Мое тяжелое и такое прекрасное детство

    У каждого человека, вышедшего из детства, есть воспоминания о нем, и некоторые из них - незабываемые…

    Моя семья была самая обычная, среднестатистическая. Мама, папа и двое детей – сын и дочь. Все как у всех. У нас с братом разница в годах - пять лет. Хорошая разница. И не много и не мало. Не много, для того, что бы донашивать за ним старые «треники» дома и вытянутые майки, играть в его мальчишеские игрушки, которые он не успел доломать... И не мало, чтобы он, мой брат, оставался за няньку, когда взрослых не было дома… Так мы и жили… Родители, с каждым годом, с трудом наживая свои копейки, потихоньку обставляли квартиру, появлялись модные ковры, стенка в кредит, холодильник, телевизор…

     Я любила наши семейные вечера, они были такие тихие и уютные. Мама все время что-то готовила. Так я ее и запомнила, всегда на кухне. Папу помню всегда в зале, он всегда просвещался, так как мы выписывали всегда кучу газет и журналов. Брат всегда сидел, как крот, в своей комнате  и вылезал из нее только для того, чтобы поесть… А я, на правах самой мелкой мартышки, имела право шататься по всей квартире. Квартира была большой, трехкомнатной, но без удобств. И поэтому к вечеру, когда у меня был вечерний туалет, меня просто высаживали на горшок в прихожей и плотно закрывали все двери в квартире, и так я сидела в жутком одиночестве и видела в щелочку, как мама, наконец-то освободившись, садилась к печке и тоже начинала читать газеты. Я все время удивлялась и думала, что же можно найти там интересного, одно название этих газет навевало скуку и вгоняло в тупую тоску: «Знамя Ленина», «Труд», …               
    
  Мой брат всегда был немногословен, сдержан и очень спокоен. Он и сейчас такой. Только спустя годы я поняла, как я доставала его… Я все время лезла к нему и всячески задирала, а он молчком, просто схватив меня за шкирку, как нашкодившего котенка, выкидывал в коридор, и быстро закрывал дверь своей комнаты. А я бежала и рыдала к маме, жалуясь, какой негодный у меня брат. Со временем я поняла, что он был очень терпелив ко мне.

     Вечером, когда нужно было все-таки укладываться спать, я оттягивала этот момент, как могла. И лежа в своей кроватке, я долго разглядывала причудливые узоры нового ковра, которые повесили мне мои заботливые родители…

     Помню момент, когда нас с братом почему-то положили спать вместе в одной комнате, а сами родители были в другой комнате, и свет проникал через неровный вырез дверного косяка. Мы, естественно, долго не могли уснуть, и поэтому, конечно же начали спорить о чем-то…  Когда в нашу комнату вошел отец, у нас была в разгаре битва, мы беспощадно хлестали друг друга мокрыми трусами, которые мама постирала и повесила сушиться у печки. Когда нас разняли, мы очень довольные друг другом, безмятежно уснули.

    На всю жизнь запомню утренний подъем в садик. Я и сейчас тяжело встаю по утрам. А в детстве, мама рассказывала, что иногда собирала меня спящую, сопротивляющуюся, бормотавшую во сне: «дрянский садик, дрянский садик», и обмотав пуховой шалью, и оставив щелку для глаз, вела в сад по жуткому морозу, и я точно помню, что в этот момент я продолжала дремать, и в тоже время, по знакомым кочкам и ямкам определяла, где мы идем.

    Садик я не любила, там ограничивали мою свободу и заставляли спать в обед, а также кормили манкой и вынуждали пить какао. Это какао я помню до сих пор, видимо, повара забывали в него положить какао-порошок, а с кипяченого молока у меня открывалась рвота. В очередной раз, когда я размазала свою ненавистную манную кашу по тарелке (а я была большим профессионалам в этом деле) и мне пришлось таки выпить какао (его ведь не размажешь по стакану!), то, когда я встала из-за стола, мой маленький желудок просто не вынес этого страдания! Дети, которые еще не доели свою кашу были мне очень благодарны, так как мое какао, не пожелавшее со мной сродниться, попало им в тарелки… Потом, проделав такой трюк еще раз, от меня попросту отстали. Теперь я, тщательно размазав кашу по тарелке, смело вставала и шла играть, и меня никто больше не заставлял пить «какао», в то время как, мои бедные коллеги, вынуждены были пройти эту пытку до конца…

