Тихий дом

 - Мама.
- Оле.
Раздается крик. Это кричит Вика. Ей 64 года, но у нее мозг девятилетнего ребенка. Два года назад у нее умерла мама. И ее положили временно в больницу. Непонятно, осознает ли она. Что мамы больше нет, потому что часто зовет ее. Сестра Вики бегает, оформляет опекунство. Потому что мама Вики никаких бумаг даже не оформляла, а так ухаживала. Наверно мама была тоже не молоденькая, раз Вике уже 64. Хотя 64 Вике не дашь. Да и сестра у нее в возрасте.
Это обычная психиатрическая больница. Тут как в тюрьме: режим и со всеми делиться надо. Больницу окружает высокий забор. И на территории больницы прогуливаются пациенты.
У всех здесь разные судьбы.
Одна Аня, например, ходит и танцует. Походка у нее такая, танцующая. Говорит тихо, ничего не услышишь. А еще она смеется. Просто смеется сама с собой. Когда Аню перевели из надзорной палаты, то она снова туда попала, за воровство. Воровала сигареты.
Я говорила потом девушкам в туалете, что говорят она, воровала как.
А мне ответили: - Почему как? Мы ее засекли.
Вот так.
Я не пойму тех, кто в больнице ворует. Ведь больница это святое.
Нельзя воровать в больнице.
А еще была Пасха.
Светило солнце.
Так было хорошо и торжественно.
И из больничной часовни приходит священник и приносил куличи. Куличи потом в полдник с чаем давали.
А потом в понедельник приходил еще хор. И они так пели и ходили по палатам. Всех поздравляли.
Так что я уже перестала сожалеть, что не освещала в этот праздник куличи, как обычно.
Другая девушка ходит как львица. Важно так. Я спрашиваю ее:
- А ты случайно не лев по гороскопу?
Она отвечает мне:
- Лев.
У нее очень строгая мама, а сама эта девушка говорит, что она буйная. Хотя сама она тихая как мышка. Я не знаю точно, что с ней произошло, она не говорит.
С ней еще ходит девушка в очках, которая хочет исправить зрение. Но оно у нее очень плохое и выясняется, что его исправить нельзя, это выясняется когда она на выходных домой ездила.
Там отпускают, если самочувствие хорошее.
А чтобы отпустили гулять доктор при обходе должен поставить плюсик в журнале.
И девочки просят:
Доктор, поставьте мне плюсик.
- И мне, я дочку хочу проводить – это говорит другая Аня.
В приемном покое отбирают все: лекарства, зажигалки, верхнюю одежду, одежду, где есть резинки, телефоны.
- А как прикуривать?
- От вечного огня, - смеется санитарка.
Я в недоумении.
Но оказывается все просто курят в туалете. Постоянно кто-то курит. Это и есть вечный огонь. Хотя курить в зданиях вообще-то не разрешено. Но нельзя, же не курить. Если бы курить было нельзя совсем, то тогда бы все еще больше заболели.
Кабинки туалетов без дверей. Тут же, те, кто курит, стоят и сидят, перед сидящими на толчках. Зрелище веселое, пока не окажешься там сам. Тогда не до смеха, потому что нужно как-то выживать.
Сюда же санитарки приводят пациентов из надзорной палаты в памперсах. И сюда же приносят и сливают ведра после помывки полов.
У бабули нет туалетной бумаги.
- Дай бумажку.
- У меня нет, - отнекиваюсь я, уже разбираясь кому можно отказать, а кому нет.
- Дай, - канючит бабуля.
- Сейчас принесу я вам, - не ленюсь я, и иду к ней  в палату.
Бабушка лежит в надзорной палате. У нее много бумаги, несколько рулонов.
- Вот бабка, - думаю я, - сама говорит, что нет бумажки.
- Брать с собой надо бумагу – строго говорю я ей.
А сама я перестаю брать с собой рулон туалетной бумаги и отрываю кусочками, чтобы не делиться, а то вдруг мне самой бумаги не хватит.
У меня отобрали стеклянную чашку. Стекло нельзя.
Девушка Анжела одолжила мне пластиковый стаканчик. Это так непривычно пить чай из пластикого стаканчика.
У Анжелы забавная история.
Она ехала к подруге. Вдруг внезапно ей показалось, что за ней гоняться. Она вбежала в чужой подъезд. Просидела там почти сутки. И сама же себе вызвала скорую помощь.
- А то, - говорит она, - я бы с окна выбросилась.
У нее бывают странности, что она теряется и не может найти дорогу обратно в палату. А сама Анжела очень душевная. Она угощает меня пшенной кашей с черносливом и мармеладом, домашними.
- Сестра готовила, - говорит она.
Надо же, я даже не знала, что мармелад можно приготовить в домашних условиях.
