов с мётлами и вениками. Веники, как и в Москве,                из прибрежного хвоща, но мётлы вырубаются целиком из кустового растения сапурга. Оно как будто самой природой создано для этой цели. На каждой отдельной штамбе вырастает такая густая крона    из мелких и довольно прочных сучков, что метёлка готова.           Она очень удобна и служит долго. На корню это растение покрыто мелкими зелёными листочками, что сообщает ему очень весёлый вид, но при высыхании они отпадают.
Но вот вы приплываете, (не забудьте, вас несёт людским течением), к отделу фруктов и овощей. Это самый обширный и самый многолюдный отдел. Не смотря на горы товаров, к иным образуются очереди и, как всегда бывает в очередях, слышатся окрики, брань, выкрики женщин. Везде продавцы с неизменными ручными весами и неизменными двумя гирями ; и 1 кило.      Иногда гири заменяются камнями соответствующего веса, и это     не вызывает возражений со стороны покупателей. Верят продавцам, и обмана или фальши узбеки не допускают. Вообще же они торгуют честно. Вешают всегда с походом, иногда большим, но проявляют большое упрямство в ценах. С назначенной ими цены они не сойдут, хоть толкуйте с ними целый день. Если кто и надует, так это русский, или еврей. На рынке их много, и они спекулируют всевозможными товарами. Тут надо держать ухо востро. Особенно несимпатичны и, я бы сказал, гадки и противны бабы спекулянтки из русских. Их всегда узнаешь по внешнему виду. Глазами они стреляют во все стороны, будто ищут кого в толпе, в коротких куртках, подпоясанных верёвочкой или полотенцем. Обветренные и зажаренные солнцем физиономии, по большей части широкого, мясистого типа. Они навязчивы, говорливы, сладкопевучи.            Как хищники, они с утра высматривают узбеков, везущих                из кишлаков мешки овощей и фруктов, останавливают их в пути, торгуются без умолку, (они все великолепно говорят по узбекски)    и в конце концов скупают по низким ценам с тем, чтобы перепродать на рынке по высоким, или потащить на уголки площадей и улиц, отдалённых от рынков и там продать.
Фруктов и овощей множество. Но самые ходовые и необходимые овощи: картофель, капуста, морковь – дороги. Картофель за всё время ниже 2 р. кило не был, а капуста доходила до 3-х рублей. Этих овощей иногда на рынках не бывает вовсе. Проходя в толпе по рядам торговцев, видишь разнообразные сорта винограда, чёрного, зелёного, серого. Он дёшев: от 1р. 20 к. за кило (осенью). Масса абрикосов, груш, айвы, урюка, орехов, миндалю, гранат, джиды, изюма, инбиря. Поражает количество лука. Он здесь особенный, не такой, как в Москве. Прежде всего он белый и на вкус сладкий, далее, он овальной, а не репчатой формы. Величина его достигает размера гусиного яйца и даже более. Его здесь очень любят. Узбеки едят его с хлебом, как фрукты. Он идёт во все кушанья и, говорят, из него одного готовят какое-то горячее блюдо. Он от 2р. кило. Далее, очень много помидор. Кажется, это один      из основных продуктов питания населения. И как они здесь прекрасны! Крупные, сочные, вкусные. Цена от 1р. кило. Морковь редко найдёте красную. Она мелка и ценится дорого. Здесь своя морковь, жёлтая, но и не сладкая. Много хорошей свеклы,     кроваво-красной, редьки зелёной, какой-то красноватой репы. Много огурцов. Они крупнее московских, и цена на них ниже 3р.    за десяток не падала. Можно получать как свежие, так и малосольные. Есть горох крупный, сахарный. Его узбеки разваривают с луком и помидорами и здесь, на базаре продают         в тарелочках для еды.
Вот отдел мясной и рыбный. Мясо можно встретить только свиное. В Коканде редкий обыватель не выкармливает свиней, и они здесь достигают до громадного веса в 12-15 пуд. и более. Казалось бы, свинина должна расцениваться не дорого, но – что не дорого      в Коканде? – а свинина в особенности. Она здесь всегда в 16 р. Цена, так сказать, “штандартная”. Много птицы живой, но также дорога. Курица, напр., 15 р., петух 30-35 р. Попадается битая дичь: фазаны, зайцы. Много яиц, и цены высокие. Ниже 6 р. десяток не бывают,     а нередко доходят до 10 р., в зависимости от времени года, а главное от количества предложения и спроса.
В стороне базара, там, где привязаны лошади, ослы, верблюды, за изгородью, находится загон, где происходит продажа свиней и поросят. Цены самые разнообразные и произвольные, но, конечно, назначаются применительно к возрасту, породе и весу животного. Они колеблются в пределе 100-1000 р. Из этого угла несутся режущие звуки, которые, смешиваясь с гулом толпы и рёвом ослов, производят не лишённую интереса азиатскую какофонию. Горы мелкой рыбы: сазанов. Но есть и крупные, особенно сомы и щуки. Они ловятся в озёрах около Коканда. Цена на них от 4 р. до 8.
Но вот вы подходите к двум последним отделам базара: молочному и дровяному. Несколько рядов заняты узбеками и узбечками с бидонами, вёдрами, чашками, какими-то плошками,      в которых продаётся свежее и кислое молоко. Последнее туземцы любят более, чем первое. По заданиям горсовета молоко должно контролироваться в химконторе, но продавцы как-то ухитряются обходить эту рогатку, и вы редко встретите прилепленный               на ведёрке ярлычёк с лаконичной надписью: “Разрешается”, “Цельное”, или “Снятое”. Цены колеблются в зависимости от размера спроса и предложения, но на 1 р 2,5 – 3,5 стакана – предел их колебания.
Но вот и дрова. Для москвичей или жителей севера такой отдел торговли на базаре может показаться странным и, пожалуй, может вызвать недоумение. Но здесь дровяной вопрос стоит так же остро, как вопрос продовольственный. Здесь нет лесов. Есть только посаженные деревья и самородные кустарники. Цены на дрова высокие, чтобы не сказать ужасные. Они продаются “кружалами”. Делаются они так. В железный обруч или кольцо из проволоки накладывают плотно нарезанные в короткие, до 6 вершков, и расколотые бруски деревьев. Бруски эти плотно набиты и издали кажутся какими-то жерновами. Такие кружала расцениваются         от 10 до 25 рублей, что зависит от их диаметров, а также от спроса, (в котором не бывает недостатка), а главное от предложения. Чтобы согреть комнату или сварить на кирпичиках обед, кружала в 10 р. хватит раз на 5. Кустарник и стебли хлопчатника продаются вязанками приблизительно по тому же расценку. Надо сказать, дерево здесь очень крепко и прочно. Коротенькое поленце             без сучков из породы тополя или ветлы вы едва-едва расколете топором. Такое усилие труда и мускульной силы затрачивается         в Москве только для расколки дубовых или буковых дров. Выше было упомянуто, что в спросе на дрова не бывает недостатка.       Это сущая правда. Иногда кружало покупатели буквально рвут друг у друга из рук к радости продавца, который в таких случаях             не стесняется запросить, что ему вздумается. Разумеется, никаких дровяных складов в Коканде нет, равно как нет никаких складов лесных материалов. Если вам понадобится бревно или доска         для хозяйственной поделки, вы должны как-то сговориться                с кишлаком, да ещё разыскать, где их можно достать. Поэтому немудрено, что небольшая рама в 4 стекла стоит на базаре 70 р.,        а какая-нибудь табуретка 30-35 р.
Наконец, вы выкатываетесь из толпы и полной грудью вдыхаете свежий воздух. Конец вашим мытарствам! Вот уж не давят бока, не упираются локтями в спину или грудь, не поворачивают насильно из стороны в сторону. И как бы для отдохновения ваших усталых глаз пред вами умильное зрелище. На земле старый узбек, покрытый с плеч какой-то цветной рваниной. Он смиренно наклонил голову, а над ним оперирует с засученными рукавами и с бритвой    в одной руке мужчина, в котором вы сейчас же видите страшного злодея, готового отхватить голову бедному узбеку. Вы готовы броситься ему на помощь, но тут же останавливаетесь, догадавшись, что это ходячая “цирюльня”, что здесь за 1 рубль у вас снимут волосы везде, где они растут, даже и там, где они никогда не растут. Причём, дело операции упрощается до крайности: вместо мыла –     в употреблении плевок, вместо пудры – несущаяся с базара облаком пыль.