     А однажды, меня забыли забрать из садика… Да, сейчас бы за это лишили родительских прав… Ну, как забыли? Просто родители плохо договорились. В этот день у брата было родительское собрание, и, естественно, мама засобиралась в первую очередь туда, попросив отца забрать меня из сада. А, так как отец никогда не забирал меня из сада, то к вечеру, он, конечно же, забыл про важное поручение и сел, как обычно, просвещаться. Придя поздно вечером домой с родительского собрания, мама за ужином не досчиталась одного маленького, но все же, члена семьи. И когда мама, не успев, как следует поругаться с отцом, за ненадлежащее выполнение его родительских обязанностей, наспех накинув на себя плащ, помчалась за мной, то на пороге столкнулась с моей воспитательницей, которая держала за руку никому ненужное дите…

   Помню Новый год. Это был самый мой любимый праздник, после дня рождения, естественно. На новый год, как и всем советским детям, нам давали подарки. Это было чудо! Нам с братом полагалось по три подарка. Мы сразу прятали каждый в свою норку. Я начинала есть сразу, при этом сортировала, сначала съедала самые вкусные, потом дело доходило до всяких «школьных» и иже с ними, в последнюю очередь съедала, вернее сгрызала карамельки… Брат, который был хозяйственный и экономный, сразу прятал свои подарки в своем шкафу, при этом он раскладывал их не кучей, а натыкивал по одной конфетине по всему шкафу. А я, проглотив свои конфеты за три дня, как наглый партизан, пока он был в школе, рыскала в его шкафу в поисках сладостей! И однажды на пасху, когда было уже тепло, мама решила убраться у него в шкафу. Она стояла и охала, и ахала, выуживая по одной там-сям его плесневелые зеленые конфеты… Наши дети сейчас даже не смотрят на сладкие подарки, а мы, в то время, ели пряники и печенье для диабетиков, и для нас этот подарок был действительно -  проявление новогоднего чуда!

   Еще, помню, была у меня одна мечта, это - длинные волосы, косы. Но мама, почему-то каждый раз, ведя меня, зареванную в парикмахерскую, убеждала, что волосенки у меня жидкие и поэтому короткая стрижка мне подходит больше… И сидя на кресле, я оплакивала мои печально падающие, как листья осенью, локоны… Заходила в парикмахерскую я девочкой, выходила – мальчиком. Наверное, мама так уставала, что ежедневная возня с моими космами ее утомляла. А я приходила домой, и одевала на голову три пары  своих  разноцветных колготок и представляла себя принцессой… Но, однажды, весной, когда сошел снег, и вся грязь, что скопилась за зиму, аккумулировалась в нашем дворе, я нашла конский хвост! Он был грязный и вонючий! Мама потом мне рассказывала, как она наблюдала за мной из окна в это время. Я очень тщательно выщипала из него застарелые репьи, встряхнула, расчесала пальцами и … любовно заправила его себе под беретку. И так ходила некоторое время по двору, кося глаза на свое найденное сокровище… Вот тогда мама видимо, поняла, что моя любовь к длинным волосам начинает приобретать причудливые формы. С тех пор мои волосенки оставили в покое, и позволили вырасти в два тщедушных крысиных хвостика, чем я невероятно гордилась… Да, с мальчиками легче! Протер с утра тряпочкой головку – и гуляй себе…

