Игра с золотистым быком

ABRAXAS

Сероглазая Европа, дочка Агенора - грозного царя богатого финикийского города Сидона - с детства пользовалась почти неограниченной свободой. Подданные ее венценосного отца благоговели перед всемогущим повелителем земли и моря, перенося это благоговение на всех членов царской семьи и на единственную дочь своего самодержавного владыки. Опасаться быть похищенной пиратами Европе также не приходилось - все побережье Финикии охранял сидонский флот, сам грабивший и опустошавший берега соседних царств. Поэтому царевна могла в полной безопасности гулять в окрестностях Сидона, любуясь скалистыми мысами, у подножия которых шумел морской прибой, и отдыхать на песке маленьких бухт, расположенных между ними. Весь берег излюбленной Агеноридой местности состоял из чередования таких живописных скалистых мысов, выдвигающихся в море, по которому скользили паруса далеких кораблей, и мелких, более или менее пологих бухт. В тихую погоду, сидя на скалистой глыбе, Европа могла, под наблюдением остававшихся всегда в почтительном отдалении прислужниц и подруг, часами всматриваться в прозрачную морскую глубину, следить за увлекательной подводной жизнью, наблюдая, как в рощах красных и зеленых водорослей скользят причудливые рыбы, сверкая при резких поворотах серебристой или золотистой чешуей, как то быстро, то лениво ползают по дну серые и багряные крабы, как открывают и закрывают свои тугие створки радужные морские раковины, или же при сильном ветре наблюдать за зеленоватыми волнами, разбивающимися о скалы сверкающей на солнце пылью, слушать их убаюкивающий шум. В укромных бухтах, растянувшихся на песке под отступившим обрывом скал, Европа, похожая в профиль из-за своих широко поставленных глаз, на испуганного олененка, не боясь загореть - ибо ее кожа оставалась неизменно белой, даже под самыми жгучими лучами солнца в полуденный зной, что давало повод дворцовым прислужницам (смуглым и черноволосым, как все жители и жительницы Финикии) шушукаться о божественном происхождении царской дочери - часами сидела на скале, до подбородка подняв гладкие колени, положив на них тонкие руки, а на руки - свою белокурую голову, казавшуюся чересчур большой для тонкой шеи девочки-подростка. Она безмятежно грелась на солнце, порой поднимая голову, подставляя ярким лучам дневного светила круглое лицо с широким лбом, прямым небольшим носиком и широко расставленными серыми огромными глазами, устремив мечтательный взор то на облака, плывущие по лазурному небу, то на волны, набегающие на песок. Или купалась в теплом море, ныряя в зеленую воду и резвясь в ней беззаботно, словно рыбка. Европа была еще слишком юной и, купаясь, еще не начала стыдиться своей наготы. В те дни, когда море казалось ей слишком бурным, а вода в нем - слишком холодной, дочь Агенора, сняв сандалии, бродила босиком по твердому и влажному песку, собирая, ловя крабов и собирая дары моря -  рыб, медуз, причудливые корни, а главное -  морские раковины, плотно сжатые створки которых царевна так любила открывать, любуясь скрытыми внутри моллюсками, напоминающими с виду крошечный розовый бутон. Вволю наигравшись, юная Европа спешила назад на берег перед заливающим ее по-детски крупные босые ступни наступающим прибоем. Была она, как и все девочки-подростки, долговязой, голенастой и нескладной, с угловатой, не приобретшей еще женской полноты фигурой, прямой, как ветвь кизила, худой, стройной и узкой в бедрах и плечах, резвой, как козочка, гибкой и быстрой в беге, как лань. Грудь и ктеис еще не образовали два центра тяжести ее тела, как у других, вполне расцветших, девушек и женщин. Хоть и шептались дворцовые челядинцы, любители почесать языки, вечерами за чашей пальмового или финикового вина о белой коже и белокурых волосах царевны, как о признаках ее родства с бессмертными богами, но никто их них, положа руку на сердце, не мог назвать свою юную госпожу красивой. Не то чтобы совсем ни кожи и ни рожи, а так себе, ни то ни се, тонкая, как жердинка, белобрысая девчоночка-заморыш, так, не цветок еще, а только ожидание цветка, не роза, а нераспустившийся бутон, гадкий утенок, которому еще только предстоит превратиться в белую лебедь...а может быть, и нет. Любовь рабов к своим хозяевам, слуг - к господам общеизвестна. Со времен царя Агенора и до наших дней в этом отношении ничего не изменилось...

Однажды белокурая Агенорида вышла из дворца владыки древнего Сидона, как обычно, погулять, в сопровождении прислужниц и подруг, на берегу лазурного моря. На этот раз юная царская дочь была, по случаю большого храмового праздника, в честь которого на алтаре Астарты принесли кровавую жертву - зарезали юную лань и такую же юную козочку -, одета совсем как взрослая девушка, в длинный виссонный пеплос, подпоясанный под самую грудь, и украшенные жемчугом сандалии, с волосами, убранными под драгоценную золотую сетку. Прислужница несла над ней пурпурный, расшитый золотом зонт, защищая дочь Агенора от жарких лучей солнца, бывшего краснее обычного и казавшегося кровавым. Они шли к морю лугом, покрытым яркими, кроваво-красными цветами и оттого казавшейся залитой свежей кровью. Чувствуя себя и вправду совсем взрослой, Европа шла, как подобало знатной девушке, мелкими шажками, слегка откинувшись назад, горделиво подняв подбородок. Но стоило подругам и прислужницам затеять на морском берегу веселые игры, как в ней словно опять проснулась маленькая девочка. Хлопнув в ладоши, Европа приказала снять с себя длинный, стеснявший движения пеплос и драгоценные сандалии, освободила свои светлые кудри от золотой сетки, и, оставшись в коротеньком хитоне цвета крови, завязанном лишь на одном плече, и в узенькой, того же цвета крови, ленте, которой были схвачены на затылке ее белокурые волосы, теперь уже ничем не отличаясь от прислужниц и подруг, предалась девичьим забавам, носясь по берегу наперегонки с подругами, перебрасываясь с ними пурпурным мячом, водя хоровод и собирая цветы. Широкоглазая бегала, прыгала, кружилась и скакала как козочка, коротенький хитон раздувался под освежающим бризом, звенел счастливый смех.