Надзорная палата самая тяжелая. Сюда поступают новенькие и безнадежно больные, вернее тяжелые.
Анжела и я пока в надзорной палате.
Но мне даже нравится, так как всегда можно поговорить с персоналом. Одно плохо нет телефона.
А телефон же сейчас все. Телефон сейчас это целая жизнь. Там же есть интернет.
Очень жаль Анечку. К ней приходит красивый муж, у нее двое детей, а она исхудавшая кожа да кости, даже кожи нет одни кости. Машет руками и просит печенье или попить.
Ее доктор говорит санитаркам вывозить на каталке, но они часто забывают про это. А печенье ей иногда не дают, потому, что она крошит его и приходится убирать за ней. Анечка добрая у нее большие красивые глаза, что с ней случилось неизвестно. Но глядя на нее сложно представить, что она вылечится.
Когда Анечку кормят. Она хочет, есть сама и говорит:
- Дай, дай.
Но она не сможет удержать ложку, у нее, же все трясется. Поэтому ей не дают, есть самой.
Вилок не дают. Наверно вилки считаются острыми предметами.
В надзорной палате, не разрешают ничего, там даже нет тумбочек и другой мебели кроме кроватей. И постоянно дежурят две сестры, точней санитарки. У них маленький оклад, вначале был всего десятка, и только недавно стали платить пятнадцать. Работают санитарки посменно, три через три. В работу санитарок входит уход за тяжелыми больными и слежение за всеми другими в этой палате.
Потом идут другие палаты 25, 24, 23, 22 и наконец, 21, куда меня переводят через два дня. Эта палата находится около самых дверей и считается самая легкая. Все кто там находится, скоро выписываются.
В надзорной палате телефон нельзя, зажигалки те же нельзя. По коридору идти только до определенной полосы, после чего поворачивать обратно.
Одна больная постоянно бегает дальше. Она пожилая со стрижкой. На нее говорят нельзя смотреть, потому что она ведьма. Она может зайти в любую палату, схватить что-нибудь и убежать. Ходит босиком. Ее вечно задерживают и приводят обратно.
Еще одна: Наташа, она уже здесь полгода. Говорят, что она влезла неудачно в бизнес, и теперь тут прячется.
Еще одна ходила голая. Я видела. Толстая такая. Ее, по-моему, зовут Ира. Ходила и мазалась зубной пастой. Ее еще сфотографировать хотели, но не успели, ее потом мыли под руководством санитарок. У этой Иры ничего нет. К ней никто не приходит. И сигареты не приносит, хотя у нее есть взрослый сын. Она постоянно стреляет сигареты, а вместо туалетной бумаги… Я видела. Она использует тряпку для пыли, которая висит в туалете на батареи.
В надзорной палате происходит самое интересное.
Одну девушку Машу, привезли на санитарной каталке в позе ласточка. Она чуть не загрызла родную бабушку и ее, поэтому привязали. Она потом спала несколько дней и врачу все стонала, а он все приговаривал:
- Вот они людские страдания. – Людские страдания.
Еще одна бабушка из надзорной палаты, но очень милая и все мне про происходящее в надзорной палате рассказывает. А у нее была какая-то операция на горле, после которой чтобы заговорить, ей нужно нажать зачем-то на горло, и получается какой-то шипящий звук, как голова профессора Доуэля.  Так вот эта бабушка мне про другую бабушку все рассказывает:
- Ее привезли вечером, ловили по всему дому, - нажимает бабушка снова на горло.
 - Она в окна выходила и тут в больнице все со своим узелком стоит и на дверь смотрит, а дверь заперта.
- Пустите, - говорит, - меня мама ждет.
- А, - говорит она.
- А тебе, сколько?
- 83, - говорит она.
- Нет, - говорит одна санитарка, - сегодня ты у нас здесь заночуешь. Ты в санатории.
К этой бабушке приезжает дочь. Уже очень взрослая.
И я говорю дочери этой бабушки:
- Она у вас все время домой просится.
Как будто это пионерский лагерь.
И так все вечера стоит эта бабушка со своими вещами и ждет когда пойдет домой. Иногда не выдерживает и идет к входной двери сама.
Для того чтобы ее привести обратно, ей нужно сказать:
- Пойдемте, вас в палате мама ждет.
Она говорит:  - Где же мама? – дойдя до палаты.
А ей надо говорить, что мама сейчас придет. И уходить, а то эта бабушка все болтать будет, что у нее ребенок, что у нее мама, и что ей уйти надо.
Дверь постоянно закрыта и там есть звонок. Все приходящие звонят, а народу в отделении много. В каждой палате по 14 кроватей, а всего палат около 6.
Кормят сносно.   Каждому выдается одна жестяная миска. И потом дежурные из каждой палаты моют эту посуду.
