Муштак

                МУШТАК

С вершины устремленного ввысь шишама Муштак уединенно разглядывал сплетенные временем дали.  Его чумазое притаившееся тело окутали заснувшие верхушки дерева. Еще не пришла пора влажных муссонов, и жара любовно печет потресканную древнюю землю. Далеко над морем, где великий Синд сносит долгие всплески помутневших вод, бегут два облака – два потешных снежных «леопарда». Они вот-вот настигнут и загрызут солнце. Но «леопарды» почему-то вытягиваются в «крокодилы», обнимаются и бесследно растворяются в лучах солнца.
Солнце - вечная сила. Солнце-Бог! В черных блестящая глазах мальчик вобрал много солнца, сколько хотел. Разочарованным дальнозорким взглядом он ищет живых леопардов в ближайшем за холмом лесу, хотя знает, что люди давно их прогнали. В Чинабе и Джамале тоже не водятся крокодилы - нет их в Большом канале: они давно уплыли в многоводную оранжевую дельту Синда. Большой канал, словно длинная водяная змея с бетонным брюхом, ползет за горизонт в далекий горным суба, где живет дядя Рашид...
Грустно смотреть на потресканные старицы былых рек, голые песчаные дюны, далекие, извергающие грязь вулканы; увядшую, выгоревшую без дождя растительность...
Это Бог гневится! Он подарил людям много животных, а они забыли об их судьбе. Выживают живке творения Бога. Убогая доля природы щемит душу томящем печалью, словно сухая скука в безводной пустыне с жуткими желтыми змеями.
Змей муштак не любит - он их убивает. Ему годов, что пальцев на руках, а он уже убил сто змеи дандой - кизиловой саженной палкой.. Кобры не выдерживают напора его лучистого взгляда, шипят и кидаются. Нужно уклониться. Когда змея упадет, она уже не в силах снова  броситься. Тогда Муштак добивает ее дандой.
Бог тоже не любит змей, он даже ног им не дал. Они нахаль¬но расползлись по земле. Их язык вместо звука гармоний жалит ядом.
Все живое притаилось в тени; не шелохнется даже листочек - горит редкий безветренный зной. В далеком предгорье, откуда вынырнуло распоясавшееся солнце, наверно не так жарко. Там живет дядя Рашд. Он всегда восхищается Муштаком, когда гостит у них. Надо бы пойти к нему. Нальчик вихрасто спускается с вершины дерева, раскачивая пригорюнившиеся ветки.
Дремавшая у комля жирная полинявшая крольчиха нюхает горячий воздух и заскакивает в прохладу норе. Это дядя подарил когда-то Муштаку пару кроликов, и с тех пор их много развелось. Мать недовольна ушастыми, они подрыли все стены... Теперь крольчиха осталась одна.
В углу сарая, прильнув к узкой полоске тени, на строитель¬ном мусоре тяжело дышет собака. Муштак, расстегнув ошейник, спустил ее с цепи; поглаживая, провел в заросли сморщенного кустарника, хлопнул по холке и расслабленно скучно потянулся.
Праздник перевалил за полдень. Праздники всегда тянутся длинно и грустно. Мальчик почесал свежие царапины на теле и вяло просунулся сквозь влажную циновку, занавешивающую проем двери в старом доме. Утомленный бездельем, он разлегся ка рогожке, застилающей твердые глинобитные полати, размечтался и невзначай заснул с неожиданной, наивной улыбкой на лице.
... Где-то далеко-далеко слышен раскат собачьего лая, глухие затихающие крики.
Падает взъерошенное облако тишины, из него выныривают соба¬ки, леопарды, зубастые крокодилы. Они рычат, скулят, страшные па¬сти все шире. Нарастают и приближаются скрытые крики людей...
– Где этот дрянной мальчик, неисправимый шалун махалы?..
Шалун охватывает тяжелую голову и хочет спрятаться, а кри¬ки и шум все ближе и ближе: они нависают над ним тревожным гулом.