Вдруг девушки увидели лежавшего на берегу огромного быка с длинными лировидными рогами, блестящей золотистой шерстью и ласковыми выпуклыми, навыкате, глазами, какие и положено иметь быкам - поэтому подобные глаза в народе называют бычьими. Казалось, его привлекли забавы подружек, и он сам был готов с ними поиграть, да только ленился, разморенный полуденной жарой, несмотря на дувший с моря освежающий, дышащий солью ветер. Перед самой мордой золотистого быка, чуть не задев свисающие с нее длинные стекловидные нити слюней, порхнула легким мотыльком самая юная из девушек - Европа, гнавшаяся за красивой бабочкой. Лицо царевны раскраснелось от быстрого бега, пряди волос, выбившиеся из-под головной ленты цвета крови, развевались на ветру. Она смеялась, прыгала, кружилась легче бабочки - своей воздушной соперницы, которую никак не могла поймать. Но вот бабочка окончательно упорхнула, слившись где-то в лазурных небесах с лучами ослепительного солнца, и царевна города Сидона наконец узрела пристально наблюдавшего за ней быка, казалось, любовавшегося, словно человек, ее мальчишеской фигуркой. Быстрыми, легкими шагами, словно танцуя, Европа, преисполненная жизнерадостного юного кокетства, приблизилась к быку и замерла, издав невольный восхищенный крик при виде столь великолепного животного. Ее большие, широко поставленные серые глаза сделались теплыми и потемнели, в глубине их вспыхнули шаловливые искорки. Ласково-сонные на первый взгляд глаза быка тотчас же тоже изменились - они раскрылись шире, заблестели, он подогнул передние ноги и стал приподнимать тяжелую голову. Европа, к ужасу своих подружек и прислужниц, рассмеявшись, стрелой бросилась вперед, прильнув к огромному четвероногому. Бык выпрямил мощные, как столбы, передние ноги, в то время как его задние еще лежали на земле, и высоко поднял влажную морду с ниспадающими стекловидными нитями, образовав грозную пирамиду грузных мышц. Облеченное коротеньким хитоном тело дочки Агенора, крепко прижавшееся к крутому спаду мощной спины быка, отчетливо выделялось на золотистой шкуре, как кроваво-красный цветок. Левой рукой Широкоглазая вцепилась в бычий рог, правой охватила могучую шею золотистого быка с чудовищным, свисавшим до земли, подгрудком. Одна из длинных тонких ног Агенориды вытянулась вдоль спины быка, а торс Европы скифским луком выгнулся вперед. Мгновенно подтянувшись, она перебросила свое тело через туловище золотистого быка и тотчас же уселась на него верхом. Все девушки, оцепенев от ужаса, молчали, пораженные контрастом между мощными, чудовищными по силе и тяжести формами быка и гибким телом дочки Агенора.

С глухим ревом бык вскочил на ноги и подпрыгнул с ловкостью, удивительной для его исполинского, грузного тела. Широкоглазая, подброшенная в воздух, не растерявшись, тут же уперлась руками в бычью холку, вскинула вверх длинные тонкие ноги и ловко перевернулась, пролетая между рогами. Встав на ноги в трех шагах перед мордой быка, Европа, вытянув вперед худые руки, схватила лиророгого четвероногого за морду со слюнявыми отвислыми губами, неожиданно для всех и для самой себя, крепко поцеловала его во влажные ноздри и вновь звонко рассмеялась. Затем она, не дав опомниться рогатому гиганту, опять с неуловимой быстротой прыгнула на быка и оказалась сидящей на его спине. Бык, словно бы придя в неистовство, помчался по лужайке, взрывая копытами землю и издавая грозное мычание. А юная наездница смеялась еще пуще, сидя на мычащем быке, сжимая худыми коленями его крутые бока, раздуваемые частым дыханием, словно кузнечные мехи. А затем, упершись руками в его спину, одним броском напряженного юного тела перескочила прямо на шею быка, впереди мощной выпуклой холки.

Глаза быка вылезли из орбит, на морде заклубилась пена. Опуская голову и почти упираясь мордой в землю, он, казалось, решил сбросить юную наездницу на землю. Европа же, по-прежнему смеясь, откинулась назад, цепляясь за холку рогатого исполина закинутыми назад тонкими длинными руками и упираясь голенастыми ногами в основания его ушей. Каким-то внутренним, неведомым ей прежде, чувством юная сидонская царевна понимала, что бык только с виду так грозен, на деле же играет с ней, пугая лишь для виду, и не желает причинить своей маленькой наезднице вреда. 