    Еще у меня была племянница, с которой мы жили в одном доме и в одном подъезде. Я была старше нее на целых три года, а так, как в своей семье я была самой младшей, и к моему мнению редко прислушивались, то эта разница в три года, меня невероятно радовала, и я чувствовала себя в ее присутствии,  королевой! Я только указывала ей, что нужно сделать. А она восхищенно заглядывала мне в рот и повторяла за мной. Я научила ее всему, что должна знать и уметь каждая женщина. Каждый день, когда наши мамы были на работе, и мы были предоставлены сами себе, мы шли к ней в гости, вытаскивали из коробки все туфли и босоножки ее мамы, и дефилируя друг перед дружкой, учились не сломать себе ноги на десятисантиметровых каблучищах… Потом, я научила ее делать длинные косы из колготок. Мы одевали на голову по три пары своих колготок, и заплетали из вытянутых и дырявых колготин себе по две шикарных косы… Мы весь день мотались из одной квартиры в другую и расставались только на ночь…   Мы были с ней такие тощие, что каждый раз, когда наши мамы вели нас куда-нибудь, ее мама, всегда шла отдельно от нас, нас вела - моя мама, ей тоже было стыдно, что мы такие тощие, но деваться ей было некуда…
 Потом, как-то я заприметила у них на подоконнике какое-то растение с мелкими красными плодами, перехватив мой жадный взгляд, мне объяснили, что это перец – чили, и предусмотрительно переставили его подальше – на телевизор. Поняв эту перестановку по-своему, я решила действовать. Название этого прекрасного растения меня не смутило, и я, выждав удобный момент, решила, что растение с такими красивыми плодами я должна обязательно попробовать, тем более его убрали подальше. «Ага,- думала я, - боятся, что им мало достанется!» С этой кровожадной мыслью, подвинув стул к телевизору, вытянувшись на своих тонких ножках, и встав на самые носочки, я быстро отхватила зубами самые сочные плоды…  Дальше было, как в тумане… Я только помню, что я выпила, наверное, ведра два воды, а пожар во рту все не утихал… Потом я долго вспоминала горький и пожароопасный вкус растения с загадочным именем «перец», и тогда я поняла одну истину, что не все то -  золото, что блестит…

    Еще была печальная история, когда маму надолго положили в больницу, на целых три долгих месяца… Мне было всего три годика. И я, как все дети этого возраста, была очень привязана к ней. И отец, очень мучился со мной, потому что я плакала по ночам и звала маму… Но, отец, как все мужчины, был невероятно находчивый! В одну из таких бессонных ночей, когда даже мамин старенький халат не помогал, с которым я спала, вдыхая мамин, такой родной, запах, он решил мне подсластить мою горькую участь, и сунул мне под подушку полкило печенья. И я, ночью, вспомнив про свою беду, просовывала свою ручонку под подушку, вытаскивала печенюшку, и начинала заедать свое детское горе…  Папа заботился о нас хорошо. Он даже ни разу не забыл меня в саду… Он пек нам пирожки и неумело варил невкусную кашу. И я ни разу не видела его с газетой в руках… Еще он стирал. Стирал долго, но плохо. И когда он развешивал белье во дворе, чередуя белый пододеяльник со своими черными носками, то соседки восхищенно ахали, переглядываясь, и возмущенно смотрели на своих мужей, которые в это время резались в карты…

    Так продолжалось некоторое время, папа вполне привык к такому образу жизни и выглядел уже не таким несчастным. Он покупал мне каждый день по полкило печенья и с чистой совестью, невероятно утомленный домашними делами, засыпал на третьей секунде. Я тоже привыкла. Привыкла грызть по ночам печенье. Когда, наконец, вернулась наша мама, она была такой худенькой и изможденной и ходила на костылях. Но я была так счастлива тогда. Именно тогда, в моем детском трехлетнем разуме, отложилась одна единственная главная мысль, что счастье – это когда все живы и здоровы, ну или хотя бы, живы… Когда наступил вечер, и мама пришла меня укладывать, я попросила у нее свое законное печенье. Мама очень удивилась и когда узнала историю моего засыпания, и что я всю ночь сплю с куском печенья во рту, то пришла в такой ужас, из-за того, что я сто раз могла умереть, задохнувшись во сне этим злосчастным печеньем. Отучила она меня от этой привычки в две секунды – просто сказала, что уйдет опять в больницу…

   И пусть наше детство не было таким ярким и красивым, как сейчас, когда наши дети едят вдоволь всякие, невиданные нами, сладости. В то время как мы, считали за счастье, получить шоколадку на день рождения. И тогда, покупка долгожданного велосипеда приравнивалась к покупке модного планшета сегодня… И ходили мы все одинаково, в серой безликой одежде, и наши мамы приобретали носки и колготки по талонам, в то время, как наши дети, даже не имеют понятия, почему мы гуляли в сандалетах, у которых были отрезаны носы…