Мальчик открывает глаза и видит орущих – маму, бабушку, сес¬тер, тетю, соседку, еще кто-то притаптывает сзади и все чего-то хотят, чем-то недовольны...
- Собаки! Собаки загрызли зайчиху! Зайцы  перерыли весь двор, подкопали дом,  соседский сарай, высокий дувал - все скоро рухнет и завалит детей,
- Слава Богу, собаки разорвали последнюю...
Муштак силится преодолеть оттягивающую тяжесть сна в оран¬жевом закате угрюмого солнца. Пульс расшатанного биоритма давит виски. Понукаемый окружением сердитых крикунь, он вырывается из дома в тускнеющий день, приятно наступая на теплые, мостящие двор, камни. Уныло, скучно щурится на пробирающееся к ночлегу солнце и завидует его бесконечной силе. Он сегодня встретил восход с высоты шишама. Тетушки не видели, как оно проснулось. Мать только кричит, что зайцы вырыли много дыр, в них набегут крысы – так было уже при англичанах. Когда съели зайцев, норы заселили крысы, их было очень много, они даже детей грызли…
Муштак не слушает затихающие ворчания, он скучающе направляется к струящемуся недалеко от двора арыку. Блуждающая гордая вода извилистой веной стелется по доабу, мерно шурша по заросшему теплому телу земли, и вливается в Большой канал. Мальчик сонно оку¬нает накаленную мутную голову в чистую прохладу потока. Кажется, что вода закипела от перегрева, унесла мрачную тяжесть в канал. Посвежело, и он решает завтра же засыпать все норы, продырявившие головы придирчивым женщинам.
С рассветом наступившего дня Муштак набирает в ведра битые стекла, пепел, камни, рыхлый саман - весь мусор возле шелковицы у сарая и утрамбовывает норы, раскапывая земляные ходы кролей. Он очень работящий, мальчик! Об этом слышно ворчит даже худая со¬седка за глухой оградой. Понукая своих детей, она ставит в пример Муштака. Неплохо бы смастерить деревянные клетки, тогда дядя по¬дарит других кролей. Они не будут никому мешать. Надо его пови¬дать. Когда дядя приезжает, он хвалит Муштака, сильно хвалит! На¬до сходить к нему, он обрадуется.
Закончив работу, Муштак смывает грязь в арыке, перескакивает через узкое русло и, мягко поднимая горячую пыль потресканными босыми ногами, убегает к «бетонно-брюхатой змее», оставляя арык струится своей быстриной.
Плоды случайно разросшегося инжира за холмом очень сладкие. Как это раньше он не раскусил их? Витамины? Столько много плодов и все витамины. Кто это выдумал – витамины? Какие еще витамины?! Все, что плодится на Земле, дает Солнце, Бог. Он дал людям все! Если хотят, большего – пусть делают сами, творят свой мир в мире Бога. И видя свои дела достойными божьих. Муштак знает: Бога нужно беречь в сердце. Отец, старшие сестры и братья - вся джигра зовут переехать в новый дом, хотят, чтобы он учился. Как можно учиться любить солнце?! Ему дают все. Когда дают, не так смотрят. Зачем, чтобы смотрели плохо? Дядя смотрит хорошо. Идти тоже хоро¬шо к легко. Дорога трудна, когда не тем путем идешь.
Муштак провожает горящими глазами догорающий закат. Ныряя под алую перину на ночной сон, солнце завершает еще один день. У Бога много дней...
Глухо гремит далекий Колобагский водопад. Безлунный мрак незаметно поглощает все вокруг, становится жутко кругом. Запозда¬лый путник жалеет, что не прихватил данду, и ускоряет слышимый топот босоногих шагов. Сверчат глашатаи ночи – сверчки, курлыкают жабы, плескается палла в воде, жужжат комары и москиты; где-то вдали скулит белуджистанская лисица. Как будто слышен писк гиены. Почер-невшая звездная вода холодно чешет монолитный панцирь канала. Сты¬нет спина. Быстрее! Одинокий смельчак спешит уйти от притаившегося сзади страха, стонущей тайны порхающей ночной темноты.
