Lounge Act

18+

Don't  tell me what I wanna hear
Afraid of never knowing fear
Experience anything you need
I'll keep fighting jealousy
Until it's fucking gone


Я просыпаюсь, когда синие-синие сумерки красят серое-серое от копоти небо, а мои синие-синие друзья просыпают на мой журнальный столик табак и пепел из дешевых, прогорклых, стрелянных сигарет. Я прочищаю горло и сую башку под холодную воду, она заливает уши, куски ржавчины из крана попадают в глаза.
Я вылавливаю лицо из раковины и тычусь им в залапанное, как моя бывшая, зеркало.
Ну и рожа.
Космический бланш под глазом, кривая, рваная ухмылка, обнажающая обломанный, желтоватый от никотина клык, перебитый нос с пятном грязного пластыря на переносице (зачем?), колкая рыжеватая щетина…
Темные тени вокруг глаз.
Я гребаный Курт Кобейн. Мертвый.
Во рту такой привкус, что об этом даже думать не хочется.
И так каждый долбанный день, каждое чертово утро, когда я уже сдохну?
Я сижу здесь и смотрю на неподвижные тела моих друзей, раскиданные по полу. Спят, подонки.
Они спят. Лучше бы и я спал. Или умер, наконец.
Лучше это, чем слышать, как этажом выше скрипит кровать. Лэндлорд драл мою подружку всю ночь, и, кажется, продолжает в том же духе. Или не он. Может быть, его сын. Или брат. Или бомж с улицы – просто так, just for fun.
Да, да, да.
Мы бедны. Мы отвратительно бедны. У нас нет денег, не хватает даже на то, чтобы платить за эту дыру, где стены настолько сырые, что можно просто тереться об них, когда отключают воду. 
Поэтому… поэтому я слышу, как моя девушка картинно стонет, слышу, как скрипит под ней кровать, как что-то падает на пол…
Дрянь.
Никки – дрянь.
Мой лэндлорд – дрянь.
Моя жизнь - …да.
Я в курсе, что сам во всем виноват. Завали уже, а?
Смотри, друг, я покажу тебе трагикомедию в трех действиях.
Действие первое
Вот этот, в драной джинсе – я.  Меня зовут Тайлер.
Вот махина в клетчатой рубашке лесоруба – мой лэндлорд. К его мощному плечу жмётся наспех одетая в дешевые тряпки с распродаж маленькая брюнетка – моя девушка, Никки.
Парень в джинсе смотрит на громилу-владельца квартиры и свою девушку. С чего бы им обниматься…
Сквозь ноющую похмельную боль в висках до сознания Тайлера доносятся слова, такие острые и резкие, неправдоподобные…
- Тайлер! Выметайся. Из. Моего. Дома, - бьет по ушам стаккато.
- Какого черта? – вяло, всё еще сонно отзывается Тайлер, и голос его не выражает и сотой доли его удивления. – Никки?
- Я остаюсь с мистером Катчером, Тайлер, милый. Прости, мне… мне нужно жилье.
Действие второе.
Вот я в желтой коробке такси, за окном проносятся дома, фонарные столбы и пожарные гидранты.
Вот, посмотрите-ка на этого улыбчивого араба за рулём. Его улыбка белее чеснока, а глаза такие лучезарные, даже морщинки их не портят…
Теперь снова наведите камеру на меня, да. Нет-нет, не так близко – не хочу, чтобы кто-то видел, как у меня дрожат губы.
Посмотрите, как я щурюсь на араба, пытаясь угадать, как скоро сотрется улыбка с его лица, если я скажу, что платить мне нечем…
Водитель останавливается.
Я назвал какой-то пригородный посёлок, так что мы выехали за городскую черту, надо же, как удобно…