Каждый день дежурит какая-то палата. А так как палат немного, то дежурные палаты меняются очень часто.
Вике повезло. Она лежит в отдельной палате, в изоляторе. И конечно не дежурит. Куда ей дежурить, она и по коридору то еле ходит.
Доковыляет до палаты Оли, и кричит:
- Оле, Оле. – Олю зовет. Но Оля, же не может только Викой заниматься.
- Что-то Вика у нас сегодня очень шумная, - говорит врач сестрам, - а давайте ей добавим что-нибудь.
Не знаю, уж добавили Вике чего-нибудь, но она также шумит. Как будто про нее стих: «то, как зверь она завоет, то заплачет как дитя».
А яблоко ей кто-то дал. И она подавилась. Ее рвало, и текли слюни.
Оле, которую она все зовет, то есть Оля, все ей потом застирала и поменяла чистый халат.
Про Вику говорят, что она милый ребенок, всю жизнь прожила ни забот, ни хлопот.  А Оля, которая взяла над ней шефство, даже кормит ее исправно:
- Еще ложечку.
- Еще скушай,
- Ешь.
Оля наркоманка. У нее судимость за наркотики, но судимость в больнице заменили принудительным лечением.
Оля со всеми уже ужилась и просит у сестер постоянно феназепам, и ей дают, а потом Оля ложится спать в 9 вечера и встает в 5 утра. Вот такой режим. Мне повезло, что я не попала к ней в палату. Хотя и так отбой ничего хорошего, в десять часов еще светло.
А завтрак в 9 утра.
Иногда могут разбудить, перепутав с кем-то на анализ.
Вообще из больницы хочется убежать, тем более что и гулять меня выпускают. Но убежать нельзя. Это же нарушение режима. Вы думаете, почему я такая правильная и не нарушаю больничный режим? Но это уверяю вас, уже совсем другая история и она будет.
Многие убегают, уходят на выходные и не приходят. Одна Наташа потом прибежала через неделю. Вся плачет, что в спине у нее что-то болит и челюсть у нее трясется. Но скорей всего это фантомные, то есть выдуманные боли. Ведь не может же у человека в таком молодом возрасте так спина болеть с такими истериками.
Говорят у Наташи послеродовая депрессия.
И она рассказывает про своего ребенка, которому исполнилось восемь месяцев. А она не с ним. Конечно, когда ребенку нет еще и года, то каждый месяц считается за день рождение.
На прогулках я даже хожу пить кофе в кафе. Кофе стоит двести рублей, но если больше ничего не покупать, то это недорого.
В кафе я спрашиваю у официанта:
- А можно к вам каждый день приходить?
- Сколько захотите, - улыбается официант.
Интересно, догадывается ли он, что я из больницы, ведь больница совсем рядом.
Я еще иногда беру чебурек и кофе в баночке, но для этого нужно пройти минут 40 туда, и минут сорок обратно. Мимо храма, где даже продают платочки. Так мило.
А вообще верующих много. Даже у нас в палате есть и две из отделения. Они читают молитвы и крестятся. Очень веруют, значит.  Главное, чтобы помогало. Каждому свое в этой жизни.
Потом даже монашку положили. Она брезгает больничную еду. Ходит в платочке, хотя жарко. И у нее длинное платье. Ей сама матушка настоятельница сказала подлечиться. А доктор ее называет на Вы, хотя со всеми на: Ты в отделении.
Еще одна у нас есть парикмахер. Я видела, как она в туалете другой челку постригала. Почему в туалете? Так ножницы же запрещены. И чай особо не попьешь, подают чуть теплый, кипяток нельзя.
И кофе особо не попьешь, во первых растворимый кофе в банках нельзя, а потом кофе чуть теплый.
Еще одна у нас есть художник. Рисует красиво. Она рисовала в холле портрет Оли. Получилось, похоже.
У Оли огромные черные глаза. Она очень красивая.
- Ты очень красивая, - говорю я ей и это правда.
Но однажды этой девушке, которая рисует Олю не тех таблеток дали. Она ползла по коридору, а потом я видела возле ее кровати прямо на полу трусы. А еще ее шатало несколько дней, и она почти все время спала, не выходила даже есть.
За едой в больнице очередь. Ведь поесть это святое. Хочешь не стоять в очереди: занимай очередь на двадцать минут раньше или дежурь. Дежурным выдают еду вне очереди. А дежурить это не только посуду мыть. Это еще столы протирать и холл мыть.
В холле заряжаются телефоны. Телефоны пока никто не воровал. Но я на всякий случай начеку и хожу по коридору посматриваю, что телефон на месте.
Но это все буднично, для того кто здесь работает. Одна вообще завалилась в туалете. Я подумала, померла. Нет. Это у нее просто давление высокое. Эта женщина еще до того как упала, подходила ко мне. И хотела мне что-то сказать, но она что-то ела, и из-за рта у нее что-то брызнуло, и я отпрянула от нее.