____________

43. Грустные настроения.
12 Февр.
Как быстро бежит время! Давно ли я поселился в маленьком сарае, а уж чувствую себя в нём, как дома. Да он дом и есть.           Он обставлен, имеет некоторый уют. В нём две койки: моя и Юры. На них мы вместе по ночам ездим в гости к Морфею, причём Юра всегда запаздывает, но зато дольше остаётся в его объятиях. Конечно, трудно хозяину расстаться с порядочными гостями,        вот меня-то он не задерживает. У меня вечно дела да обязанности. Беги на рынок, (благо он близко), купи того-сего, сготовь чай, наколи для очага дров. Да мало ли делов? – как говорит один мой знакомый. Очаг или кирпичики прямо пред входом, только постоянные упражнения в приседании стали для меня утомительны. Итак, моя территория для “делов” и отдыха – это сарай. Я редко заглядываю в “хоромы” для женщин, да мне и нет надобности. Наоборот, они ко мне постоянно забегают и иногда засиживаются. Впрочем, кажется, и они обжились уже у себя. После волнений и тревог, вызванных переездкой, наступило успокоение. Даже              с пропиской обошлось всё благополучно, благодаря вмешательству милого П. М. Он прямо наш добрый гений! О чём ни попроси, он всё сделает. Он, напр., с Маней отправился в районный отдел, предъявил наши документы (мои и Талины), и, назвавшись, кто он, предложил прописать нас, что и было исполнено немедленно. Маня с Юрой обычно исчезают днём на прогулки для обозрения местности. У Юры чрез плечо на ремне неизменная “Лейка”, которая запечатлела на пластинках сотни снимков. К обеду они приходят обычно усталые, но неизменно нагруженные виноградом, абрикосами и другими фруктами, а Маня, кроме того, малосольными огурцами. Шурочка теперь кушает виноград в большом количестве. Милый ребёнок! Она поправляется от изнурительной и затяжной болезни, бегает, играет целый день. Щёчки её порозовели, впрочем, от такого солнышка порозовеешь! Маня стала так прямо коричневой. Я ей не раз говорил, что её в Москве не узнают. Только Таля по-прежнему бледна и худа. Её томит мысль о возвращении      в Москву и реабилитации. Мой проект заявления проштудирован Юрой, который, найдя в нём некоторые спорные положения, решил составить свой. А вобщем все порешили захватить их с собой            в Москву, и там, обсудив подробно с юристами, подать куда следует. Мой сарай удобен ещё в том отношении, что скрывает       от взоров… когда я, усталый от трудов, куплю себе “маленькую” и здесь, незримый никем, подкрепляюсь… Манины малосольные огурцы в этом случае очень кстати. Впрочем, к этой мере приходится прибегать редко. П. М. бывает у нас почти ежедневно, передко обедает, а когда он гостем “к столу”, то является                “с запасом”.
Хорошо, размеренно течёт жизнь. И если бы не настроение Тали, которая своей минорностью вносит некоторый грустный характер в мажорную мелодию, то было бы вовсе прекрасно.        Она всё ещё без службы, и это ещё более угнетает её.
Впрочем, есть одно обстоятельство, которое и на меня, да и   на всех нас, навязывает очень грустное настроение. Это близость разлуки с Маней и Юрой, а потом и с П. М. Когда подумаешь только, что наступит время, а оно не за горами, что мы останемся одни, то делается прямо страшно. Теперь нас пятеро, и мы все сжились, спаялись, и каждый из нас составляет необходимую часть целого. Изъятие одного, – это уже чувствительный ущерб, а тут предстоит расстаться с троими. Пред умственным взором встаёт жуткая картина одиночества, заброшенности в чужом далёком краю. Знакомых у нас никого. Мы живём совершенно изолированно. Можно умереть от тоски! Маня, чтоб не оставлять подольше нас одних, решилась проманкировать двумя неделями. Ей надо являться на службу в Москве 15 сент., а она решила явиться только 1-го окт. Могли произойти неприятности. Она рассказала об этом П. М. И что за милый он человек! Сейчас же пришёл на помощь. И выручил      из беды. У него, среди множества знакомых, оказался один молодой врач, который с ним в большой дружбе. Он привёл его к нам и познакомил. Он оказался очень милым, общительным человеком. Маня в это время захварывает. Он даёт ей бюллетень впредь           до выздоровления… Она хворает… до отъезда. Следовательно, опять П. М.! Не будь его, Маня подверглась бы в Москве неприятностям.
Близость разлуки заметно удручает и Маню. Ей, бедняжке,    не сладко возвращаться одной в Москву и там жить без нас. Правда, с ней отправится Юра, заботливый, предупредительный друг, который одну её не оставит, но не будет нас, не будет того окружения, к которому она привыкла и с чем сжилась.
Юра, оставаясь так долго у нас, тоже навлекал на себя неприятности по службе, но он надеялся как-нибудь выйти              из положения, и потому, что называется, храбрился.
Вероятно мы все четверо учитывали то неприятное, что нас ожидает, и поэтому с радостью согласились на предложение Мани пойти в цирк и развеять тоску. Сказано – сделано. Приходим             к 6 часам. Цирк в стороне от парка. Огромное круглое здание            с конусообразной крышей, обтянутой парусиной, – тип московского ярмарочного балагана. Пред входом на крыше над кассами два трубача, зазывающие публику. У одного длинная труба, и она издаёт такие ревущие звуки, что, думаю, слышно во всём Коканде. Оказывается, начало зрелища в 8 часов, а не в 6, как мы преполагали. Куда девать 2 часа? Возвращаться домой – не имеет смысла, да и билеты уже взяты. Идти в парк, благо он недалеко, – надо платить лишние деньги, так как по вечерам вход в него платный. Вечер душный, жаркий. П. М. предложил пойти в ресторан и там за кружкой пива провести время. Все согласились. Недалеко от цирка ресторан-кафе. Во дворе садик, здесь под деревьями столики. В стороне буфет. Занимаем два столика, заказываем закуску, пиво, красное вино. Проводим время хотя и не очень весело, но с интересом. Здесь всё в восточном вкусе. Простота, безыскусственность. Нет той чопорности и натянутости, как              в столичных ресторанах.
Наконец мы в цирке. Он наполовину наполнен зрителями.      В нём на сцене и вверху обычные трапеции, гимнастические приборы. Пошли чередоваться номера гимнастов, наездников, бег дрессированных лошадей, выступления клоунов, словом то, что можно встретить в любом провинциальном цирке. Представление затянулось, и мы ушли, не дождавшись конца.
Немного развлеклись, но доминирующая мысль о скорой разлуке не покидала нас и на всё набрасывала мрачный флёр. Дорогой Маня сообщила П. М., что билеты на 24 Сент. заказаны Доре и вероятно завтра будут получены. Итак, 24 число будет роковым в нашей жизни, как то пойдёт она в дальнейшем? Если     до сего времени мы, не смотря на все перипетии и невзгоды,         всё-таки до некоторой степени наслаждались жизнью, поддерживая друг в друге веселое настроение, а Маня с Юрой считали её обычным, хотя и не всегда приятным, летним отдыхом, то теперь наступит скоро предел, и мы перейдём границу в неведомое…
П. М. сообщил, что и он должен скоро тоже уехать в Москву, что у него несколько запутались дела, что ему предстоит много работы, даже по ночам, по приведению отчётности в порядок и пр. Словом, намечается некоторый крах нашей немного налаженной жизни. Жутко и тяжело приближаться к неизбежному!

____________

44. Приготовления к отъезду Мани и Юры.
13 Февр.
– Юра! Идём в город закупать продукты нам в дорогу?
– Идём, Маруся. А что, примерно, мы будем запасать?
– Чай, сахар, яйца, колбасу, сыр… Ну, конфет, печенья…
– Прекрасно. Но ведь, с нами пойдёт вагон-ресторан?
– Он только до Оренбурга, а дальше что? Да и вообще              в дороге продукты не лишни…
– Идём, идём, я не возражаю.
– Итак, прощайте, мои дорогие! Последние сутки мы здесь… О, как тяжело, как грустно расставаться с вами!..
Таля заметно крепится и едва сдерживает слёзы. Шурочка бросается к Марисе, обнимает, целует её.
– Мариса!.. Не уезжай!.. Оставайся с нами!
– А билеты получены?
– Сегодня, папулечка, принесёт Дора. Она заказала с неделю тому назад, и сегодня они будут готовы. А сейчас с Юрой идём       за продуктами… Купим и вам в запас… Юра?…
– Я жду тебя, Маруся!
Началось обычное укладывание чемоданов, набивка кулёчков, мешёчков, свёртков. Суетня, беготня… Разговоры из отрывочных фраз… Вопросы без ответов, и ответы не на вопросы и пр. В этом проходит весь день. Они купили до сотни яиц, десятка три, сваренных вкрутую, берут с собой, остальные нам в запас…
– Талюша! Я сейчас напишу, какие лекарства давать Шурочке, если она заболеет. Лекарства у тебя есть. Из Москвы вышлю ещё… В случае серьёзного заболевания обращайся к Аретинскому, я у него была на днях, просила принять вас под своё покровительство…     Он очень милый, добрый человек, обещал мне… Если что, обо всём телеграфируй мне тотчас же…
– Маня! А вы не намерены сегодня устроить прощальное чаепитие?.. Можно было бы пригласить и хозяев… Они нам ещё пригодятся…
– Я об этом думала, папулечка, и П. М. говорил, что хорошо бы это устроить… Он придёт сегодня и, кажется, с молодым доктором…
– Вот видишь?.. Неудобно сидеть с одними разговорами… Всё-таки.. в последний раз… кто знает, увижусь ли я опять с вами?..
У меня защемило сердце, и какой-то комок подкатил к горлу. Я поторопился в сарай и там… горько, горько заплакал!..                Да, заплакал!.. Слёзы невольно бежали из глаз… – На что я решаюсь?.. – думалось мне, – я уже близок к могиле… здоровье неважное… силы слабеют… сердце сильно шалит… А я остаюсь      в чужом краю… где меня и похоронят-то может быть не                по христиански!.. Маня уедет за 3500 вёрст… кто окажет мне помощь?… кто скажет старику ласковое слово?.. С Талей у нас нет близких отношений… бывали стычки и в Москве и здесь…           Это плохая предпосылка!.. Здесь надо работать за прислугу… Хватит ли силы?.. Я уж не жду благодарности… нет… И если что и удерживает меня здесь, то это сознание, что я должен пострадать    за свою греховную жизнь.. Напрячь все силы и помочь Тале нести испытание, а главное быть около моей милой Шурочки… Я не мог представить себе, что бы стал я делать без неё?.. Для меня жизнь потеряла бы весь смысл… Ведь, в сущности, я теперь ничто, и никому, пожалуй, не нужен… Я бремя… обуза… от которой, чем скорее отделаться, тем лучше!.. Но у меня есть опыт жизни, есть педагогические знания, а они так нужны в деле воспитания моей милой внучки… Нет!… Буду крепиться!.. Будь, что будет!..              Я останусь со спокойной душой и подставлю старческую спину под тяжесть грядущих неизбежных событий!.. Так сделать надо!..
В сарае я был один и поверял свои горькие думы четырём закоптелым стенам, да красному солнышку, которое ласково смотрело в открытую дверь…
Маня и Юра в это время вторично ходили в город за покупкой некоторых дополнений к вечернему столу.
От Тали узнаю, что вечернее прощальное чаепитие состоится сегодня в 8 часов. Вечером стол был накрыт в комнате хозяев.      Эта комната больше нашей, а главное – в ней большой стол.          Все собрались в назначенный срок. Было шумно и весело.             При усиленном освещении Юра снимал всех сидящих своей лейкой. Беседа была непринуждённой, а звонкий, весёлый голос Мани доминировал над всеми.
Но среди этого праздничного шума острая мысль прорезывала мозг: этот милый весёлый голосок ты более не услышишь…            не услышишь, мож. быть, никогда!.. Неужели?.. Неужели                в последний раз? – А это милое, смеющееся, загорелое лицо, обрамлённое белыми кудряшками?.. А эта серьёзная, но,                в сущности, добрая и ласковая физиономия, оседланная по носу пенснэ… неужели и она в последний раз пред глазами?.. Нет,          не может этого быть!.. Этого не будет!..
____________