Рев быка перешел в хриплый стон, шкура потемнела от пота, из огнедышащей разверстой пасти вместе с неровным горячим дыханием вылетали клочья пены. Казалось, что бык выбился из сил. Он остановился и, роя копытом землю, опустил лиророгую голову, поводя выпуклыми глазами по сторонам. Тогда ликующая дочка Агенора, гордая тем, что смирила быка на глазах восхищенных подруг и прислужниц, вновь уселась ему на спину, со звонким смехом заколотив в его мокрые золотистые бока голыми розовыми пятками. Но от прикосновений ее розовых пяток бык вновь внезапно сделался как бешеный. Его глаза вмиг налились темной кровью, округлились, выкатились еще больше, и он с оглушительным ревом стремительно бросился в зеленоватые морские волны. Немного испугавшейся на этот раз Европе не оставалось ничего другого, как крепко ухватиться за лироподобные рога. И все-таки в глубине души она понимала, что это лишь игра, пусть даже и опасная. Крики оставшихся на берегу подруг вскоре стихли вдали...

В открытом море, при виде дельфинов и других диковинных морских тварей, поднявшихся из пучины, чтобы приветствовать и сопровождать увезшего сидонскую царевну лиророгого быка, у Европы не осталось ни малейшего сомнения, что облик ее четвероногого похитителя принял некий бог. Но вот только какой? Кто из бессмертных богов столь велик, что удостоился сопровождения дельфинов с темными спинами, блестящими, как будто их смазали смолой? В отцовском дворце она встречала великое множество гостей из заморских стран, посещавших богатый Сидон по торговым делам, и научилась различать представителей разных народов и племен по одеждам. Царевна Сидона всегда могла отличить ассирийца от египтянина, египтянина от ливийца, ливийца от нубийца, нубийца от этруска, этруска - от шердана, шердана - от обитателя богатого острова Кефтиу. "Очевидно, боги разных народов и стран одеваются так, как их почитатели - подумала Европа, рассудительная не по годам - И не потому ли этот хитроумный бог принял облик черного быка, чтобы отец, узнав от рабынь и подруг, кто именно меня похитил, не догадался, где меня искать?"

И юная сидонская царевна, захватив в ладонь клок бычьей шерсти, с силой рванула его, надеясь, что под ним скрывается какая-либо из знакомых ей одежд. Шерсть лиророгого быка, однако, оказалась плотной, как бархатный бубен, и в ладони озадаченной Широкоглазой осталось лишь несколько волосков, отливавших золотом на солнце. Бык повернул к ней  голову, и дочка Агенора не уловила в его огромных выпуклых глазах, посветлевших от морской синевы, ни малейших признаков ярости. Мало того! Они стали почти человеческими и напомнили ей глаза странного чернокудрого отрока-простолюдина, приходившего порой на берег моря и издали молча следившего долгим мечтательным взглядом за играми юной царевны с подругами, чтобы потом незаметно исчезнуть.

Дочь Агенора вспомнила, как несколько дней тому назад, когда она вышла погулять одна и забрела в священную рощу богини Астарты-Танит, этот странный молчаливый отрок с темными, навыкате, как у быка, глазами, с виду не старше ее самой и очень схожий с ней ростом и статью, неожиданно вышел из-за корявого ствола тенистой смоковницы, под прикрытием которой, вероятно, следил за сидонской царевной, и, приблизившись к ней, как будто захотел ей что-то сказать, но отчего-то не решался. Шаловливой Европе вздумалось подшутить над робостью простодушного сельского отрока. Подпустив его поближе, юная царевна, заливаясь звонким смехом, бросилась бежать, огибая заросли и ловко перепрыгивая на бегу через корневища вековых громадных кедров. Догнать быстроногую отроковицу было нелегко. Однако сельский отрок тоже, видно, был изрядным бегуном. Такой же длинноногий, как Европа, он скоро догнал то и дело задорно оглядывавшуюся на него через плечо смеющуюся Широкоглазую и в следующее мгновение перегнал ее - правда, совсем ненамного, всего на длину стопы. Проворная Европа тут же отскочила в сторону, снова залившись смехом, и бросилась было бежать в другом направлении. Но пучеглазый отрок снова настиг дочь Агенора и, вытянув вперед правую руку, коснулся ее плеча. Запыхавшись, Европа замедлила бег. Ее часто бившемуся сердцу было тесно в маленькой груди. Казалось, оно вот-вот вырвется из плена грудной клетки и вылетит наружу, словно птица. С трудом переведя дыхание, Европа встретилась глазами с отроком и тут же, вскрикнув от внезапной боли, запрыгала, как маленькая, на одной ноге. Она занозила правую ступню не замеченной ею в траве колючкой и чуть не упала. Чернокудрый отрок успел подхватить сидонскую царевну под руки и, осторожно посадив ее на пень в тени развесистого кедра, молча взял в руки ее правую ступню. Стоя на коленях, он одним молниеносным  движением выдернул из раненой подошвы дочери грозного сидонского владыки застрявшую в ней длинную колючку. Европа не могла не поразиться тому, как быстро и умело странный отрок с бычьими глазами это сделал. На месте вырванной колючки на подошве заалела капля крови. Поднеся ступню отроковицы к губам, молчаливый отрок отсосал кровь из ранки, но отчего-то медлил отнимать свои губы от стопы Агенориды - такой нежной и розовой, хоть и по-детски крупной, по сравнению с его собственными - желтыми, твердыми, ороговевшими от частой ходьбы без обуви, что не укрылось от внимания дочери Агенора, несмотря на сразу бросившееся ей в глаза сходство между нею и странным отроком в сложении и стати. Ее вытянутая правая нога продолжала лежать у него на коленях и видно было - ему очень не хотелось, чтобы Европа ее убрала. Она и не стала этого делать, привычная к всеобщему благоговению, защищавшему ее, единственную дочь самодержавного сидонского владыки, надежнее самой прочной брони, и никогда не подозревавшая в людях ничего дурного. Едва касаясь пальцами, отрок провел рукой по узкой маленькой ступне Широкоглазой, а затем вверх по ее длинной голени, на мгновенье задержавшись кончиками пальцев на остром худом колене Европы и скользнув еще выше по ее тонкому длинному бедру под подол задравшегося вверх коротко подпоясанного красного хитона, как будто хотел заглянуть под него, чтобы увидеть, что под ним скрывается. Ей даже на мгновенье показалась, что подол его собственной короткой рубашонки, наполовину закрывавший колени отрока, на которых все еще лежала нога юной Европы, внезапно слегка приподнялся, как будто спрятавшаяся под ним змея подняла свою головку, уперев ее царевне в розовую пятку. Не мыслившая ничего дурного, хотя и, почему-то, не без робости и даже легкого испуга, непонятных ей самой, дочь Агенора с благосклонною улыбкой на устах смотрела радостно и изумленно на так ловко вытащившего из ее стопы колючку пучеглазого простолюдина, с любопытством ожидая, что же он ей скажет. Однако в следующее мгновение из-за деревьев высыпали шумною гурьбой крикливые дворцовые прислужницы, давно уже искавшие повсюду загулявшуюся дочь сидонского царя. Когда Европа оглянулась, ища глазами молчаливого простолюдина, его уже нигде не было видно. Но взгляд бычьих, выпуклых глаз странного отрока остался в памяти Агенориды. И теперь она вспомнила его, встретившись взглядом с удивительным быком, увозившим ее по морю неизвестно куда.   

