Наказание

Ему был нужен весь мир, а ей - лишь он.
("Лишь он" - пишется раздельно, но если повторять быстро-быстро, то слышится совсем-совсем другое!)
И она его наказала. За то, что ему её оказалось недостаточно. А ведь ей так легко было любить его. Так легко любить того, кого любишь. Гораздо легче, чем не любить.
Но она, рассердившись и обидившись, спрятала свою нежность,  погасила свет и заставила замолчать музыку.

А зачем она нужна такая: без нежности, без света, без музыки?

Похоже, она наказывала себя. И наказала.
Потому что если даже для себя быть такой невыносимо, так что говорить о других?
Человек  непременно  должен быть выносим для себя, только тогда он не станет в других искать опору, цепляться, плакать и проситься  на ручки, где бы, прижавшись к груди, смог согреться, успокоиться и утешиться.

Он, не выдержав всей её бессмысленности, ушел, и тут же мир померк. Нет, никто не умер. Все остались живы - здоровы. Просто всё вокруг в один миг потускнело, стало бесвкусным и каким-то серобуромалиновым.

Жизнь перестала быть пространством, в котором каждый день происходит что-то важное и удивительно яркое. Будь то радость или печаль. Иль росинки на травинках, вспыхивающие и светящие, как крохотные огоньки, каждую из которых она   могла разглядеть отчетливо. Каждую росинку!
Иль откровенный разговор, когда душа распахнута, открыта. До слёз.
И даже музыку, даже музыку она слышит теперь словно бы из-за каменной, глухой, непроницаемой стены. Она не заставляет  плакать, не уводит за собой, словно бы женщину вовсе не касается то, что с музыкой связано.

Её не касается, к ней  не относится.

Это так уныло бесполетно, точечно, здешне и скучно, когда к тебе ничего хорошего не относится, когда тебя ничего хорошего  не касается!

Нет, так нельзя. Так нельзя. Нельзя, нельзя, нельзя! Разве можно себя наказывать бесконечно?
 
Да и вообще, пусть первым бросит в неё камень тот, на ком греха нет.