   45. Отъезд.
14 Февр.
На другой день обычная суета, связанная со сборами. Забыли одно, положили по ошибке другое, надо захватить третье, не забыть бы четвёртое и пр. и пр. Дано десятки поручений на Москву, дано десяток советов остающимся. Минутные объятия, минутные слёзы и воздыхания, крепкие уверения в любви, клятвы в переписке и живом сношении и пр. Маня сбилась с ног. Она, бедняжка, совсем забегалась. Как ртуть катается из стороны в сторону, и её голосок,  то смеющийся, то плачущий, слышится то здесь, то там.               Юра сосредоточенно возится над чем-то в сарае. В руках у него иголка. Оказывается, у него какая-то невязка с подтяжками. Бедняжка!..
Обед я варю сосредоточенно, в задумчивости. Последний обед для всего коллектива! Сегодня судьба отсечёт часть его и умчит вдаль, и какую часть! Самую лучшую, самую весёлую, жизнерадостную!.. Как пойдёт жизнь в этом урезанном коллективе? Как будет жить сильно ампутированный и искалеченный организм? Всё это вопросы, на которые не находишь ответов… “Столы” обеда, вечернего чая, проходят вяло. Шутки и веселье как-то неуместны…
Приближается момент расставанья… Уже 6 часов. Поезд уходит на Москву в 7-30. Билеты получены ещё утром. Чемоданы, узлы, сумки красуются на виду. Хочется что-то сказать на прощанье хорошее, а главное сильное, чтобы запомнилось навсегда, и             не находишь слов… Я пошёл нанимать двух извозчиков. Помолившись Богу и крепко расцеловавшись в последний раз “дома”, нагружаемся в пролётки, напутствуемые всякими благожеланиями со стороны хозяев.
Вот и вокзал. Какая-то кутерьма с пропусками на платформу. Масса народу бегает, суетится. Меня посадили на груду багажа и поручили мне Шуру. Все куда-то разбежались.
– Папа, идём!.. Юра уже в вагоне!.. – вбегает Маруся…
– А где Таля?
– Она дожидается по ту сторону рогатки… Идём скорей!..
Вдвоём тащим тяжёлые чемоданы. Шурочка держится            за ручку одного из них.
Недоразумение у рогатки, меня не пропускают, как безбилетного. Толпа сзади напирает, кричит… Образовалась пробка.. Шуру стеснили так, что я скорее чувствую, чем вижу,       где она. Маня горячится, уверяет, что билеты есть, но невозможно достать…
Наконец мы у вагона. Он в хвосте поезда. Юра стоит              на площадке, дожидается. Толкотня, бестолковщина. Все кричат, суетятся, машут руками. Вдруг… из моих рук кто-то выхватывает тяжёлый чемодан. Оборачиваюсь… – ба! П. Моисеевич!
– Он самый! Едва поспел… Задержали цветы…
В руке у него большой, роскошный букет из роз.
В вагоне толкотня, ругань, споры.
Мне поручено оберегать Шурочку, пуще глаза.
– Ещё бы! Пуще обоих глаз!..
Все они, как будто по очереди, то появятся в окошке и исчезнут, то на площадке, то зачем-то выбегут из вагона и опять       в него! – Ну-ну! – Подумал я, – если посуетиться так ещё час, то все лягут в лоск от изнеможения. И моё воображение начало рисовать картину, как все лежат, кто где, в разных позах, тяжело дыша и высунув языки, а поезд уходит наполовину пустой… Вдруг слышу:
– Юра! Куда ты? Юра, вернись! Юра! Юра!.. Осталось только пять минут!… Юра-а!!.. Вот безумец!..
– Куда он?
– За виноградом!.. Не успеет! Побегу за ним!.. – Маня срывается и исчезает в толпе. – Эх, опоздают оба, – думается мне, – вот будет скандал!
Гляжу, Маня тащит, (буквально – тащит!), под руку Юру.       В руках у него большой свёрток с виноградом. Отлегло от сердца..
– Посторонние уходите из вагона! Уходите! Трогаемся. Граждане, подальше от вагонов!..
Долгий гудок… Плавно поплыли вагоны… Маня и Юра стоят на площадке… У неё на глазах слёзы… Юра держит её под руку… Таля плачет… Шурочка смотрит широко раскрытыми глазами… Машут платками… руками…
– Пи-ши-те! – едва донёсся до нас звонкий голосок Мани, и поезд скрылся за поворотом…
Это было последнее слово… моей милой, дорогой щебетуньи-птички…
Мы долго ещё стояли вчетвером, как окаменелые, как будто соображая: что же произошло, наконец? Платформа быстро пустела. Мы тихонько, молча побрели к выходу… Мне напрашивается одно сравнение, которое, однако, я побоялся высказать вслух, в таком настоении обычно возвращаются с… кладбища…
И, чтобы несколько рассеять его, я громко предложил:
– Идёмте пиво пить! П. М., ай-да? Смертельно хочется!..
Но я солгал. Просто сказал для “реактива”.
Приходим в кафе около вокзала. Несколько столиков заняты. Спрашиваем по кружке пива. П. М. заказывает ещё винограду и леденцов, (такие только оказались на прилавке). Пьём молча, нехотя. Ещё давит пережитое.
– Хорошо, что вы-то ещё с нами!.. – роняет Таля.
– Я вас буду навещать ежедневно! А вы не тоскуйте, скоро все увидимся в Москве…
Таля глубоко вздыхает.
– А вы долго ещё пробудете?
– Крайний срок 1-е окт. Я должен приехать в Москву и распутывать невязку… Верите ли? Вчера послал 40 телеграмм!…    А здесь-то сколько работы? Целые дни и ночи пишу да подсчитываю…
Возвращаемся домой на извозчике. Уже стемнело. Кое-где мелькают уличные фонари. П. М. прощается с нами “до завтра”      на Советской. Мы едем дальше.
Жутко входить в комнату. Тихо, мёртво, пустынно…
– Как я устала! – садится Таля.
– Давайте пораньше ложиться?..
– Ты теперь можешь на Манино место… Эх, Маня!.. Маня!..

____________

     46. Без Мани и Юры.
15 Февр.
Утро… Обычное утро, жаркое, томное. Я спешу на рынок      за овощами. Пусть мои сироты, – да, сироты! – спят подольше!    Сон успокаивает нервы, – думаю я. – А Маня с Юрой едут и едут, и долго будут ехать… Сегодня к полдню приедут ещё только               в Ташкент… Хорошо, что они вдвоём. Одному пускаться в такое длинное путешествие страшно…
Чай проходит тихо, молча и только маленькая певунья щебечет без устали.
– Я сейчас ухожу по делам…
– Надолго?
– К обеду приду. Гляди за Шурой.
– Предупреждение излишне.
– П. М. верно обедает у нас?
– Не знаю. Возможно.
– Ты что будешь готовить?
– Обычное.
– Надо фруктов взять.
– Уже.
К обеду Таля приходит удручённая. Ничего определённого она не узнала. Кормят только обещаниями да приглашениями придти завтра.
– Ты бы с Шурой сходила в зверинец? – говорю ей, чтобы немного парализовать настроение.
– Мама, пойдём, пойдём? Там медведи, львы, тигры.          Лида говорит, – там попугаи, крокодил!
– Хорошо, детка, пойдём.
Слава Богу, – думаю, – немножко развлекутся. Зверинец        из московского зоопарка. Говорят, много в нём интересного.          Он расположен под открытым небом на площади Зелёного Рынка. Около него всегда толпится народ, особенно ребятишки.                Из-за высокого забора, которым он обнесён, слышатся пронзительные крики попугаев и рёв зверей.
После обеда привожу в “чистоту” посуду, навожу порядок       в сарае. – Эх, опустела хижина! Даже постели не помяты. Вот и одиночество! Опустил я голову, присел на “невозможную” табуретку. Грустные мысли о настоящем, ещё безотраднее                о будущем… Но… прочь, тоска! – встрепенулся я, – надо бодрее смотреть вперёд! Пловец утонет, если не борется с бушующей стихией! Я не один, со мной двое. Правда, одна из них замкнута и  не откровенна, она не сознаёт, или не хочет сознать, что я ей нужен. Может быть она тяготится обузой, но покуда я вовсе не обуза,           а нянька для её ребёнка и прислуга, которой, будь то посторонний человек, платят деньги. Другая… да что говорить про неё! Она уже три года на моих руках. И если она здорова, развита, мила и добра, то это всё плод моего надзора и воспитания. Итак, ради неё стоит трудиться, стоит тратить и напрягать свои, уже дряхлеющие силы. “Стать человеком не легко. Труднее, чем создать поэму, построить храм, разбить врага, носить в алмазах диадему…” (Полонский).    Вот этому то “стать” и должен помочь я своим опытом и знаниями…
Вечером, за чаем, рассказы про зверинец. П. М. Жалуется      на запутанность своих служебных дел. Его беспокоят тревожные телеграммы из Москвы. Он строит комбинации, как выпутаться.
– Эх, времени-то остаётся мало, а надо съездить в Наманган,   в два кишлака…
– Где же вы были раньше?
– Раньше-то? Ха-ха!.. Да всё было некогда!..
Я догадываюсь, откуда взялось это “некогда”. Если бы он      не крутился около нас, а занимался бы делом, этого “некогда” и      не было.
И что он, в самом деле, так привязался к нам? Ведь, он большую часть времени проводил у нас, или с моими дочерьми        в парке да в театрах. Уж не Маня ли здесь причиной? Но он женат… Как это увязать?.. Темна вода во облацех… Правда, он милый, услужливый, интеллигентный, но… еврей. За мной он очень ухаживает. Угощает дорогими папиросами, покупает вино, расходуется, как будто хочет найти во мне опору… Но я делаю вид, что не подозреваю об его намерениях и предоставляю решать этот вопрос времени и… Мане.