Вот вдалеке в туманной дымке показался сумрачный гористый берег. Лироорогий золотистый бык поплыл быстрее, словно чувствуя за спиной погоню. Но море опустело: морские чудища отстали, не в силах плыть наравне с быком.

"Нет, это что угодно, только не Египет, - думала Европа. - Отец рассказывал, что берег у места впадения великой египетской реки Нила в море плоский, как ладонь, поросший во многих местах тростником. Значит, это остров? Но какой? Мало ли в море, простирающемся до столпов Мелькарта, островов, к которым захотел бы пристать этот чудесный бык?"

Когда заходящее солнце уже окрасило вечерние облака в пурпур и золото, бык выбрался на берег и дал Европе спуститься на прибрежный песок. Царевна тут же стала выжимать мокрый от морской воды хитон, для чего ей пришлось поднять его подол и открыть не только свои длинные и тощие голени девочки-подростка, но и узкие бедра выше колен, к которым за время морского путешествия местами прилипли побеги бурых, красных и зеленых водорослей. Струйки морской воды оставили на теле царевны Сидона темные следы, какие оставляют порой ручейки на песке. Тем временем бык с шумом отряхнулся. Ослепленная градом холодных и соленых брызг, обрушившихся на нее с его мокрой шкуры, сидонская царевна стала вытирать лицо ладонями, когда же отняла их от лица, увидела, что на месте черного быка стоял рослый чернокудрый и чернобородый незнакомец с выпуклыми, бычьими глазами, с узкой, осиной талией и широкими плечами, в складчатой льняной набедренной повязке. Смущенная тем, что незнакомец увидел ее голые ноги выше колен, Европы поспешила опустить подол мокрого хитона цвета крови, прилипшего к по-мальчишески стройному, хрупкому и нескладному телу отроковицы, облегая его пленительные в своей незрелости формы. Незнакомец молча смотрел на Европу, и его взор вдруг показался девушке знакомым. Он странным образом напомнил ей одновременно как взор давешнего отрока-простолюдина, так и взор лиророгого быка. На голове у рослого Чернобородого сверкала увенчанная пышным кудрявым пером диадема, которую, как было известно Европе, носят только на острове Кефтиу.

"Бог Кефтиу!" - подумала Агенорида, впервые за весь полный приключений день испытав при этой мысли настоящий страх.