Теперь – уберите детей от экранов! – видите, что-то блеснуло у меня в руке? Это заточка, смешные детки, и если воткнуть её в горло человеку, он начнет кашлять черной-черной кровью, глаза его будут крупные и словно стеклянные, а голос захрипит, захрустит, как вафельный стаканчик. Он попытается что-то сказать, только вот зачем и кому… черт его знает. Руки моего араба выпускают руль, и черная-черная кровь заливает его бирюзовую рубашку… Какая у нас отвратительно безвкусная пьеса выходит, а, детки?
 Вот я уже  без намека на изящество манер роюсь в бардачке, выуживаю оттуда мятую наличку, зажигалку и рваную пачку Camel. Да уж, ничего себе, какая удача…
Желтое такси выплевывает изуродованное тело араба и по адовой синусоиде уносится за горизонт, подгоняемое моей яростью и жаждой крови.
Интермедия.
Я несся по трассе, разве что не высекая искры, и думал.
Никакая кислота, колёса, марки, трава – ничего не принесло мне столько вреда, сколько размышления.
Как всё покатилось к чертям, в какой момент?
Я же был ребенком, как и все, я мечтал о чем-то… наверное, слишком много мечтал.
Да, так и было. Я вырос в самой обычной семье, любил истории о путешественниках и звёздах, так что когда мы с родителями собрались переезжать в большой город – я только обрадовался… Я помню, как отец ушел от нас, и жизнь моя стала очень похожа на попытки добраться до берега в шторм, когда кто-то погасил единственный на весь бескрайний океан маяк. Я так верил ему, слушал каждую банальную истину из его уст, как проповедь, я так жаждал стать его преемником, логичным продолжением всего того, чего он добился за свою жизнь… И вот его не стало, а вместе с тем не стало и того пути, по которому, как мне думалось, я буду идти до самой смерти.
 И с того дня всё пошло… не туда. Да, я же говорил, я мечтатель, всегда им был. А быть мечтателем в бедном квартале Лондона – один из худших раскладов. У меня откуда-то взявшееся обостренное чувство важности и нужности каждой происходящей со мной херни, у меня передоз воображения, перенасыщение мечтаниями, а потому никакая реальность не сделала бы меня счастливым.
Жизнь - полуголая шлюха на моей постели, извивается, просит взять от неё всё, а я не хочу её, я влюблен в принцессу из замка, которого нет. Так что я ношусь из одной чертовой панельной многоэтажки в другую, от одной панельной девицы к другой, и всё, что говорит мне Бог в ответ на мои молитвы – «Sorry, Mario, but your princess is in another castle».
 Так я оказался в этом гребаном гетто, и моя новая принцесса, Никки, испытывала, видимо, такое же наслаждение от пихания различных штук в свою глотку, как я – от запихивания заточки в глотку таксиста. Видимо, это нас и роднило, ха-кха.
Ребенком я мечтал о большом и просторном доме, где каждому нашлось бы место, о косматой собаке, о семье, в тёплые объятия которой можно сбежать из безумного и огромного мира…
 А потом я обнаружил себя двадцатисемилетним наркоманом, у которого руки в крови, а карманы пусты, и, знаете, перестал о чем-то мечтать. Так легче. Так гораздо проще.