     ____________

47. Душ в гостиннице.
16 Февр.
Прошло несколько дней после провод Мани и Юры,               но чувство одиночества не покидает нас. Мысль, куда бы её            ни направить, покрутится, покрутится, да за ними вслед и умчится: где-то они теперь? Как-то они едут? От Мани получили открытку  из Оренбурга. Едут хорошо с плацкартой и в мягком вагоне, а         до Ташкента было плохо, ночью уснуть не пришлось. Маня очень грустит в разлуке с нами, нервничает, плачет. Юра, как верный друг, утешает её, поддерживает… Бедняжка! Тяжело ей без нас!..              А в Москве-то что её ожидает? Пустая квартира и… одиночество. Всякая вещь в ней будет напоминать нас, говорить о счастливом прошлом. Шурочкина игрушка, какой-нибудь забытый кубик, камешек, тряпочка, болезненно воскресит на мгновение её маленькую фигурку, её миленькую, весёленькую мордочку и… скажет, что её уже нет здесь, что она где-то далеко, далеко…
Однообразно и печально тянется и у нас жизнь. Разлука оставила тяжёлый отпечаток. Страшит и будущее. Таля всё ещё    без службы. Место преподавательницы пролетело, – да и какой она педагог? Занятия начались уже месяц тому назад, и все места, конечно, по возможности заполнены. Службу по её специальности только всё обещают. Я предлагаю ей сходить в Горсовет и предложить услуги на любое место, напр., кассирши, счетовода, конторщицы. Конечно, это пока, на время. Она, по обычаю,             не отвечает ни согласием, ни отказом.
Наконец, после двух дней отсутствия явился П. М. и прямо     к нам на велосипеде.
– Здравствуйте! Всё благополучно?
– Пока, грустим и тужим, кряхтим и служим…
– А Наталия Сергеевна?
– У себя, но вне себя… от тоски.
– Дядя Петя! Покатайте! Дядя Петя!.. Разочек!.. Недалеко!..
– Сейчас, Шурочка, сейчас! С. В., можно?
– Не уроните, П. М.! Не ездите далеко!..
– Не беспокойтесь! Около дома!..
Обедаем вчетвером. Меню очень скромное. Много винограду, абрикосов. Шурочка кушает виноград вволю.
П. М. сообщает, что его телеграммой вызывают немедленно явиться в Свердловск.
– Это осложнение. Там наши заводы, которые изготовляют памятники. Туда, очевидно, направлены мои заказы и наверное перепутали адреса отправления.
– А после Свердловска?
– Прямо в Москву.
– Когда же вы уезжаете?
– Завтра в ночь. Уже заказал билет…
– Эх, и вы, Брут?..
– Да, и я. Что поделаешь? Думал ещё пробыть здесь несколько дней… Знаете ли, что? Приходите сегодня вечером ко мне чай пить? А? Номер у меня хороший. Я недавно переменил его, после того случая, – помните, я рассказывал, – как меня обокрали?
– А что же?.. И правда!.. Пойдём, папа, и Шурочку возьмём? Кстати, возьмём там душ… Шурочка освежится.
– Ol rait! Как говорят на острове Гвалт-на-пузе.
– Вот и прекрасно!.. Я жду. А пока до свиданья, я ещё не был дома, прямо к вам!
В первой городской гостиннице, считающейся самой благоустроенной и комфортабельной, и где жил П. М., были камеры для душа. Под душ допускались не только проживающие                в гостиннице, но и всякий желающий. Плата 1р. 50 к. Это очень хорошо придумано. В Коканде купанья нет, а освежаться во время жары требуют и душа и тело. Впрочем, там есть и горячая вода, следовательно, можно мыться, как в бане, что тоже не вредно       при Кокандской пыли. Маня и Таля несколько раз пользовались им летом.
В 6 часов мы пришли в гостинницу. Я в ней в первый раз.       К душу очередь, но, благодаря П. М., пришлось нам ожидать недолго. Он суетился в своём номере с чаем.
Камера с душем, куда я вошёл с целию освежиться, поразила меня своим устройством. Видна была непродуманность и нецелесообразность. В Коканде, как я убедился после, и всё так. Сначала наложат, как и следует бочку мёду, но потом непременно пустят туда и ложку дёгтю. Что это: недомыслие, непродуманность или злонамеренность? Например. Хороша гостинница, и номера хороши, а ни столовой, ни буфета, ни даже самовара нет в ней. Извольте отправляться за всем этим куда-либо в кафе или                в чай-хану. Или ещё: построят дом, как следует, как полагается,          а крыльца не сделают, а просто навесят дверь с улицы, и всё тут.      И эта дверь испортит весь приличный вид дома и лишит жильцов примитивных удобств. А вот ещё один пример. Дом со двором,         с террасой, с садом, а около террасы протекает арык с мутной водой, неся грязь, отбросы. Зачем так близко прилепили дом к арыку, или арык к дому? Или, наконец, возьмём наш дом, где мы имеем “счастье” держать квартиру. Дом, как дом, со двором, но на этот двор выходят 8 уборных и 4 свинарника. Вы представляете себе, чем это пахнет? Здесь всё доброе непременно уступит уголок               для подлости. В юности я знавал одного торговца. Он содержал большой магазин в фабричном, весьма людном селе. Торговец        до мозга костей, опытный, энергичный. Магазин имел большой,        и в нём чего только твоя душа желает. Так его и звали “N-ский Мюр и Мерилиз”. К нему шли тысячи покупателей. Но он имел одну нехорошую черту: из десятка прекрасных вещей, купленых вами, он одну всучит вам незаметно никуда негодную. Вы и не догадаетесь. Так, покупаете вы закуску, ожидая гостей, будьте уверены, что среди всего прочего, коробка килек, напр., окажется тухлой.         Или покупаете фрукты, всё хорошо, но один апельсин, или один лимон, в помойку просится. И так во всём. Это знали все и всё-таки шли к нему.
Но я уклонился в сторону. Так возвращаюсь к душу. Хороша идея устройства душа, но тут-то и напакостил архитектор. Вообразите себе: из широкого корридора, в котором дует постоянный сквозняк, так как дверей на концах его не полагается, ведёт дверь в узенький, – в аршин, – проходец и сейчас же маленькая комнатка, где висит душ. В проходе у стенки маленькая лавочка, впору усесться ребёнку и… всё! Вы догадываетесь, что здесь вам надлежит раздеться и положить вашу одежду на лавочку, ибо другого места для сего вы абсолютно не находите. Противоположная лавочке стена – есть стенка печки, где в кубе нагревается кипяток для душа. Эта стенка накалена чуть не докрасна, и вам нужна большая осторожность, чтобы в таком тесном помещении не обжечься. Когда вы ещё раздеваетесь, то вы уже начинаете обливаться потом, ибо от печки “пышет”, и вся атмосфера накалена до пределов температуры Вельзевулова царства.              Вы делаете два шага к душу и соображаете: не покрыть ли вам чем одежду, чтобы не намочить её, когда откроете душ? Но тут же спохватываетесь, что не взяли с собой брезента. Вы пускаете воду и тотчас отскакиваете, ибо во все стороны из “тарелочки” прыснул кипяток. Вам буквально негде спастись от горячих струй, ибо всё помещение в ширину и длину не больше протянутых рук взрослого человека. К ужасу вы замечаете, что и ваше бельё и одежда так же усердно поливаются, как и вы сами. Вы крадётесь к крану, подвергая своё тело ожогам и выключаете воду. У вас уж бьётся мысль: уж не уйти ли отсюда по добру, по здорову? Но вы решаетесь пускать воду понемногу, думая, что она смешается с холодной, и вам, мож. быть, удастся искупаться. Осторожно повёртываете кран, и тут убеждаетесь, что холодной воды нет, а льётся одна горячая. Делать нечего, решаетесь вымыть хоть голову, подставив её под слабую струю… Этим и оканчивается ваша операция с душем.                Вы начинаете облачаться около печи, получая такое ощущение, будто вы сидите на горячей плите. С вас льёт пот, и по мере облачения всё бельё ваше и сама одежда делаются мокрыми. Наконец, ваши терзания окончены, вы выкатываетесь в широкий корридор, и сразу вас охватывает прохладный сквознячёк.              Вы мгновенно вспоминаете про грипп, воспаление лёгких, острый ревматизм и о всех подобных прелестях, которые здесь можете получить совершенно бесплатно. Всё это я испытал на себе и поэтому побежал, (буквально – побежал!), в номер к П. М. У него прекрасный номер, большой, очень хорошо обмеблированный,         с окном и балконом. Он во втором этаже.
Я попросил закрыть окна и дверь на балкон. В комнате у него сидит доктор из Андижана, симпатичный на вид, молодой человек. П. М. суетится около чайного стола. Я сел в глубокое кресло и стал просыхать. Чрез полчаса приходят и мои. Они также потны и мокры, как и я, ибо их камера такого же устройства, как и моя с тою лишь разницею, что душ иногда кропил и холодной водой. По их рассказам им удалось вымыться. Я высказал опасение относительно возможности простудиться, так как наступил вечер, и стало прохладно. Особенно я боялся за Шурочку, но все уверяли, что       за чаем мы остынем и просохнем.
П. М. оказался очень любезным и гостеприимным хозяином. Он соорудил чай с ликёром. Хорошие конфекты и печенье дополняли стол. Конечно был неизбежный виноград.
Мы просыхали до “тёмной” поры, но только остыли, а не просохли. На Шурочку надели “баханое” пальто. Я предложил бежать, а не идти, чтобы выиграть время. П. М. провожал нас и временами нёс Шурочку на руках. Прощаясь с нами, он сказал, что завтра, пред отъездом, забежит проститься. В воздухе было сыро и прохладно, на дворе был уже октябрь, и температура воздуха значительно изменилась в сравнении с той, что была летом.           Эх, только бы Шурочка не простудилась!

____________

       48. Болезнь Шуры.
Отъезд П. М-ча.
17 Февр.
Мои вчерашние опасения к несчастью оправдались. Шурочка проснулась вялой, невесёлой. Глазки её не искрились, а были печальны. Уж не заболела ли она? Измерили температуру. Так и есть: 37,3. Вот беда! И Мани нет. А ну-ка, начало чего-либо опасного? Надо держать на постели, на пол не пускать, хотя погода стоит тёплая, солнечная.
– Я пошлю телеграмму Мане…
– Не следует, – говорю я, – мы ещё не знаем, что с ней. И как Маня будет лечить неизвестную болезнь? Температура не велика, значит опасного пока ничего нет. Посмотрим, что будет дальше…
Итак, явилось новое испытание. Прибавилась тревога. Началось то, чего мы более всего опасались. По расстроенным нервам, как по разбитой клавиатуре, судьба безжалостной рукой взяла грустный аккорд, и его печальный тон остался надолго, отравляя и без того невесёлую жизнь…
Светлым мгновением в безотрадном настроении было содержание телеграммы от Мани: “прибыли благополучно. Здоровы.” Маня в Москве… Вот счастливица! Эх, Москва, Москва!.. Как ты близка сердцу и как ты далека!..
Тревожно и грустно потянулся день. Шурочка, как магнит, притягивала к себе всё наше внимание. Работа как-то не клеилась, валилась из рук…
Пред вечером пришёл прощаться П. М. И он покидает нас! Узнав о болезни Шурочки, он очень встревожился. Но увидев её играющей в постели и смеющейся, стал успокаивать. Он забежал   на минутку.
– Как тяжело, что вы уезжаете…
– Что делать?.. В Москве увидимся…
– Сомнительно, чтоб…
– Я в январе буду в Ташкенте, обязательно заеду к вам. Напишите мне в Москву до востребования… Напишу и я вам…
– Передайте в Москве привет Марусе и Юре…
– Обязательно… Не грустите… Будьте бодрее… У меня тиски, а видите, какой я весёлый?.. Ну, до свиданья! Будьте здоровы! Побегу за билетом…
Мы простились. Обоим нам было тяжело. У меня невольно навернулись слёзы. Ведь, он много сделал нам доброго. Он первый протянул нам руку помощи в чужом краю. Он был всегда любезен со всеми, ласков, услужлив…
И теперь мы остаёмся одни… Совершенно одни… Шурочка больна… Таля без службы… Нас окружают чужие люди…            Мы чувствуем себя, как на необитаемом острове… Кто-то               из философов сказал, что “нет большего одиночества, как чувствовать себя одиноким среди толпы…” И это совершенно верно. Если до сего дня нашу участь разделяли с нами близкие нам люди, поддерживали нас, ободряли, то теперь их нет и поддержки искать негде… Наши хозяева? Да они чужие нам. А потом, сама хозяйка не внушает к себе ни доверия, ни симпатии… Я что-то подозреваю в ней другое, худшее, чем она старается проявить…
Итак, окончилась ЖИЗНЬ. Перевёртывается новая страница нашей эпопеи… – какая? Уж не пятая ли? – которой следует предпослать заглавие:
“ЖИТИЕ”…