Чернобородый, обхватив Широкоглазую за едва заметную талию, легко, как перышко, поднял Европу, внес ее в черневшую неподалеку, среди лавровых деревьев, пасть пещеры, озаренной внутри красноватым огнем тусклого глиняного светильника, и, не говоря ни слова, поставил на землю. В трепетном, неверном свете юная Агенорида разглядела у стены древний с виду алтарь из неотесанных камней, покрытый каменной плитой, уставленной странными, грубой работы, фигурками каких-то древних идолов - возможно, демонов, а может, и божков. Пол пещеры приятно холодил ее босые подошвы. Бог схватил Европу за плечи, и она почувствовала, как в них бьются сразу два сердца: его - рывками, и ее - часто-часто. Держа дочь Агенора за плечи, бог Кефтиу, по-прежнему храня молчание, долго смотрел сверху вниз на царевну Сидона, глядя ей прямо в глаза. За короткое время морского путешествия худая, долговязая дочь Агенора как будто еще больше выросла и еще больше похудела, став совсем похожей на остроносого мальчика. От нее исходил запах свежей луговой травы, еще не высушенной солнцем, на заре, и аромат соленых морских волн. Отпустив левое плечо Европы, бог наклонившись, крепко поцеловал ее в похолодевшие лепестки по-детски влажных покорно раскрывшихся губ. От этого первого в ее жизни поцелуя в губы, да еще такого крепкого, что у нее перехватило дух, дочь Агенора, ощутив слабость в коленях, еле удержалась на ногах. Не отрывая губ от уст Агенориды, весь рот которой был заполнен его горячим языком, бог одним движением развязал ей пояс и коснулся маленькой груди отроковицы, ощутив через тонкую ткань, как бьется под ее нежной кожей упругая кровь и как грудь Широкоглазой напряглась от его властного прикосновения. Развязав одним движением пояс Европы и приподняв подол ее хитона, бог Кефтиу тотчас же положил ладонь на трепетный лобок Широкоглазой. Как будто искра проскочила между ее гладким лобком и прижатой к нему ладонью Чернобородого. Европа попыталась придержать подол хитона, но всего лишь на мгновение. И тут же, под упорным взглядом бога, оторвавшегося наконец от уст царевны, не сознавая, что делает, непослушными пальцами распустила хитон на левом плече, обнажив напрягшуюся грудь. Влажная ткань цвета крови упала к ногам Агенориды. Бог Кефтиу внимательно разглядывал Европу - ее широкий чистый белый лоб, обрамленный нежными локонами белокурых волос, схваченных узкой красной лентой на затылке, в изумлении от происходящего наползающие на лоб темные брови, боязливо глядящие на него большие, широко расставленные серые глаза, тонкие, будто прозрачные, уши, небольшой прямой точеный нос с едва заметно трепетавшими испуганно ноздрями, по-детски крупный рот, круглый подбородок, плавный изгиб тонкой шеи, худые по-мальчишески прямые плечи, выпирающие костлявые ключицы, нежные бутончики грудей с задорно, как у юной козочки, торчащими в стороны острыми розовыми сосками, высокий детски-стройный стан, гладкий плоский живот, посреди которого втянутый пупок еще хранил в себя несколько капель морской воды, казавшиеся слишком длинными для хрупкого тела, но высокие, прямые, с сильным подъемом, ноги, худые ляжки с трогательно большим треугольным просветом вверху, под самой промежностью, длинные, тонкие, как прутья, руки, которыми царевна, приоткрыв в трепетном вздохе пухлые детские губы, робко пыталась убрать с неожиданно занывшего лобка его горячую ладонь. Неоперившийся птенец, совсем заморыш, думал он. Что это, в самом деле, на меня нашло! Стоило ли похищать такую и везти за тридевять земель по морю из далекой Финикии!

Сердце Широкоглазой гулко билось в полумраке пещеры, стуча все сильней и сильней от сознания того, что она, совершенно нагая, какой ее сотворили боги, находится наедине с незнакомым мужчиной. Ничего подобного в жизни впервые устыдившейся собственной наготы Европы до сих пор не бывало. До сих пор мир сидонской царевны был миром исключительно женским, и все окружение дочери Агенора составляли только девушки и женщины. Даже когда Европе нездоровилось и требовалась помощь врача, окна задвигались ставнями, опускались тяжелые плотные занавески, создавая в покоях почти полный мрак. Если царский лекарь должен был осмотреть больную или пощупать ей пульс, - как, например, совсем недавно, когда, по прошествии трех лун после появления у Европы беловатых выделений из влагалища, к ним стала примешиваться кровь, признак начала посещений ее богиней Меной, прозванной мучением дев, перед которым у царевны так болела маленькая грудь — ему приходилось делать это через тончайшую газовую вуаль, чтобы его пальцы не касались нагого тела Агенориды, ее атласной, нежной белой кожи. И ей казалось, что так будет всегда.

Широкоглазая не знала, сколько простояла так в прохладном сумраке пещеры, дрожа всем телом и прижав ладони к пылающему, как огонь, лицу. Но наконец Европа опустила руки и подняла глаза на молчаливого неведомого бога, не отнимавшего ладони от ее горевшего и нывшего сильнее и сильней лобка. И бог прочел в ее глазах не только детскую робость, но и радостно-испуганное любопытство. Так она смотрела в роще богини Астарты на вытащившего из ее стопы колючку чернокудрого отрока, чья рука медленно поднималась по ее ноге, лежавшей на его коленях, все выше, к задранному подолу хитона сидонской царевны. Одним движением Чернобородый снял с головы юной Европы ленту цвета крови, и еще не слишком длинные белокурые волосы Агенориды упали ей на мальчишески-прямые плечи.
 
Оглушенная стуком собственного сердца, Широкоглазая, не веря собственным глазам, узрела вдруг торчавший у не ведомого ей еще совсем недавно бога Кефтиу в поросшем темным курчавым волосом паху не виданный Агеноридой никогда до этого предмет, напоминавший царский, а может быть - жреческий жезл или скипетр с округлым заостренным навершием темно-розового цвета. При его виде дочери сидонского царя вдруг почему-то захотелось стать совсем маленькой, сжаться в крошечный комочек.

Как будто бы в ответ на взгляд Агенориды жезл поднял свое навершие, словно  грозный сын владыки морей Посейдона киклоп Полифем, ослепленный хитроумным скитальцем Одиссеем - свою безглазую голову. Часть человеческого тела, обладающая собственной волей! Такого только познававшей мир Европе видеть до сих пор не приходилось! На краткий миг в ее голове промелькнуло смутное воспоминание о скрытой под хитоном молчаливого отрока-простолюдина невидимой змее, внезапно поднявшей свою головку, чтобы ужалить царевну в пяту.