У Бога много днем и много ночей. Их надо прожить. Где-то вокруг люди Бога: старики - дедушка и бабушка, взрослые - отец и мать, девочка - сестра, мальчик – брат. Сестра всегда гордится братом! Они все разные. Богу нужны разные люди. Сейчас все спят…
Прохлада темноты торопит, гонит в невидимую даль...
Но вот уже тускнеют звезды, теряется мрачная жуть. Муштак замедляет измотанный ход, рассеянно встречая отблеск просыпающе¬гося дня. Брезжащая далекая синева вымогает зарево и подбираю¬щуюся усталость. Запели птички. Кричат с высоких делдоров попу¬гаи. Насыщенный прохладой, утренний воздух нагоняет умаянный про¬тяжный зёв. Мякнут жесткие ноги, изнеможенное тело волочится на случайный сухой стог рапса у заросшей сторицы под акведуком; за¬молкает плаксивый шум нависающего теченья, дребезжит уморенная тишина, плотно скомкавшая одолевший сон...
Дорога не любит уста¬лых!
И снова исцарапанные ноги настырно мнут эфедру, айрык, по¬лынь, астрагалы, акант... Путник идет - канал встречным потоком зовет. Маленький ходок грызет на ходу сладкий тростник, пресекая голод, вынеживает манго во рту, наполняет пазуху апельсинами в шамилатской роще и все время – вперед.
День... ночь... Опять день…
Широкая магистраль нависает над каналом длинным вантовым мостом. Шумит трасса, гулким завыванием заглушая все под собой. Высокая кирпичная труба курит черным дымом, словно сигара амери¬канского толстяка. Стучит поезд по неплотным стыкам рельс. Маль¬чик теряется песчинкой, окруженный гигантами, но, как верный ка¬налу спутник-хиксар, упорно движется напротив водяной ленты.  Неожиданный металлический забор перегораживает заросшую дорогу. Муштак озабоченно топчется на месте, смотрит разочарованным раздвоив¬шимся взглядом на разбежавшееся штанинами течение, задрав голову, меряет ограду и теряется от ужаса нависающей паутины алюминиевых ниток, заплетенных в свисающие гирлянды-изоляторы на мощных опо¬рах. Сгущаясь, они сходятся у большого красивого сооружения, откуда вытекают водяные штанины.
В этом сказочном здании, должно быть, живет дядя Рашид. Муштак перелазит через забор и робкими шагами подбирается к узлу паутинных проводов. Здание гудит ровным, рассыпчатым гулом. Оча¬рованный скиталец не слышит, как подходит назир, он ловит его за руку и уводит в большое шумное здание. Одинаково одетые, опрятные работники кричат, когда говорят. Они плохо слышат, но дядю Рашида, у которого зайцы, никто не знает. Главный сааб наливает чаи с мо¬локом, дает сладкий чурек и почему-то тоже не знает дядю... Под колыбельные завывания напористых лопастей гидротурбин разочарован¬но засыпающего гостя укладывают на кушетку. В полдень уже другого дня Муштак видит другого назира, когда говорит, его отвисающие щеки трясутся заодно с моторами гидростанции и крошат последние остан¬ки хрупкой надежды найти дядю. Он приедет в гости к сестрам, и Муштак непременно вернется с ним в горный суба. А сейчас - обрат¬но вниз по течению, прервавшему его устремление наверх. Он бросает промасленную дощечку в воду канала, пускающую перламутровый след разочарования. Ее можно обогнать, но Муштак не хочет Зачем? Ни к чему!
В водовороте дюкера деревяшка бесследно ныряет. Он снова один. Не страшны ночи, уже не изматывает знойный день. Муштак зна¬ет - канал не изменит. Пройденный путь короче нехоженого! Надо идти!..