____________

49. Первые дни “Жития”.
19 Февр.
Прошло уже несколько дней со времени отъезда П. М.,             а Шурочка всё ещё болеет. И какая странная хворь! Температура скачет. То опустится до нормальной, то вдруг поднимется до 38°. Она всё ещё в постели, хотя чувствует себя не плохо. Играет, щебечет, поёт. Таля ходила к Аретинскому, подробно рассказала ему про болезнь. Он признал малярию. Этот диагноз встревожил нас обоих. Малярия здесь, в жарком климате, очень опасная болезнь. Она мучает, изнуряет и нередко приводит к роковому концу. Разумеется, тотчас послали телеграмму Мане. Она ответила и назначила лекарства.
Болезнь отвлекла Талю от стремления найти себе место службы. Было не до неё. Всё наше внимание было сосредоточено   на Шурочке. Тревога не покидала нас.
Я по обыкновению возился с приготовлением обеда. Мой очаг из кирпичиков, устроенный против двери моего сарая, среди двора, изнурял меня требованием постоянного приседания. Рекомендовалось кормить Шурочку питательной, но удобоваримой и лёгкой пищей.
Мысль, которая раньше посещала меня иногда, теперь настойчиво сверлила мозг. Я думал: способ изготовления пищи        у меня очень примитивен: очаг под открытым небом. Это хорошо, если небо открыто, а ну-ка оно закроется, тогда как быть? Керосина нет и негде его взять, поэтому мои “варочные машинки”, примус и “вонючка” бездействуют. Хозяйка сообщает, что теперь можно ожидать и дождей. Если они перепадали при нас раза два, то их нельзя было назвать и дождями-то: они не прибивали и пыли.          А настоящие дожди или ненастье на несколько дней, которые нередко бывают в Октябре и Ноябре, разводят такую грязь, что трудно пройти. Ну, где я тогда буду стряпать, на чём? В грязи       под дождём не разведёшь очага. Над крышами соседних сараев вижу трубы и замечаю, что каждое утро из них вьётся дымок. Значит, там готовят обеды. Надо, во что бы то ни стало сооружать и мне печку   в сарае. Кирпичи? У хозяина в большом сарае целый угол завален кирпичом-сырцом. Попрошу у него. В крайнем случае можно и заплатить. Сообщаю свою мысль хозяину. Он одобряет её и сверх моего ожидания разрешает взять у него кирпичей, сколько потребуется. Я сделикатничал:
– А сколько вы возьмёте за них?
– Я не торгую, берите так. Могу дать и плиту.
Это обрадовало меня. Надо, пока ведро, приниматься              за постройку.
От Мани получили письмо и, как мы и предполагали, полное скорби и тоски. Бедняжка! Как тяжело ей одной в квартире!          Вся обстановка, каждая вещь напоминает о былом, о совместной      с нами жизни. Она от природы обладает живым, весёлым характером. Любит общество, шум, праздную суету. А теперь обречена на одиночество… В квартире, – пишет она, – всё сохранно и цело. Няня, – хорошая, добрая няня, – верным цербером оберегала хозяйское добро. Дорожа за целость каждой вещи, она спала           не в коридоре, где её кровать, а в комнате, опасаясь ночной кражи чрез окно. Комната Тали и Шурочки стоит пока закрытой. Жильцов в ней нет.
Володя, – сообщает далее она, – был у неё всего один раз и держит себя как-то стороной. Один Юра, хороший, добрый мальчик, не покидает её в одиночестве и всячески ободряет её. Настасья Кирилловна, как добрая, сердечная женщина, навещала её несколько раз.
Получили письмо и от П. М. Оно из Оренбурга, всё в теплых выражениях и сердечных пожеланиях. Сообщает, что постарается  не задержаться в Свердловске и прямо в Москву, где передаёт наш привет Мане и Юре.
Тоскливо тянутся дни, вяло, монотонно… Живём заботой        о Шурочке и воспоминаниями о недавних днях. Таля, кроме того, живёт надеждой на скорое избавление и возвращение к дорогим пенатам… Благодаря угнетённому настроению, Коканд перестаёт интересовать нас собой…
____________

50. “Житие” продолжается.
20 Февр.
После чаю Таля сбирается уходить.
– Папа! Гляди за Шурой. Я накормила её яичком, молоком. Температура у ней спала.
– Ты куда?
– По делам. Наблюдай, чтобы она не сходила с постели и       не раздевалась.
– Скоро придёшь?
– Не знаю. Из комнаты не уходи. Щи и каша вчерашние, стряпать не надо.
Я убираю чайную посуду, прибираю в комнате. Шурочка играет “мозаикой”, что-то мурлычит. – Если у неё малярия, как говорит доктор, то в слабой форме, – думаю я. Высокой температуры у неё не было. От малярии ей дали моё средство, испытанное мною и особенно моим покойным отцом. Отец пользовал им в тысячах случаев, и оно оказывалось действительным. Незадолго пред смертью от открыл мне его по секрету. Таля просила дать его Шуре, что мною было исполнено, хотя я всё-таки сомневался, что это малярия, а думал, что простой грипп в лёгкой форме, полученный ею после дурацкого душа в гостиннице.
Прибрав в комнате, я сел за письменный стол, чтоб написать Мане письмо. По дороге мимо нашего дома проходил караван верблюдов.
– Шурочка, погляди в окно, идут верблюды!
Шура, не вставая с постели, стала глядеть на огромных неуклюжих животных, мерно шагающих один за другим по дороге. На спинах они несли тяжёлые мешки, очевидно с мукой. На каждой спине было по 3-4 мешка, след. по 15-20 пудов.
– Ты, Шура, не вставай с постели, а я схожу к воротам, узнаю, не принёс ли почтальон нам письма?
В воротах стоит хозяйка, глядит на караван верблюдов.
– Откуда караван?
– С гор. Там живут киргизы.
– Вероятно, несут в мешках муку?
– Да. Они получают здесь на базе и отвозят в кишлачный кооператив.
– Не для них ли пекут здесь особые пшеничные лепёшки круглые, большие?
– И для них и для узбеков. Да они и сами пекут такие же.
– Поэтому у них в кибитках есть особые печи?
– Какие печи? У них печей нет, а есть кунганы, т. е. неглубокие ямы среди пола в домах, где они раскладывают костёр. Ночью они ложатся все вокруг кучи углей, обязательно ногами         к костру. Конечно, это только зимой.
– Как же они пекут лепёшки на костре?
– О, это очень просто и оригинально. Они из глины делают большие банки без дна.
– Цилиндры?
– Да, да, цилиндры. Эти цилиндры они на проволке подвешивают боком над кострами. Они накаляются. Разводят водой из арыка жидкое тесто, крепко посолиши каменной солью. Смазывают внутри стенки цилиндра бараньим салом и, взявши горстью тесто, нашлёпывают лепёшки. Пекутся очень быстро, ибо   в цилиндре сильный жар. Едят горячими, макая в распущенное баранье сало.
– Вкусно?
– Не знаю. Приторно и противно.
– Почему?
– Да как же? Воду берут из арыка, а в арыке она грязная. В нём они моют бельё, купаются, бросают сюда всякие отбросы… Купаются собаки, свиньи…
– Ведь, это вредно для здоровья?
– Ещё бы! Они часто болеют. У пожилых растут зобы; –        вы видали?
– Видал.
– У них нечистоплотность во всём. Мясо берут руками прямо из котла. Вилок они не знают. Посуда немытая, грязная… Едят прямо на земле…
– Вы назвали: каменная соль, что это за соль?
– Твёрдая, как камень. Они выламывают её в горах, потом разбивают и дробят. Она на вид серая, неприглядная…
Я вспомнил, что Шура в доме одна и поторопился уйти.
– Дедушка! А почему одни верблюды больше, другие меньше, одни с гривой на шее, а у других нет?
– Вероятно большие да с гривой, это самцы, а поменьше – самки.
Шурочка продолжала играть. Я сел против окна. По улице вели узбеки трёх бычков очевидно на бойню. – Экий мелкий и плохой здесь скот! – подумал я. Где-то около нас, на другой улице есть бойня, туда часто мимо нашего окна водят скот. Я как-то спросил одного гражданина: а сколько времени этому телёнку, указав на бычка, которого на верёвке вёл узбек? – Разве это телёнок? Это двухгодовалый бычок! – ответил он мне. Даже взрослые коровы все какие-то жалкие, мелкие, облезлые. Очевидно, это он недостатка зелёного корма и сочной травы. И мясо таких животных, –            (мы покупали), – твёрдое, жилистое, ненаварное.
Я продолжал безучастно смотреть на улицу. Проходят люди туда и сюда, пробегают собаки. Бывают такие минуты, когда             в голове не зарождается ни одной мысли, когда ты как будто отдыхаешь. А тут, глядь, неожиданно и осенит тебя какия-либо нелепая мысль. Так было и в данном случае. Вдруг явилось желание узнать, кого больше промелькнёт пред окном в оба направления: людей или собак? Я положил пред собой часы и сосчитал: в течение 15 минут собак пробежало 17, а людей прошло 15. – Э, да ведь тут статистика! – подумал я. – А статистика – специальная наука, которая сведущими людьми считается необходимой в общественной жизни. Буду жонглировать с цыфрами. В один час пройдёт              60 человек и пробежит 68 собак. В один день, – считая в 12 часов, – 720 человек и 816 собак. Кого же больше в Коканде, людей или собак? Но эти интересные выкладки были прерваны появлением Тали.
– Ну, как дела?
– Всё то же… Как Шура?
– Как была.
– Ну, как твоё здоровье, моя милая детка? Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо. Смотри, мама, какой рисунок я сложила?
– Ой, какой хороший! Вот, умница!
– Папа, ты ничего не замечаешь в её глазах? Вглядись попристальнее.
– Ничего не замечаю, разве ты видишь что?
– Да они пожелтели… Вот ещё беда!
Откровенно говоря, я не замечал никакой перемены. Или, может быть, мешала моя слепота?
– Надо позвать Аретинского. Сходи сегодня и попроси придти завтра. Я думаю, он сможет это сделать, завтра, ведь, выходной.
Вечером я был у Аретинского. Он обещал придти завтра          в 2 часа. Я оставил ему адрес.
Тревога за здоровье Шурочки не оставляла нас. Ночью мы       с Талей несколько раз просыпались, щупали ручки, головку. Жару как будто не было, или, если и был, то небольшой.
Утром уже и я убедился, что глазки её несколько пожелтели. Это было теперь очень заметно. С нетерпением ожидали прихода доктора.
Вместо обещанных двух он пришёл только в 4 часа. Тщательно, со вниманием осмотрел и ослушал Шуру. Нашёл,        как говорил и раньше, малярию, но теперь осложнившуюся заболеванием жёлчного протока. Прописал лекарство и… за визит ничего не взял. Он произвёл хорошее впечатление. Его очень ценят  в городе, считают хорошим врачём.
Яичного белка отнюдь не давать, можно только кормить желтками. Ничего жирного не давать. Простой отвар овощей, компот, кисели – вот её питание.
Он прописал микстуру и сказал, что серьёзного ничего нет, всё пройдёт, и она скоро поправится. Это ободрило нас.
– А ведь мы всё яйцами её кормили, старались поддержать её силы! – с сожалением говорит Таля.
– Да, была такая ошибочка. Но, Бог даст, пройдёт!
И действительно, чрез 2-3 дня Шурочка стала совершенно здорова. Температура не поднималась, напротив, была даже ниже нормальной. Тогда доктор, к которому ходил я, разрешил кушать ей фрукты и главным образом виноград. Она кушала его помногу, и он действовал благотворно на её желудок.