Бог Кефтиу заметил, что дочь Агенора, хоть и закрыла лицо рукой, но из-под ладони с любопытством смотрит на этот еще никогда не виданный ею предмет, и понял, что означает этот взгляд украдкой. Его зоркие, навыкате, глаза вновь заглянули царевне в самую душу.

Подчиняясь его молчаливому приказу, не терпящему ни возражений, ни ослушания, Широкоглазая, присев на корточки, робко протянув тонкую руку к вознесенному перед ней жезлу критского бога. Он казался царевне Сидона живым существом, слегка подрагивавшим от нетерпения. Узкий зев его навершия, казалось, подмигнул ей, из него выступила маленькая светлая капля. Медленно-медленно Европа коснулась его кончиками пальцев протянутой вперед правой руки. Жезл вздрогнул, упругий, как сжатая пружина. Нерешительно, едва касаясь рукой, погладив его по навершию, Широкоглазая, не веря собственным глазам, осмелилась коснуться его онемелыми пальцами и несколько раз провела рукой по жезлу сверху вниз, пока ее пальцы не дотронулись до поросшего кудрявым черным волосом мешочка, заключавшего в себе что-то вроде двух твердых шариков, а затем - снизу вверх, от мешочка к навершию. От ее прикосновения жезл вздрогнул еще сильнее и поднялся еще выше. Затаив дыхание, дочь Агенора медленно села на пятки, упираясь в расстеленную на полу пещеры золотистую шкуру расставленными острыми коленями. Шкура оказалась мягкой, шелковистой, как шерсть быка, умчавшего на Кефтиу сидонскую царевну. Если бы все внимание Европы не было привлечено к невиданному ею дотоле предмету, она могла бы увидеть голову лиророгого быка, внимательно следившую за происходящим со стены пещеры. Трепетное пламя светильника озаряло пещеру неверным светом, зажигая самоцветными камнями глаза бычьей головы. Живой жезл бога Кефтиу, все так же подрагивая, то слегка поднимаясь, то слегка опускаясь перед пылающим лицом Широкоглазой, потянулся к ней, как полагается живому существу. Царевна снова осторожно, еле касаясь рукой, погладила жезл, который от ее прикосновения заметно увеличился в размерах, распух и отвердел. Благоговейно, как перед алтарем сидонского бога Мелькарта, преклонившая колена перед этим чудом, Европа медленно откинулась на спину, широко раздвинув чуть дрожащие колени и закрыв глаза.

Склонившись над безмолвно замершей как бы в оцепенении Широкоглазой, бог Кефтиу долго смотрел на ее раскрытое перед ним с бесстыдством чистейшей невинности гладкое выпуклое розовое лоно. Этот загадочный волшебный бугорок всегда привлекал внимание Чернобородого, имел ли он дело с богинями, полубогинями или дочерьми смертных людей. Двуличную вульву с клитором и влагалищем бог любил разглядывать у девушек и женщин даже больше, чем их груди с нежными соцветиями сосков. Особенно его поражало, что у дочерей, зачатых и порожденных им с богинями, полубогинями или смертными, в младенчестве вагинальная расщелина была гораздо больше по сравнению с другими частями тела, чем у взрослых девушек и женщин, с возрастом как бы уменьшалась и лишь к старости опять становилась все больше. Улегшись на шкуру между широко раскинутыми перед ним с потрясшей бога Кефтиу покорностью, согнутыми в коленях, словно у кузнечика, худыми ногами сидонской царевны, Чернобородый, подперев голову рукой, стал внимательно разглядывать чуть дышащее лоно дочери Агенора - нежные розовые складочки, едва заметные голубенькие жилки, тончайшие, как паутинки или ниточки, темно-коричневую точку родинки в левой части лобка. Множество раз богу приходилось видеть, осязать, пронзать вагину своим могучим удом, пальцами и языком. И все же всякий раз Чернобородого неудержимо притягивала липкая топь влагалища с его вкусом и запахом, не сравнимыми ни с чем, кроме вкуса и запаха вод Мировой реки - Океана. Привычно радовавшее его созерцание девичьей вагины на этот раз заставило биться сердце дотоле мнившего себя бесстрастным бога совсем по-человечески.

Раздвинув осторожно указательным и  средним пальцами нежные, как розовые лепестки, губы влагалища Европы, бог Кефтиу увидел крошечный, такой же розовый, бутон, похожий на моллюска, предстающего взору наблюдателя, раскрывшего створки морской раковины, и в очередной раз поразился мягкости, тонкости и упругости живой ткани. На славу потрудились некогда Эпиметей, Девкалион и Пирра, ничего не скажешь, подумалось Чернобородому.

Только бы не слышать раздающегося из доверчиво открытого ему влагалища царевны сладостного пения сирен, искушающих его безоглядно броситься в эту кажущуюся бездонной и всепоглощающую слизистую пропасть! Бог Кефтиу знал, а вернее - привык думать, что бессмертен, как и другие боги. Об этом все, кому не лень, прожужжали ему уши еще с самого рождения. Однако знал он и то, что существовал на всегда, а был однажды рожден, появившись на свет из бездны такой же вагины. Кто может поручиться, что ему не суждено однажды вновь вернуться в эту бездну? Бездна. Без дна. Вот о чем Чернобородый неустанно думал, вглядываясь, словно зачарованный, в бездонный влажный омут влагалища, грозивший, как ему казалось, без остатка затянуть в себя и поглотить на веки вечные не только его самого, но и все Мироздание...