- Господь с тобой, не померла, жива, - сказала санитарка.
Потом я видела эту упавшую, как она ходила живая, не померла, значит.
Еще в моей палате живет Людмила. Живет в прямом смысле это слова. Уже пятый месяц. Когда поступала, то говорят, ей было лучше. Сейчас она вообще плохая. Просит меня, ее до ванны проводить и в ванну посадить. А тут у нее кровь из носа пошла.
- Мамочки, кто же теперь убирать будет? - воскликнула я.
Но ничего нашлась Ира, мать двоих детей. А по ней не скажешь, как хорошо выглядит. Она убрала.
Вообще девчонки тут работящие и иногда кажется, что здоровее тех, кто не в больнице.
А еще у Людмилы проблемы с животом. Когда она сидит в туалете, то Аня, которая смеется, смотрит на Людмилу и смеется. Я говорю Людмиле, что этого не может быть.
Но потом и сама вижу, что да, смеется.
- Ну, попросите слабительного, - говорю я Людмиле.
Но Людмила скромная, не хочет ничего просить.
Ее потом все-таки родственники на выходные забирают.
А я думала, что пожилые никому не нужны.
Людмила живет отдельно, но рассказывает, что у нее дома что-то происходит. Кто – то к ней заходит, неизвестно кто. В подробности я не вдаюсь. Неудобно, да и попасть сюда личная беда каждого.
В общем, то ничего такого здесь нет, если ты не хочешь убираться, то отказываешься.
- А кто отказывается, тот у нас ничего не  попросит – говорит санитарка Оля. Но мне и не надо. Я ничего не прошу. Находятся те, кто просит. Кому кипяток, кому иголку, а кому и сигарету.
По рассуждением, по душевности, что так не хватает нашему зачерствевшему обществу. Люди напоминают иногда бородинский хлеб, такой с тмином.
Еще есть одна женщина, ей сорок и у нее никогда не будет детей. Она не хочет, говорит, что у нее какое-то заболевание, а какое не говорит. Говорит, что ей не говорят какой диагноз.
А санитарки эксплуатируют всех больных.
- Девочки, кто сегодня коридор помоет?
Я уже молчу, что нужно мыть не только свою палату, но и стены с подоконниками. И все это так, как будто, так и должно быть.
Я не знаю, как попадают в психиатрическую больницу. Одних с галлюцинациями привозят.
Бабушка вон зайчиков ловит. А потом врачу рассказывает, кто ее посещал в этих галлюцинациях.
Одна Надя ходила и обдирала занавески, как летала, и штаны у нее были рваные. Говорят, что она была на другой планете. А потом к этой Наде пришла мама, и она хотела выйти тоже. Ее не пустили. Она набросилась на санитарку и попала снова в надзорную палату. Вот так, тут строго.
 При поступлении выдают сорочку и халат, у кого нет.
Я говорю:
- Как в психушке.
- Почему как? - улыбается санитарка.
Ну, да, мы, же и есть в психушке.
Одна Лена лечится, не знает от чего. Ее болезнь заключается в том, что ее болтает из стороны в сторону.
Ее смотрел даже профессор, но за два месяца лечение так и не подобрали.
Тут часто пациентов смотрит профессор. Профессор это целое событие для отделения.
Лене уже надоело лежать в больнице, и она говорит:
- Пора уходить в жизнь, где нормальные люди.
Я замечаю, что кажется здесь люди нормальнее, чем в жизни.
Она соглашается.
Поступила девочка юная, резала вены.
Еще одна не юная, но вешалась. У нее такой рубец на шее. Я матери, потом рассказала, она сказала:
- Бедная.
Это, какое же горе могло подвигнуть человека на такое. Но ходит она с достоинством. Только глаза у нее грустные.
Я думаю, что люди здесь очень ранимые. Может быть, им не хватает тепла близких.
Есть такие, к кому никто не приезжает.
Одна, например, вообще из детского дома, а живет в интернате. Потому что у нее шизофрения, но на самом деле у нее никакой шизофрении нет, а поставили ей этот диагноз, чтобы квартиру, положенную по закону не давать. Настя. Она очень работящая и ходит вместе с сестрой – хозяйкой на кухню за едой.
Сестра – хозяйка говорит:
- Если бы не ты Настя, то я не знаю, чтобы мы здесь делали.
Но все равно говорят, что незаменимых нет. Тут все очень быстро выписываются. Тут течет совсем другой ритм жизни. И даже уже выписавшись, иногда хочется обратно.
Может быть потому, что этом доме никому друг на друга не наплевать.
Я тоже тут случайно, но по какой причине планирую рассказать потом. Обещается быть очень интересным.