Вот и растаяла последняя ночь скитаний. Пробуждается утро, дребезжащий мутный свет плавно воспламеняется зарей. Горит камени¬стый бугор у родного селения. Муштак прощается со сроднившимся зеленеющим потоком воды, устало преодолевает холм, перепрыгивает через высокий дувал, бесшумно пробирается в дом, падает и мгно¬венно засыпает на своей деревянной кровати. Мягкие хлопковые одеяла обнимают его со всеми замусоленными тайнами наваливающейся жизни.
Мать растерянна, рада и необыкновенно сердита за безызвест¬ные дни пропажи.
А Муштак объемлет сном и день, и ночь.
... Ночную пыльную мглу рассекает лучистая тропа. Плавной походкой издалека идет старик: белая борода, белая голова, белая одежда шальвар-камиз; в худощавых руках - золотистые четки. Он приближается и говорит: «Муштака, вставай! Иди за холм на охоту, там зайцы ждут тебя. Обязательно иди!»
Муштак открывает глаза. Никого нет. Он выходит во двор - темно, стынет ночная тишина.
Охота? Зачем охота? Он не любит охоту. Муштак убивает толь¬ко змей, ползущих по стопам людей. Охот-тт-а-а-а. Путая в сонном мозгу истину с видениями, он виновато досыпает ночь.
День молчаливо проходит в усердной работе. Муштак месит ногами песчано-глинистый ил с половой, помогает матери обновлять прохладные глинобитные полы в комнатах старого дома. Хоть и не любит работу глиномяла, он терпеливо ее мучает. Мать тяжеловыпрямляет спину и стонет от ноющей усталости старящих годов и многодетства. Муштак не устает, просто тоскливо, что годы детства тянутся долго и вяло. После работы он моет побелевшие от глины руки, изодранные ноги и удивляется, отчего у матери болят ноги – если нет царапин. Надо быстрее ложиться, чтобы не слышать ее на¬реканий и воспитательных наставлений гостящих по вечерам сестер и тетушек
…Снова длинная пыльная дорога озарена радужным веером - белый старик идет, обдуваемый встречным ветром. Он подходит к Муштаку, сурово потрясая четками. Встревоженное лицо огорчено: «Я уже сказал, - строго говорит он, - иди на охоту за холм. Там зайцы ждут тебя. Зайцы! Зачем не идешь?!"
Муштак вскакивает с постели. Кричит. Никого нет. На дворе светает.
- Что случилось? - беспокоится мать. - Почему ты кричишь?
- Старик! Старик не дает мне спать. Он посылает ка охоту. За зайцами.
- Ты бредишь зайцами! Какой старик?! - она трогает лоб и успокаивает сына: – Спи, нет никакого старика. Поспи еще немного...
- Надо отвести малого к знахарке, – она медленно переваливает больными ногами к выходу, шепчет молитву.
Муштак тревожно пялит влажные глаза в потолок. Он не хочет спать. Может, приходил сам Бог? Бог перепутал - это старший брат охотник. Муштак не хочет убивать зайцев, не любит охоту. Мальчик решет всегда быть послушным. Хранить Бога в сердце… Он идет в лес за холмом, сечет хлысты фисташек, арчи, вербу. Вымачивает их в холодной воде арыка и весь послеобеденный день в тени тутовника вяжет корзины для фруктов. Кода дядя приедет, он увезет в них гостинцы: яблоки, мандарины, кокос, ананас, манго. Все, что успеет созреть... Дядя должен скоро приехать. Муштак улыбается - он добро¬совестно отработал день, но что-то мешает ему уснуть. Он зовет мать.
- А если старик снова придет? Ложись со мной, - просит он
маму.
- Нет никакого старика. Я буду рядом. Бог защитит. Засыпай... Она гладит сына по голове. - Завтра сходим к хакем.
Завтра праздник. Муштак снова думает забраться высоко на ши¬шам и оттуда наблюдать за скучающей красотой Пенжаба, смотреть за холмом, он закрывает глаза.