Чернобородый так увлекся заводившими его все дальше собственными мыслями, что даже отчего-то рассердился на себя. Неужто он, бессмертный бог, не может совладеть с собой при виде тысячу тысяч раз виденных и испробованных им прелестей женской натуры - да и не женской даже! Разве можно назвать женщиной эту прыгучую сидонскую девчонку! Разве сравнятся ее жалкие худосочные прелести с роскошными формами бессмертных и смертных красавиц, которыми он обладал с тех пор, как некогда на Иду! Лишь кожа да кости! Мальчишечьи плечи! Мальчишечьи ляжки! А эти прозрачные, тонкие уши! Некстати вспомнив про мальчишку Ганимеда, Чернобородый тут же отогнал подальше эту мысль и, в досаде на себя, отнял руку от почти лишенного растительности лона лежащей неподвижно на спине Агенориды. Ее дыхание было чуть слышным, грудь едва заметно трепетала, казалось, жизнь в ней остановилась и стоит недвижно, как вода в сосуде.

Но, как уже бессчетное количество раз при любовных сношениях, великая тайна влагалища не уставала манить, дразнить, пугать и раздражать Чернобородого, будя в нем неуемное и, если можно так сказать о боге, то больное любопытство. Скользнув на животе, подобно ящерице, бог Кефтиу опять подполз вплотную к вратам двуличной ктеис лежавшей без движения Европы и снова бережно раздвинул ее плотно сжатые розовые срамные губы двумя пальцами. Нет-нет, он этого не сделает, а если сделает, то как-нибудь потом, но уж конечно не сейчас, ведь у богов времени много, успокаивал Чернобородый сам себя.