    ____________

51. Мы с керосином.
22 Февр.
Сооружение печи в моём сарае шло полным ходом.           Меня подстёгивало время, была половина октября, и могли начаться дожди. Погода, однако, стояла на диво хорошая. Такая бывает           в Москве только в июле. Поваренная работа по прежнему производилась на кирпичиках, ибо керосину не было.
Шурочка с утра и до вечера гуляла и бегала по двору. У ней явилось новое занятие: ухаживание за молодыми кутятами (щенками), которых было трое.
Таля уходила в город на поиски работы, но её всё кормили “завтраками”. С хозяевами мы в хороших отношениях. Иногда они, (хозяйка и дочь), заходят к нам, пьют чай. Ал. Ал-вна любит поговорить. Я стараюсь использовать её, как туземку, для получения сведений о крае.
Однажды в обеденное время послышался какой-то говор и шум на улице. Я выскочил из сарая к воротам, предполагая, что произошло что-либо особенное. Оно действительно так и было. Составлялись очереди для получки керосина. По улице суетились и бегали люди, кричали, размахивали руками. Я быстро сообразил, что зевать нельзя. Позвал Талю, дал ей бидон, сам подхватил ведро, и мы стали в одну очередь. Я говорю: в одну, так как очередей было много, ибо предполагался привоз до десяти бочек керосина. Все они были в разных местах по улице, около Зелёного Рынка.               Заняв прочно место в очереди, я заметил, что соседняя очередь поменьше нашей. Бегу туда, занимаю там два места, прося “тётенек, дяденек”, – (чтоб их шут побрал!), – покараулить моё место, пока-де сбегаю за посудой. Потом то же самое делаю в третьей очереди… Приходилось лукавить и лгать, умолять и зубачиться, – ничего не поделаешь, керосин-то дороже денег! В одной очереди дошло         до скандала, который, однако, окончился конфузным курьёзом.
– Дедушка, – говорит мне стоящая предо мной старушка, – тут станет один старичёк?
– Никакого старичка не пущу я! – отвечаю ей грубо.
– Как не пустишь? Он станет и всё тут! Он пошёл за посудой.
– Мне дела нет, за чем он пошёл, а придёт, пусть идёт взад!    И я указал на длинный хвост после себя.
– Как же так? Драться что ли будешь?
– А хоть бы и драться? Ты не гляди, что я стар, он у меня живо отлетит к арыку!
– И что ты, касатик? За что же к арыку? Он, ведь, вместо меня станет?.. Я караулю его место…
– Так бы и сказала толком, старая кочерга!
В очереди смех. Я бегаю от одной очереди к другой, проверяю занятые места. У одной девочки взял кусок мелу, начал обозначать номера стоящих, кому на груди, кому на рукаве, на ведре, бидоне и пр. Стал приобретать некую популярность. Слышу то здесь, то там: дедушка! иди перепиши у нас, а то тут путаница! Дедушка! Ты что же меня пропустил, а я тут давно стою? И пр. Бочек всё ещё нет,       а очереди всё нарастают и нарастают. В какой-то очереди, образовавшейся в сторонке, идёт форменная драка. Но вот раздаются крики: едут! едут!
По всем законам божеским и человеческим надлежало бы, казалось, каждой бочке (их было действительно до десятка) подъехать к головному началу очереди и начать раздавать. Наши три очереди, благодаря моим усилиям и хлопотам, были организованы, и каждый дорожил до положения “живота” своего своим местом.
Не тут-то было. Возчики останавливались не там, где очереди, а там, где им хотелось, на пустых местах, иногда и вдалеке от всех. И что тут получилось! Когда древние варвары врывались                в осаждённый город, который отдавался им на разграбление, меньше было, вероятно, шуму и гаму, суетни и толкотни, чем здесь.              Я подхватываю ведро и с криком: Таля! За мной! – опрометью, расталкивая и сшибая других, бросаюсь к ближайшей бочке. Работаю локтями, плечами, ногами, руками. Занимаю, в числе первых, место в образовавшейся толпе. Гляжу и Таля молодцом! Человека за 3 сзади меня. Великолепно! Наливают сразу                по 12 литров, только готовь каждый заранее по 6 рублей. Получил, несу бегом эту ценность в сарай, благо он рядом. Шурочке по дороге наказываю стоять в воротах и никуда не уходить. Торопливо переливаю в бутыль, заране взятую у хозяев, бегу обратно. Навстречу Таля. Ей наказываю последовать моему примеру и опять идти в очередь. Сам занимаю два места в хвосте, а пока есть время, занимаю в соседней очереди ещё два места… Толкаясь, ругаясь, споря, крича до хрипоты, … удалось в этот раз заполучить литров 50!… “Ну, и был денёк сквозь дым летучий!” – припомнилась мне бессмысленная фраза одного оболтуса, моего бестолкового ученика.
Когда мы слили весь керосин и увидали, что “водоносы наши наполнишася до верха”, мы возликовали и возрадовались зело.
– Знаешь ли, как нам подфартило сегодня, Таля? Ведь мы выиграли более 200000! Теперь нам хватит на всю зиму!.. Ура!..
Конечно, с этого дня кирпичики полетели в сторону, и я       “по культурному” стал готовить обед на примусе и вонючке-керосинке. Но, однако, постройки печи не бросал. Кто знает? Вонючка еле дышит, а примус каждый день может попроситься        в поликлинику за бюллетенем. Готовлю обед и радуюсь, что теперь не приходится мне заниматься физкультурой для развития коленных чашек и бедренных мускулов. И ввиду таких важных перемен           в жизненном обиходе предложил Тале “ознаменовать” этот день, что она обещала, только пред обедом.

 ____________

52. Служба Тали. Гадальщики.
  Закусочная. Странные люди.
23 Февр.
Наконец Таля получила место в хим. лаборатории                при хлебзаводе. Плата 300 р. И то слава Богу! Окончилась, наконец, праздная жизнь, так расстраивавшая нервы. За работой некогда скучать да горевать. Одно только обстоятельство смущало её. Это – смены дежурств. Ей приходилось работать то в дневную смену,      то в ночную. Она боялась последней. Эта служба начиналась             с 10 веч. и продолжалась до 6 утр. Ввиду натупившей осени, смеркаться стало рано. В 8 часов уже город объят тьмой, и хождение по улицам стало небезопасным. Получались сведения о ночных нападениях и раздеваниях. Сообщали даже об убийствах. Освещение улиц слабое, чтобы не сказать, никакое. На ночное дежурство приходилось Талю провожать. С Шурой дома оставляли Лиду, или, иногда, Витю. То же самое приходилось встречать её и утром. В 6 часов совершенно темно. И мне, вдобавок полуслепому, приходилось ощупью идти на встречу. Помогала палочка. А главное неудобство это – работа во всю ночь, и работа, как говорит Таля довольно интенсивная, некогда, что говорится, посидеть и отдохнуть минутку. А далее, – отдых днём, – какой это отдых? Во первых, дневной свет разгоняет сон, а во 2-х, хождение и шум. Возможно ли сохранять абсолютную тишину при такой подвижной кукле, как Шурочка? Допустим можно на несколько часов её отправить гулять, самому работать в сарае, но это при условии хорошей погоды.         А хождение хозяев, хлопанье дверями, разговоры и пр.? При ночном дежурстве Тале приходилось спать 3-4 часа в сутки. Это её изнуряло.
Со службой Тали мне, разумеется, прибавилось работы и хлопот. Но я на это не сетовал. Оставаться Тале без службы было тяжело в экономическом отношении и небезопасно и подозрительно в общественном. Соседи, да и те же хозяева, могли, Бог знает, что подумать о нас. Покуда они знают, что Таля, как инженер, как спец., командирована сюда на службу. Я, как инвалид, бывший педагог, прибыл с ней, чтобы помочь ей в домашней жизни. И только. Дальнейшая безработность Тали могла дать повод к догадкам и разным предположениям… Проводив однажды Талю на дневную работу, я с Шурой пошёл на рынок за продуктами. Был базарный день, и поэтому вся площадь кишела народом.
Идя краем, я заметил небольшие кучки людей, сосредоточенных то там, то здесь. Что за явление? Ведя Шурочку   за ручку, чтобы не потерять, подхожу к одной из них. Оказывается, слепой гадальщик гадает желающим по какой-то книге, по которой он водит пальцами. Из разговоров узнаю, что он угадывает будущее, сообщает точные сведения о прошедшем, о составе семьи, о судьбе, обо всём. Плата 1 р. и что же? К нему очередь! Подхожу к другой кучке, то же самое. Только здесь восседает толстая пожилая баба      с хитрым лицом и гадает на картах. Опять желающих узнать свою судьбу много. По дороге виднеется ещё несколько таких кучек. Какая жажда узнать будущее! Как малокультурно, как тёмно население! Почему это дозволяется власть имущими? Почему эти шарлатаны не разгоняются, не арестовываются? Ведь здесь явная эксплоатация со стороны ловких обманщиков? И сколько же они заработают в день? Сколько людей обморочат и одурачат?         Идём далее…
Вот примитивная закусочная. Прямо на дороге сидит узбек. Пред ним большой таз с варёным крупным, как янтарь, горохом, пересыпанным луком, нарезанным колечками. Вокруг него потребители, кушающие чайными ложечками из блюдцев это нехитрое кушанье. Едят с аппетитом. Иные вприкуску с хлебом.    От таза идёт пар, который стоит облачком над горохом. Очевидно, он предлагается в горячем виде. Увидав меня, торговец привычным движением достаёт из стопки порожнее блюдце и свободную ложечку.
– Кушэть будэшь? Колько?
– Что стоит?
– Рупь фунт.
– Дай попробовать?
Даёт полную ложечку. Надо сознаться, кушанье мне понравилось. Цельный и хорошо проваренный горох, с луком,          с перцем, с томатом, вмеру посоленный производит приятное вкусовое ощущение. Но взять “порцию” я не решился. Взяло сомнение в чистоте, в безвредности…
Иду далее.
На обочине дороги, около арыка, ходячие цырюльники. Здесь за рубль правоверным бреют на голове волосы, оставляя маленькую косичку на самой макушке, чтобы Магомету было за что ухватить и потянуть в свой рай. Для смачивания волос, подлежащих удалению, рядом вода из мутного арыка, а не то, так жирный плевок во всю макушку.
Но вот впереди большая толпа. Слышны переливчатые звуки гармошки. Должно быть уличный бродячий музыкант забавляет праздную толпу, – подумал я. Но, когда подошёл поближе, увидал нечто другое. В большом кругу пляшет чёрный мужчина в женском костюме. В уголке сидит слепой музыкант с гармошкой. С чёрным, небритым лицом, с рваной женской шляпкой на голове, в грязной кофточке и такой же юбке, танцор ходит по кругу, притопывая     под такт туфлями на высоких каблуках. Он покачивается из стороны в сторону, взмахивает руками, иногда выкидывает двусмысленные жесты. Большая толпа, плотным кольцом окружающая зрелище, неистовствует и гогочет.
– Кто это? Клоун? – спрашиваю соседа.
– Какой там клоун, здешняя женщина!
– Женщина?.. С бородой, с усами?..
– Она по природе женщина и мужчина.
– Так… Гермофрадит…
Всматриваюсь в формы тела, стараясь разгадать, какая природа в ней преобладает. Грудь женская, стан средний. Волосы женские, заложены пучком. На лице борода и усы, коротко остриженные.
– Вот так экземпляр!.. – невольно вырвалось у меня.
– Большая озорница, – отвечает тот же сосед.
– Что вы говорите?
–Ужасная! Она попросит у вас милостыню, вы дадите, она размахнётся и залепит вам по щеке. Не дадите, пойдёт за вами, будет бросать камнями. От неё все убегают, особенно боятся её дети. Правда, они дразнят её.
– Она малоумная?
– Совсем нет! Такая, как и все. У ней дом, живёт с матерью. Не бедствует. Она иногда одевается хорошо, появляется на улицах, но больше слоняется по чужим дворам. Войдёт, увидит что-нибудь, ну, – бельё на верёвочке, – смело подойдёт, не обращая внимания   на то, что тут люди, выберет, что понравится и пойдёт преспокойно. Если будут отнимать, станет драться, чем ни попадя.
– Вот так штучка! С ней опасно встретиться?
– Не советую. Если увидите, поверните в сторону. Впрочем,  на вас она не нападёт. Она не любит только молодых и особенно детей.
В это время танец кончился. Она вышла из круга. Кто-то похлопал её по плечу. Она ответила ударом кулака. Кругом гогочут, свищут. Она погналась за кем-то по дороге.
– Вот так особа! – Идём вместе с соседом по краю базара.
– Да ещё какая! Впрочем, она не одна. Есть здесь ещё экземпляр. Тот оригинал в другом роде. Он несомненный мужчина  с длинной бородой, чёрный, как жук. Одевается прекрасно,             по джельтменски, носит мягкую шляпу. Говорит на нескольких языках. Выдаёт себя за иностранца. Но, говорят, просто бухарский еврей.
– Чем же он оригинален?
– А вот слушайте. Увидит он кучку разговаривающих, сейчас к ним. Обращается по немецки, по французски. Ему не отвечают, так как не понимают, он сердится, полезет драться. Сила у него необычайная. От него побегут, он пустится в догонку, кричит, ругается, уже по русски. Он увидит другую кучку, к ней. Повторяется то же самое. Случалось, его и поколачивали.
– О чём же он спрашивает? Ведь, имеются же люди, знающие языки?
– Всякую несуразную чепуху, бессмыслицу. Люди недоумевают, пожимают плечами, а он сердится, полезет в драку...
– Да-а… Так он просто сумасшедший?
– Совсем нет. Говорят, очень умный, дельный человек.
– Он служит?
– Нет. Впрочем, не знаю… Указывали, что он как будто состоит где-то, у кого-то каким-то агентом…
– Та-ак!..
– Во всяком случае его следует тоже остерегаться.                А то поколотит… Его узнаете сразу…
Я поблагодарил за сообщение, и мы расстались. Обед готовлю с комфортом на керосине. Между делом кладу печку. Должна выйти хорошей, даже и по внешнему виду. Впрочем, достоинство печи, как и в человеке, не во внешности. А как-то она будет варить да жарить, неизвестно. Дело подвигается к трубе.
Скоро придёт Таля усталая, голодная. Почтальон принёс письмо от Мани. Очень она тоскует и грустит без нас. Тяжело ей, бедняжке! Эх!.. И нам-то здесь не легко!.. И надо же судьбе поступить так жестоко!..