... Темнота, песчаная буря оплошным облаком заволокла все кругом. Сквозь плотную дымку пробивается лучезарный яркий пучок, намечая дорогу. Встречный ветер треплет волосы и одежду седоборо¬дого старика. Он спешит, раздраженно стучит палкой о землю, сердится и кричит: «Муштака! Ты почему не исполняешь что я тебе сказал? Там, за холмом, зайцы. – Он протягивает угрожающе вылезающие из широких рукавов камиза худые белые руки, хватает за плечо и взывает: – Иди! Иди за холм, там зайцы тебя ждут! За холм! За хол-лм!
Муштак спрыгивает с постели и стонет, он весь мокрый...
- Старик! Опять меня разбудил старик, - беспокойно всхли¬пывает сонный мальчик.
- Мать вытирает полотенцем холодный пот.
- Сегодня идем к хакем, – всполошена она, - правду мне сест¬ра говорит: не откладывай, непременно веди к знахарке!
Муштак испуганно молчит, задумчиво смотрит куда-то далеко, он долго не может заснуть, выходит во двор и не слышит больше ниче¬го. Все вокруг сердито: деревья, холодный арык, холм, брезжащий рассвет. Они словно заодно со стариком. Сырые глаза буравят даль за холмом и растерянны перед тайной. Видно прогневил Бога...
Муштак берет лопату, мотыгу, кирку и принимается усиленно выгребать мусор из засыпанных нор. Сосредоточенное лицо устраняется от криков матери и слышит только стонущий гнев старика: "Зайцы! За холмом - зайцы! Они тебя ждут!»
Кроличий лаз тянется в сторону улицы, к дувалу... «За холмом!» - Муштак оглядывает разочарованными глазами яму опустевшей подземной жизни и забивает ее обратно, тщательно утаптывая мусор с глиной, выравнивает сверху ссохшимися остатками перемешанного ила с половой, сглаживая зияющее волнение матери.
«За холмом!..»
Возле забитой норы у дувала Муштак перекидывает накаленные орудия на улицу, переваливается через саманный «холм» глухой ограды и спешит копать. Возмущаемый заботой о жизни, он врывается траншеей в землю, выжимая из разгоряченных маленьких мышц непре¬станный пот веры. Вера борет усталость!
- Да!.. Это точно больной мальчик, - вторят вслед за матерью соседи. - Ему надо к лекарю…
Муштак видит, как две девочки, гоняющие с пастбища овны и волочащих вымя коз, застенчиво смеются над ним.
Сельский устад объясняет, что он подкапывает массивную ограду и дувал может придавить...
Миам - почтенный родич хочет образумить мальчика.
Его пытается остановить старейшина селения - седобородый арбаб, но он не похож на того старика, который приходил к нему ночью. Муштак никого не хочет слушать, даже голову селения - строгого чермева. Он слышит только скрежет лопаты на глубине непрогреваемого грунта и скрежет накалившегося сердца. Он не принимает уговоров преграды. Под напором проваливается плоский штык лопаты. Обмякло упрямое напряжение тела. Опухшими руками Муштак выбирает из осыпавшейся ямки прелое сено, обваленное кроличьим материнским пухом. Грунт шевелится, нора оживает, выталкивая маленького дрожащего кролика. Спаситель кладет его в пазуху. Один за другим выныривают из рыхлого дна крольчата, Муштак аккуратно хватает их за уши и прибирает в пазуху.
- Много их еще там? - участливо спрашивает окружившая траншею толпа.
- Много ли? - интересуются устад, миам, и чермену и арбаб.
Муштак обшаривает нору, смотрит затуманенным взором наверх, трет залитые грязным потом глаза и в безликом, нависающем над ним народе видит одного только белого старика, усыпанного горящими золотыми искорками.
Сквозь окаменелый навал люден просачиваются алые божествен¬ные лучи полыхающего заката. Белый старик озарен радушным изяществом душевней нежности. Он одобрительно кивает головой и красиво улыбается Муштаку...