Напрасно! Богом овладело хоть и недостойное бессмертного, но столь неудержимое желание во что бы то ни стало проникнуть в это студенистое отверстие, что он, чувствуя, как мускулы на шее и затылке свела жестокая судорога, твердо решил перебороть это желание. Будто в ответ на его мысли, дочка Агенора, подняв веки, посмотрела ему в самые глаза своими широко раскрытыми глазами. Бог Кефтиу лег рядом с ней на шкуру и посадил сидонскую царевну, держа ее обеими руками за худые, маленькие ягодицы, спиной к себе на свой косматый пах. Его стоящий, как свеча, между худыми ягодицами царевны, огромный жезл с багряным от прилива крови и подобным сердцу принесенной в жертву на алтарь Астарты лани или козочки, а может быть -  семени сильфия - терся навершием о ее гладкую промежность, слегка подбрасывая легкое, как перышко, тело дочки Агенора. Обмакнув средний палец правой руки в горлышко врытого в землю рядом с алтарем кувшина с маслом и придерживая Агенориду левой, медленно, вращательным движением, ввел ей верхнюю фалангу среднего пальца в крохотную дырочку афедрона, осторожно массируя его изнутри. Не сознавая, что делает, но каким-то шестым чувством догадавшись, что ее ожидает, Европа схватилась обеими руками за большие ступни широко раздвинутых ног, розовыми пятками которых упиралась до этого в колени лежавшего под ней, пышущего жаром Чернобородого, и, словно по чьей-то подсказке, потянула их вверх, сгибая ноги в коленях и разводя все дальше в стороны. Пальцы правой руки она для удобства просунула между пальчиками правой ступни, но пальцами левой руки от страха и волнения не смогла сделать того же, просто схватившись ими за верхнюю часть левой ступни. Крепко держа оцепеневшую в невыразимом, непреодолимом ужасе Широкоглазую за широко распяленные ягодицы, бог приподнял ее обеими руками над собой, нащупав навершием твердого и упругого жезла начавший еле ощутимо раскрываться, распускаться, словно чашечка цветка, крохотный поначалу зев расширенного его пальцем афедрона еле слышно ахнувшей царевны, старавшейся, несмотря на сотрясавшие ее одновременно дикий страх и возбуждение, привести свое мелко дрожащее тело в состояние мягкой расслабленности и питавшей в самой глубине своей испуганной души совсем робкую надежду на то, что бог Кефтиу введет ей в крохотную дырочку свой жезл не целиком, а хотя бы наполовину, чувствуя, что в противном случае сойдет с ума. От этого прикосновения навершия жезла Чернобородого Европа, трепеща от нарастающего ужаса, еще крепче вцепилась обеими руками в большие ступни своих высоко задранных и до предела разведенных в стороны худых и длинных, с тонкими щиколотками, ног. Чернобородый же, обильно смазав свой упруго вставший жезл маслом из того же сосуда, слегка пригнул ноги, как можно дальше раздвинул мощными руками худые ягодицы царевны Сидона, еще раз медленно просунул смазанный маслом средний палец глубоко в задний проход  вздрогнувшей с коротким испуганным возгласом Европы, сделав там несколько массирующих движений, способствуя растеканию смазки, после чего, погрузив навершие напряженного жезла в зев зада сидонской царевны, начал всей мощью своего напрягшегося тела неудержимо вдавливать жало своей могучей плоти внутрь отданной ему на растерзание худенькой девичьей попки. Когда он вошел тугим жезлом в ее афедрон, дочка Агенора, словно в безмерном изумлении, мгновенно вскинула тонкие брови, выкатив ставшими совсем черными глаза, приоткрыв рот, сжимая онемевшими мгновенно пальцами свои сведенные жестокой судорогой ступни. "Мой бог!" - простонала она, судорожно вздохнув от пронзившей ее до самых кишок страшной боли, столь ошеломляющей, что Европа оказалась не в силах даже крикнуть. Чернобородый обхватил царевну мощными руками, крепко сжав в ладонях ее крошечные груди. Лиророгая бычья голова на стене пещеры во все глаза смотрела на корчащуюся от боли Европу, искаженное лицо Агенориды, в которую бога Кефтиу все глубже втискивал свой жезл. Пот выступил на лбу царевны. Европа едва сдерживала рвущийся из груди крик, но страх чего-то, что должно было неминуемо случиться, если бы она, дав себе волю, закричала так, как ей хотелось, оказался в этот раз сильнее боли. В изнеможении Широкоглазая поникла головой, и водопад ее распущенных волос упал ей на грудь и живот. Бог отпустил Широкоглазую, выдернув из ее вспоротого зада свой все еще напряженный жезл. Она, в замедленном движении, словно во сне, поднесла руку к развороченному афедрону, из которого шла кровь, и принялась разглядывать алые пятна крови на пальцах, пока не ощутила снова руки бога Кефтиу у себя на ягодицах. Не в силах сдержать крик на этот раз, Европа стала неосознанно делать пронзенным задом встречные движения, чтобы ускорить вхождение навершия все еще твердокаменного жезла Чернобородого в свой разрывающийся от лютой муки афедрон, интуитивно понимая, что чем скорее навершие войдет в ее задний проход, тем скорее уменьшится дикая боль, пронзавшая дочь Агенора, будто бы насаженную богом Кефтиу на вертел из плоти и крови. Слизь ее прямой кишки воспламенила жезл Чернобородого настолько, что он стал как будто бы из раскаленного железа, утратив всякую чувствительность. Стоны Широкоглазой, сжав зубы, то и дело оборачиваясь, изо всех сил вытягивавшей шею, вращая выкатившимися из орбит, налитыми кровью глазами, словно бьющаяся в предсмертных судорогах лань, становились все громче. Прекрасно понимая всю болезненность вхождения навершия жезла в девичий афедрон для изнывающей в страданиях Агенориды,  Чернобородый сдерживал себя, стараясь вводить в попку юной Европы свой жезл постепенно, короткими и плавными толчками, как бы ни было велико сжигавшее его желание вогнать в нее побыстрей весь свой жезл целиком, как он всегда поступал при сопряжении с другими смертными женщинами. Ведь никогда еще ему не приходилось проходить столь тесными вратами и с таким любовным пылом, наполнявшим бога Кефтиу неизъяснимым наслаждением. Пронзавшая сидонскую царевну боль казалась ей уже совсем невыносимой, но, после того, как все навершие жезла вошло в ее зад целиком, Агенорида сразу же почувствовала облегчение. Чернобородый тотчас заметил это по изменившемуся поведению Широкоглазой, ибо, охваченная уже не только болью, но и страстью, страстью и чувством приближения чего-то совершенно неведомого ей дотоле, Европа все быстрее работала своим пронзаемым нещадно задом, стремясь, чтобы жезл Чернобородого проник в нее как можно глубже, хотя и содрогаясь внутренне при мысли о том, что он может разорвать ее пополам. И бог перестал сдерживать себя, то погружая раскаленный уд в Широкоглазую до самого упора, то почти полностью извлекая его. Жезл, неустанно загоняемый Чернобородым в дочку Агенора, широко раскрывшую в отчаянном крике рот, раздражал ей не только стенки кишечника, но и стенку влагалища, от чего Агенорида, под влиянием сильнейшего трения стенок заднего прохода и прилегающих к ним стенок влагалища, вскоре пришла в состояние бурного экстаза, ощущая, на грани безумия, как что-то у нее внутри внезапно зачесалось, почувствовав невыносимо нарастающую резь в нижней части живота, как если бы отроковице захотелось помочиться, какой бы дикой ей ни показалась эта мысль в такой момент, и она даже выпустила тоненькую струйку золотой, почти ничем не пахнущей, мочи, оросившей бедра и ноги бога, заставив его вспомнить о своем проникновении под видом золотого дождика к Данае, после чего низ живота Широкоглазой вдруг обожгло неудержимою горячею волной, и она изверглась, сотрясаемая неистовыми содроганиями всего тела, впившись зубами в левую ладонь, заглушая рвущиеся с губ сдавленные крики, прозвучавшие в тишине темной пещеры мычанием телки в ночи. Зачем Агенорида всякий раз старалась заглушить свой крик? Ведь, кроме Чернобородого бога, которому она отдалась беззаветно, душою и телом, никто бы его не услышал! Ей почудилось, что ярко сиявший в небе лик лучезарного Мелькарта разлетелся вмиг на тысячи осколков, как драгоценное стеклянное египетское зеркало, разбитое Широкоглазою когда-то в детстве в царском дворце Агенора Сидонского...

Этот впервые в жизни испытанный юной Европой оргазм был настолько силен, что дочка Агенора, впав в беспамятство, упала головой вперед, лицом в колени бога Кефтиу. А на живот и бедра бога щедро изливался поток клейкого сока, извергнутый взорвавшимся влагалищем Широкоглазой, смешанный с потоками кровавой слизи из прямой кишки царственной дочери сидонского владыки.

Так богу Кефтиу удалось впервые совладать с собой и не войти в вагину избранной им для плотских утех отроковицы, не нарушив целостность ее девственной плевы.