____________

   53. Ураган.
25 Февр.
Приближаются октябрьские торжества. Город готовится          к празднику. На Советской улице кое-где окрашиваются дома.         В окнах магазинов перестраиваются выставки: что стояло направо, переставляется налево и наоборот. Вывешиваются красные плакаты с лозунгами на двух языках. В окнах появляются картины и бюсты вождей, особенно т. Сталина. Заметно приподнимается настроение  у обывателей.
Мыслями мы переносимся в Москву и вместе с москвичами переживаем этот предпраздничный подъём. Разумеется, всё что видим здесь, не может служить даже слабым подобием того, что делается в столице.
От Мани получено несколько писем. Она тяжело переживает разлуку с нами и вместе с тем благодарит Юру, что он оказывает ей дружескую поддержку и… даже больше. Повидимому она всё более и более привыкает к нему и сознаёт, насколько он необходим ей и … дорог. Ну, что же? Дай Бог им полного и неразлучного сближения! Она пишет, далее, что П. М. нанёс им визит, и…, после которого, ему дано понять, что его дальнейшие посещения нежелательны…
Таля ходит на службу то днём, то ночью. Шурочка всё время около меня. Печка у меня в сарае готова, испробовал: идёт дым       из трубы, – я-те дам!, – а как будет варить, не пробовал, ибо          при “многокеросинии” нет надобности.
Сегодня с утра дует сильный ветер с северо-запада. Это почти всегдашнее направление его. А так как уборные и свинарники расположены в нашем дворе именно в северо-западном напралении от жилого дома, то разносимые им запахи напоминают сильно завод ТЭЖЭ в кавычках.
Ветер всё усиливается и усиливается. Небо закрылось серыми облаками. Погода резко изменилась, стало прохладно. Шурочку пришлось взять домой. Да ей гулять и небезопасно: ветер валил её   с ног. К двум часам разразилась целая буря. Ветер гнул деревья.    По воздуху мчались тучи сухих и зелёных листьев и всякого сору. Трудно было пройти по двору, чтобы не быть опрокинутым ветром. Наши ворота нельзя было отворить, настолько силён был напор его. Улицы заметно опустели, даже собаки и те куда-то попрятались. Сижу дома и слушаю, как шумит по крыше. Вот когда потужишь, что на нашем доме, как на “культурно-европейском” здании, она не из глины. Глинянная прочней, а железная того и гляди сорвётся        с дому и улетит улицы за две, за три… Дождя нет, и воздух сух. Дышится как-то тяжело. Буря бушевала несколько часов.              Мне рисовалась картина того ужасного, что теперь происходило       в беспредельной песчаной пустыне Средней Азии, севернее Ташкента. Ведь там на протяжении тысяч вёрст безжизненные сыпучие пески. Горе путникам, застигнутым там этим ураганом! Там, где равнины, там выростают вероятно песчаные горы и наоборот. А сколько погибает под этими горами караванов верблюдов и людей!
К вечеру, когда несколько утих ветер, сказались и результаты бури. Очевидцы передают, что в центре города сорваны плакаты,   во многих местах буря разрушила электр. арматуру, порвала провода, сорвала вывески, крыши с некоторых домов, повалила столбы, деревья и пр.
На другой день я лично видел поваленные глинянные заборы, стенки, виноградники. У церкви была повалена кирпичная стенка   на протяжении 30 метров, повален виноградник, под которым мне так нравилось стоять за богослужением, выворочены большие деревья. Сообщение о бедствиях приходят со всех сторон города.    У нашей первой квартиры, в доме Тани, повалило кирпичный забор, причём придавило двух девочек, которые только чудом остались живы и невредимы. Сарай был также разрушен. Словом, буря причинила большой ущерб жителям, и немало людей пострадало.
Жизнь как будто входит в колею, но эта колея нудная, тяжёлая. Перспективы никакой, кроме туманной, не обещающей ничего светлого. Таля худеет и сильно устаёт. Я советую ей перепроситься только на дневную работу и, если её просьбу не удовлетворят, оставить службу под предлогом, что дома некому оставаться ночью с ребёнком и со стариком отцом.