Действие третье, заключительное

Декорации: мотель «Шелли»
Действующие лица: Тайлер Рид, и…
Ах да. Знакомьтесь.
Я приехал сюда час назад, кинул комок мятых купюр на стойку и попросил себе комнату. Хорошо знающий своё дело парень в растянутой майке сально ухмыльнулся и предложил мне Её.
Как я мог отказать?
Тёмные длинные волосы, искривлённый в ухмылке рот, густо подведённые черным карандашом глаза, подёрнутые мутной пеленой, узкие плечи и венерины широкие бедра… Она сказала, её зовут Нина.
Какая, к черту, разница?
За мои деньги она будет хоть Орлеанской девой!
Она (в чем я совсем не хотел признаваться) очень напоминала мне Никки.
«Sorry, Mario…»
Она сидит на продавленной кровати сгорбившись и увлеченно щелкает пузыри из жевательной резинки.
Щелк. Щелк. Щелк. Она настолько уставшая и обдолбанная, что ей трудно даже держать собственные веки, так что полуприкрытые глаза делают её похожей на бассет-хаунда, а обвисшая кожа только дополняет этот далёкий от привлекательности образ.
- Эй, Нина.
- М?
- Раздевайся.
Шлюха понимающе кивает, сплёвывает жвачку прямо на пол и профессиональным движением скидывает джинсовую юбку, обнажая полные ноги, дряблые, исполосованные следами от бритвы и разукрашенные синяками, видимо, от менее нежных клиентов…
Я кидаю равнодушный взгляд на её дешевое и грязноватое кружевное бельё, кое-где даже заштопанное… Я легонько толкаю её, и Нина покорно падает на кровать.
Я отдал за тебя деньги, ты, кусок дырявого мяса, могла бы и проявить немного эмоций!
Впрочем, глупо винить Нину, я сам не могу испытывать к ней даже жалости. Но у меня, по крайней мере, есть фенамин и глупое, показушное желание вдыхать белый порошок с живота шлюхи. Так красиво, как в фильмах, не получилось, конечно – чертова подстилка могла похвастаться только дряблым, как холодец, животом. Всё не то… Я слизываю горький и мерзкий порошок, она притворно стонет, будто ей это нравится… какой отвратительный голос, он словно нажимает на небный язычок моему чувству прекрасного…
Я отрываю лицо от живота Нины и пытаюсь заглянуть в её разрисованное лицо. Стеклянный, мутные, пустые глаза. Наркоманка. Как и я. Ни к чему мне испытывать презрение, дьявол, чем я вообще лучше этой дряни?
- Я… я не могу, Нина.
- Ммм?
- Ты вообще можешь внятно говорить, продажная тварь?
«Увеличении выброса катехоламинов, в особенности дофамина и норадреналина…»
Чертов, чертов фен.
Как же я ненавижу эту дешевую дрянь, грязную, мерзкую… Она словно воплощала в себе всё, что я ненавидел. Её никотиново-желтое лицо, её размазанная кровавая помада, трясущийся живот, пустой взгляд и искривлённые губы, её голос – тихий, словно за каждый звук сутенер вычитает процент из её зарплаты…
 Я размахнулся и со всей дури влепил ей пощечину. Нина завизжала и попыталась встать, но только тщедушно обмякла, придавленная тяжестью моего тела.
- Т-т-ты… Ч-что тво-ориш-шь…
Как же она медленно и тихо говорит!
Я потянулся к тумбочке и нашарил в полумраке тяжелый дисковый телефон. Бах! Громоздкий аппарат обрушился на голову шлюхи. Оглушенная ударом, она в последний раз дернулась и замерла. Я скинул телефон на пол и с каким-то садистским удовольствием впился взглядом в её изуродованное лицо.
Этого показалось мало. Я вынул из заднего кармана заточку и уткнулся острым кончиком в ямочку между ключицами. Слегка надавил – стилет вошел глубже с небольшим усилием. Как хорошо, что она в отключке… её визги и крики только приблизили бы её смерть. Заточка продвигалась всё ниже и ниже, к ложбинке между груди, к животу…  Кровь заливала мятые желтые простыни. Вот стилет дошел до дряблого желеобразного живота, испачканного в фенамине. Я вынул своё орудие казни, слизнул с него кровь и порошок. Солёно-горький вкус. Просто отлично. Я вернул заточку на её прежнее место и скользнул ниже. Руки у меня порядочно тряслись, так что линия, по которой плоть Нины начала расходиться в разные стороны, получилась не очень ровной. Так себе художник, скорее отличный мясник. Лезвие дошло до промежности. Тут я остановился, и, помедлив немного, вогнал его в тело Нины по самую рукоять. Всё вокруг было залито кровью, и липкий, гнилостный запах  её примешивался к запаху похоти, пота и клопов. Какая же ты мерзкая, грязная… Я поднял телефонную трубку и нанёс еще один резкий, некрасивый удар по челюсти девки, раздался хруст. Этого мне показалось недостаточно, и, схватив за волосы мою несбывшуюся принцессу, я саданул её затылком о спинку кровати. Всё вокруг окрасилось в гранатово-красный. Я тяжело дышал. Изуродованный кусок мяса в моих руках был еще тёплым, и от этого становилось неожиданно мерзко и жутко. Я не испытывал ни раскаяния, ни настоящего страха, ни радости. Только брезгливость.
Я сполз с кровати на пол. Пальцы, скользкие от крови, с трудом сумели справиться с ворованной у таксиста зажигалкой и прогорклыми сигаретами.
Я лежал на полу и прибавлял к букету здешних ароматов едковатый запах Camel’a.
Луч закатного солнца помогал мне окрашивать комнату в кроваво-красный.
В наступившей тишине мне почудился звук, с которым опускается занавес, и я совсем не удивился, не услышав аплодисментов.
Но это и не имело никакого значения.
Моя пьеса завершилась.