____________

54. Заключительная глава
3-ей тетради.
27 Февр.
Вот и годовой советский праздник, праздник октября! Хозяйки готовились к нему за несколько дней. Запасали продуктов, провизии, овощей, поэтому на рынке и в магазинах была толчея. Утром          по комнатам разливался запах пригорелого сала и масла. Молодёжь готовилась с утра на демонстрации и гулянья. Погода серенькая,    ни то, ни сё. Я заранее запасся тем, чем отличается праздник           от буден. Моя территория – сарай, и поэтому здесь было тщательно всё припрятано. Мои встали поздно, когда я поздравил уже себя       с праздником, закусивши малосольным огурцом и колбасой.           Из сарая были слышны звуки оркестров. Началась демонстрация. Никто из нас не был на демонстрации. Было ветрено и прохладно. День проходил обычно, и, пожалуй, скучнее, чем другие. Некоторые добавления были в столе. Таля, вероятно, догадывалась по моему лицу (предательское лицо!) о моём “праздничном” настроении, но молчала, что вообще редко бывало в другое время. Теперь, ведь, праздник! Вдруг получаем телеграмму от Мани: “поздравьте новобрачных!” Для меня это не было неожиданностью, и я был рад этому, но на Талю это извещение произвело тяжёлое и нерадостное впечатление: “Эх, Маня! Не могла подождать! Теперь уж ей не до хлопот обо мне!” Под этим впечатлением она находилась всё время. Я же, узнав, что моя младшая дочка стала замужней женщиной, и, что у меня стал новый сынок, Юра, которого я люблю и уважаю, решил “отметить” это знаменательное событие. Мне нарисовалась картина, что пока я сижу в сарае в полном одиночестве, там,              в Москве, за пиршественным столом пьют здоровье новобрачных, веселятся и радуются. Очень было радостно и очень было горько. Радостно, что Маня теперь не одна, у неё есть муж, любящий, нежный, горько, – что я не могу лично присутствовать на этом семейном торжестве, а принуждён проводить время в полном одиночестве у себя в сарае. Таля, вечно замкнутая и неразговорчивая, ещё более углубилась в себя, очевидно, переживая последствия этого события. “Эх! Доля моя бедная!” – думалось мне, – “придётся справлять свадьбу одному!” Сказано – сделано.         Мой сарай в моём воображении постепенно превращался в светлый, пышный зал, залитый тысячами огней… Откуда-то сверху понеслись чарующие звуки нежного вальса. По блестящему паркету заскользили лёгкие туфельки танцующих дам, лёгких, как мотыльки… Я сижу и веду деловую беседу с людьми солидными, пожилыми… Беседа очень интересная, и я удивляюсь, откуда только берутся такие дельные мысли, а, главное, так логично построенные… На душе весело, радостно, покойно…
– Папа! Кончишь ты это безобразие или нет?
– Гм… Какое безобразие?
– Вот то, что ты делаешь!..
– Я делаю двойное дело: справляю советский праздник и пирую на Маниной свадьбе!..
– Изволь кончить сейчас же!.. Слышишь?
– Слышать-то я слышу, но как кончишь, когда пир в самом разгаре?.. Гремит музыка, танцуют пары… Да…
Я был настроен весьма благодушно, но требования Тали, высказываемые в повелительной форме, стали меня задирать.       Мне казалось, почему она, человек образованный, не считается         с моментом и с психологией и требованиями отца?
Произошла размолвка, и я, не взирая на прохладную ночь,     не пошёл ночевать домой, а остался в сарае. У меня была мягкая кровать, было, чем одеться, и я, завалившись с вечера, беспробудно проспал до утра…
Это празднование было для меня переломом в жизни, стало рубежом. Я решил распроститься навсегда со спиртными напитками и более не брать никогда ни капли в рот. Отчасти этому содействовала болезнь сердца, которая обострилась.
Жизнь потекла опять нормально. Маня писала хорошие письма, в которых восхваляла Юру за его нежность и любовь. У них налаживается совместная жизнь. Оба завалены работой.
Тале, наконец, пришлось оставить службу на хлебозаводе.      И это потому, что её не освободили от ночных занятий. Некоторое время она была без службы. Маня прислала две посылки                с продуктами и необходимыми вещами. В одной из них были электроприборы: плитка, чайник и утюг. Все эти вещи нам крайне необходимы. Ввиду того, что наступила прохладная погода, а         по ночам случались и морозы, со стряпнёй надо было перебираться   в дом. Хозяйка не пустила нас стряпать в кухню и даже не отвела местечка в коридоре. Она заключила нас в четырёх стенах нашей небольшой комнатки, и здесь нам волей-неволей приходилось как-то устраиваться. Прежде всего, надо было сделать столик для стряпни. Потом поставить зимние рамы, вставить стёкла, приспособиться топить печь. Я сделал хороший столик по размеру места.
Мы переживаем первую зиму в этом климате и поэтому не знаем, чего надо запасать более, чего менее, чего совсем не надо. Дров я запас на 125 р. По рассказам хозяйки, такого количества хватит за глаза на всю зиму. Но этого запаса далеко не хватило, как показало дальнейшее, и пришлось купить чуть не на столько же. Круглую печь топили раза 3-4. Она съедала две больших охапки дров, что по местным ценам было рублей на 10-12, а тепла нам не давала. Нагревались те стенки, которые выходили в две комнаты хозяйки. Сама же она отказывалась топить её, как уговаривались осенью, ссылаясь на дороговизну дров, (что правда), и на отсутствие средств, (что неправда). Топить же нам одним такую “жору” было немыслимо. И главное – для кого? Всё тепло уходило в их комнаты. Они предложили старую железную печь, которую я приткнул       при помощи самоварной трубы к “жоре”. Вот и все наши отопительные приспособления. Долго пришлось возиться с окном, особенно со вставкою стёкол. Надо было вставить 2 стекла полностью и третье краешками. Хозяин дал стёкол, но не было стекольщика. Оказывается в Коканде заполучить стекольщика также легко, как добыть, например, керосин или чёрного чаю. В окно дуло холодом, так как погода резко изменилась, и нам приходилось затыкать окно газетами и заставлять фанерами. В сарае по ночам замерзает вода, и утром умываться мне стоит труда. Днём нагревает солнышко. Накладно у нас с доставкой корреспонденции. Обычно баба-почтальон крикнет, отворивши немного ворота, (боится собак), – “Эй! Кто тут? Письмо получай!” Хорошо, если кто на дворе, а когда никого нет, она или бросает на землю у ворот, или несёт обратно на почту, и там назначают, (если указан обратный адрес),    к возвращению “за ненахождением адресата”, (sic!), (что было неоднократно), или просто уничтожают, (что тоже бывало, как после мы узнавали). Поэтому надо было сделать почтовый ящик.                Я приступил к постройке. Сделал хороший ящик, в который можно опускать корреспонденцию, не заходя в ворота. Таля без работы.   Ей не мешает отдохнуть после такой трёпки по ночам. Но… надо добывать и средства к жизни. Правда, милые детки Маня и Юра, (теперь тоже “моя детка”), присылают нам, но висеть на их плечах нечестно и совестно.
По обычаю началась беготня по горсоветам, по учреждениям. Удалось узнать, что на Ледзаводе, где вырабатываются фруктовые воды и разные неалкогольные напитки, оборудуется новая хим. лаборатория. Требуется опытный химик. Таля предлагает свои услуги. Её с радостию принимают и обещают, что как только            в Ташкенте утвердят штатное место химика, так место останется     за ней. Таля принимается за оборудование. Как и всюду в Коканде, чего ни спросит, – нету, чего ни хватится, – не найти. Кое-как,           с грехом пополам, оборудовала. На это потратила месяц. Директор сообщает, что место химика будет введено в штат только с 1 Янв. и предлагает Тале работать пока по соглашению, назначая, однако, невысокую цифру. Таля на это не соглашается, берёт расчёт и уходит. Не везёт ей со службой! Опять безработная. Так проходит целый месяц. Маня и Юра не оставляют нас. Посылают нам посылки с продуктами, с игрушками Шурочке. Даже ёлочные украшения были присланы. Помогают деньгами. Спасибо им! Они не оставляли нас в тяжёлые минуты.
Потянулась серенькая, будничная жизнь в четырёх стенах небольшой комнатки. Никто у нас не бывает, знакомых у нас нет, мы не заводили. Всё одни и одни.
Наступает глубокая осень и Кокандская зима. В сарае можно быть только днём, когда греет солнце. А тут пошли и дожди. Благодаря им, на улицах такая грязь, что пройти нельзя. Об этой грязи я писал уже в дневнике. Здесь повторяться не буду. Скажу лишь кратко: это что-то невообразимое!
Вечера наступили долгие, тёмные и скучные. С 4-х часов зажигай свет, а освещение такое, что впору зажигать ещё и керосиновую лампу. Об этом освещении я тоже упоминал в своих заметках. На улицах темень. Никуда не пойдёшь, да и идти-то некуда. Притом и не безопасно. Начались уличные грабежи, раздевания прохожих, даже убийства. И отсиживаемся мы трое         в тесной полутёмной комнатке, занятые каждый своим делом. Долго просиживаем за чаем, читаем книги, которые я беру в городской центральной библиотеке. Обычные наши гости – это хозяйка и девочки. Образовался какой-то навык. Как только мы загремим посудой, собирая чайный стол, так у хозяйки всегда найдётся благовидный предлог придти к нам. Обычно, показавшись в дверь,  и выразив на лице сожаление, что она “не в;-время”, “помешает нам”, “лучше зайти в другой раз” и пр., сделает движение уйти обратно, но тут мы все трое: “что вы? Что вы? Садитесь, пожалуйста! Мы рады!” – усаживаем её к столу и предлагаем угощение. Спустя немного времени стук в дверь: “войдите!”, показывается голова барышни: “мама! Я…” “Идите, идите, Витя! Садитесь чай пить!” Усаживаем и её. Потом приходит Лида          под предлогом поиграть с Шурой, и с ней та же история.            Такие неожиданные посещения в определённое время сначала мы приписывали случаю, далее, при повторениях, совпадениям, потом привычке, ещё далее – выработанной системе. А система заключается в том, что у них во 1-х, нет чаю, пьют морковный;       во 2-х, благодаря скупости и глупой скаредности хозяйки, у них никогда не бывает чего бы “от еды”. У нас же чай московский и       к чаю припасы те и другие, конфекты, печенье и пр. И начнутся засидки до ночи. Хозяйка отличается способностью “неумолкаемости”. Завести и пойдёт без перерыва часа на 2, на 3. Темы для словоизвержения обычные, житейские, неглубокие.         Да и откуда им быть другими при её мещанском образе мыслей и укладе жизни? Впрочем, кроме этого у неё оказалось и другое достоинство: она великолепно гадает на картах. Таля, ввиду таких глубоких жизненных потрясений, какие выпали на её долю, стала фаталичкой. Она стала верить снам, приметам, предалась гаданью. Ей ещё в Москве гадала Анаст. Кирилловна. Бедная. Всё хотелось узнать, когда же придёт счастливая пора? А теперь ей прорицает  Сан Санна. Она оказалась очень ловкой и умелой гадальщицей.         И откуда у ней это бралось? Так и вкладывает в душу. И Таля ей безусловно верила. В этом времяпровождении проходило много зимних вечеров.
Будучи без службы, Таля занималась стряпнёй и хозяйством сама. Я был только помощником. Обычно я ходил на рынок и только “услужал”. В эту зиму я решил обучить Шуру читать и писать.    При её светлом и быстром умишке это было не трудно. Но она ещё дитя. Ей только что исполнилось 5 лет. Поэтому и занятия грамотой проходили у нас под видом игры и забавы. В 3 месяца мы прошли всю азбуку и стали грамотными. Овладев техникой, она                с карандашом в руках выводила печатные каракульки везде и всюду, где это оказывается возможным и даже там, где это было невозможно. Она писала много писем Марисе. Пыталась даже писать рассказы. Образец её “письма” прилагаю здесь. Я ей много рассказываю. Мы прошли всю Св. Историю Нов. Зав. в главных моментах. Много сведений сообщаю ей из области зоологии, ботаники, этнологии. Много говорю ей сказок. Без рассказов она      не станет обедать. Часто занимаемся счётом. Она его очень любит и безошибочно разбирается в комбинациях чисел до 50.                Для дальнейшего, пока, не хватает пороху. Там пойдут огулом: тысяча, сто, миллион и др.
Таля по прежнему предаётся тихой грусти и меланхолии.    Она заметно стала более нервной, вспыльчивой, раздражительной.  Я приписываю это отсутствию служебных занятий. Ёлку мы хорошо нарядили и Рождество проводили тихо, но с некоторым подъёмом. Об ёлке я писал уже выше. Для Шуры я придумал и устроил несколько игр: побегушки, юлу, чёт и нечет, щелчки. Мать купила ей шашки. Мариса и Юра прислали из Москвы лото и другие игрушки и игры.
Безработность Тали продолжалась около двух месяцев.        Это отозвалось на нашем бюджете. Пришлось во многом посократиться и во многом отказывать себе и Шуре. Спасибо Мане и Юре: они нам помогали и поддерживали.
Зимой были 3 случая землетрясения. Один из них довольно сильный и страшный. Я не забуду, как у меня из-под ног кто-то быстро выдернул в сторону пол, и я чуть не упал. Потом толчёк        в другую сторону. Висячая лампа закачалась, как маятник.            Мы в ужасе хотели бежать из дома, но всё скоро успокоилось. Остальные два случая слабее первого.
Тале предлагают быть учительницей. Я ей не очень советую брать на себя это дело. Педагог она плохой и может “сесть                в калошу”. Да оно и понятно. Этим делом она никогда                не занималась. Наконец, она устраивается в аптекоуправление.   Хотя это и не очень по её специальности, а всё-таки дело более знакомо, чем педагогика. Оклад недурной, и она привыкает к этой службе. Только ходить ей далеко, к вокзалу. Это утомляет.
Замкнутость жизни способствует самособранности. А эта последняя порождает самоуглубление. Мысленно обращаясь назад и просматривая всё, что произошло с нами, что пережито, я долго анализировал, комбинировал, сопоставлял и варьировал. Пришёл     к такому выводу. Ничто не делается без причины, и то ужасное, что переживаем мы, несомненно, должно иметь свою причину!          Кто-то породил её, и она дала своё тяжёлое последствие. Винили все Талю, её неосторожность, ошибки. Думал так и я и не раз бросал ей упрёк. Теперь же я пришёл к совершенно противоположному выводу. Я, один я виноват во всём! Я причина этого тяжёлого несчастья! Таля и Шурочка есть невинные жертвы. За мою бурную, весёлую юность, за мои ошибки, грехи, за моё небрежное служение, за моё выпиванье и служение другим страстям и порокам, за мою гордость, самонадеянность и нетерпимость, за моё оставление служения и за все, все преступления я должен был бы один понести наказание. Но, чтобы это наказание было для меня более чувствительным, угодно было Богу, чтобы две невинные жертвы – мать и ангел безгрешный дочь – приняли на себя вину и возложили на свои плечи всю тяжесть страданий. Лучше бы страдал я один, чем видеть страдающих близких без вины!.. Милые дочка и внучка! Думаете ли вы, что вы жертвы чужих преступлений? И кого же? Родного отца! Да наградит же вас за это Господь. После Голгофы было воскресение… Да наступит же и оно для вас скоро, скоро, –   об этом я молю Бога со слезами… А отца и деда простите!..
____________

Конец 3-й
тетради.
Эсветенский.
4 Мр. 38 г.  Коканд.