Все реки

Рассказ



Утро было солнечное, росистое. Лишь птичьи свирели нарушали покой. Да еще плеск воды. Выпрыгнув лихо из ладно сделанной лодки, Вельям приладил весла, чтоб не уплыли, и растянулся рядом, на берегу, поросшем камышом. Мышцы слегка тянуло от гребли – сколько он плыл, час, два, а то и все три? Незаметно веки налились свинцом, и Вельям уснул богатрыским сном.

Проснулся он оттого, что кто-то громко дышал ему прямо в лицо, а потом еще лизнул в нос и щеку. Перед глазами был большой лохматый пес, язык высунут, пасть открыта, будто улыбается.

-- Ты слышь-ко, не боись, он не кусачий, шалава этакая.

Вельям поднял глаза  - слова исходили от веселого вида мужичка в поношенном пиджачке цвета сосновой коры. Мужичок стоял пошатываясь и жмурясь на солнце – уже с утра, видать, хорошо поддавши.

-- Тебя, слышь-ко, как звать будет?

-- Вельям. Вельямин, - протянул он руку для пожатия.

-- Эко вон оно как, - сказал мужичок. – А по батюшке как, значит?

-- Петрович.

-- Ты слышь-ко это, Петрович, чего ты откуду-ту приплыл-то?

-- Из-под Третьяковки.

-- Эко оно как, всю ночь поди греб.

-- Ночь не ночь, а пару часиков будет.

-- Ишь ты оно как. А надолго к нам, что ли, или как потом?

-- Осмотрюсь. Может, и надолго. Лес-то хороший у вас, видать.

-- Да ничего, Петрович, так-то нормальный будет. А тебе пошто?

-- А тебя как звать-величать, добрый человек?

-- А меня-то? А меня все как только не называют. Как хошь, так и назови, я-то не обидчивый.

-- А родители твои как тебя величают?


-- Родители-то давно уж не величают. Сам знашь, как там это оно... А так-то Яшкой звали. А маманя-то порой Яконькой.

-- Ты, Яконька, вот что скажи – станешь лодку со мной строить?

-- Так я-то чего, я могу. А тебе пошто другая-то нужна? Эта поди еще ладная будет.

-- Эксперимент у меня.

-- Сперимент, говоришь? Ну так я-то того, я могу, раз сперимент.

Яконька достал из-под пиджачка полушку и протянул Вельяму. Тот приложился раз, протер губы рукавом.

-- В баньку бы сейчас.

-- Так этого-то добра у нас навалом. Поди суббота, мужской день.


В парилке стоял такой пар, что лиц не рагзлядеть – одни раскрасневшиеся руки-ноги-животы, все в одном вихре с взлетающими вениками – вниз к алюминиевому тазику с водой и вверх, поддай, чтоб душа горела, и с крепким словцом, и с пересмешками – так его, и так, и эдак!


А потом сразу в речку – в прохладу воды, и чтоб парилось над рекой, и мужики гоготали.

Так несколько заходов, и ключевая вода из погнутого ковшичка, и ядреного кваса кружечка, и откуда ни возьмись пива.

-- Ты, Петрович, давай все по порядку докладывай.

-- Давай-давай.

-- Интересное дело талдычишь!

-- Это мы еще не слыхали.

Вельям рассказывал мужикам о своих походах в море, бравым юношей, и про то как в мореходку сбежал подальше от родительского гнева. Мать-то потом сменила гнев на милость, а отец так и не подпустил к порогу, пока помирать не вздумал. Тогда и Вельям пришел, повинился, как грех с души снял. «Опять пойдешь?» – говорит отец, а сам в чем только душа держится, такой слабый. «Пойду, -- говорит Вельям. -- Без моря мне не жизнь. «Ну ступай с богом, сынок», -- Петр перекрестил блудного сына, скупая слеза скатилась по морщинистой щеке. Вельям сжал отцовскую руку, припал к ней лицом. Мать отвернулась к окну, заплакав. На другой день Петра не стало.

Этого он, конечно, мужикам не сказал – к чему им? Рассказывал про разные города и веси, про реки, что бегут в море – все, как одна, без исключения. Про шторма, про качку. Про то, как тонул пару раз.

Мужики кряхтели, посмеивались, не знали, чему верить, чему нет. Какое там море в деревне Кусаковка? Речка и та ни в какое море не бежит. Бежит, конечно, куда-то, если вниз по ней, так и до Большой Кусаковки доберешься. Большая-то она только потому, что эта Кусаковка Малая. А там, если опять вниз по реке, то и до Уды, а там может и Волга, кто его знает. Волга, говорят, и правда в море бежит. Так то Волга. Где Волга и где Малая Кусаковка, смеются мужики.

-- Вы что, в школе-то не учились, что ли, совсем?

-- Где уж нам. Яха вон у нас за ученого.

-- Четыре класса у меня, - Яконька сплюнул на пол и посмотрел в сторону.

-- Четыре уже хорошо.

-- А я и не отпираюсь. Сказал – помогу, значит помогу.


И замахали топорами, зажужжали пилой. Откуда-то и другие мужики подтянулись. Кто посмеивается, а кто вопросы задает, а кто просто слушает. Всем интересно  про море стало. Что они все в Кусаковке сидят? Поди и они не лыком шиты – море-то оно большое, говорят, все поместимся. Яконька-то за старшего, когда Вельяма нет. «Ты, Петрович, иди передохни, мы тут сами покумекаем». Вельям им за труды полушку. Наталья, дородная баба из деревни, из вдовых, пирогами всех да щами балует, а сама на чужака все глазом косит. Не крив, не кос. И ростом, и умом – всем взял. Давно уж не помнила Наталья мужской ласки. Свои-то, деревенские, что б понимали. Только облапать бы. Вельям прикурит, отведет рукой белокурые вихры со лба, а там глаза голубее неба. У нее душа куда-то вниз сразу полетела, как с обрыва, а вверху, где душа-то обычно сидит, только облака и солнечное сияние. Никогда еще не видела Наталья такой красоты в мужиках. Эти-то, деревенские, лапотники же. Ну Васяня видный парень еще, ничего. Так ведь и он лапотник. Какое там море.

 
-- Петрович, слышь-ко ты, когда успеем закончить?

-- Это как работать будем, Яконя. Ты б поменьше прикладывался, дела б больше было.

-- Это у меня с войны, -- защищается Яконя. -- А я ж так, для вдухновения. Откуда ж вдухновению взяться, чудной ты какой, ей-бо.

Небо стояло высокое, птицы пели, бабы глазели, дело спорилось.

Васяня приходил когда, смотрел искоса на все это. Ну чего там? Наталья совсем от ворот поворот дает, как только этот чужак в деревне появился. Все про моря да про реки. Какие там реки? Вот она Малая Кусаковка – что тебе еще надо? Большую, что ли? Так я ж тебя, красота ты моя, и на Большую отвезу. Эка невидаль, лодки, корабли. Лодка и у меня есть. Поехали, Наталья, прокатимся до Большой Кусаковки. Не мытарь ты меня. Наталья только отворачивается, его руку из-под юбки отпихивает. Наталья, ну мочи нет уже, давай все как прежде. Не могу я,  Васяня, не могу и все тут. И Васяня тоже ждать не может. Красивее Натальи во всей Кусаковке бабы нет. Только б сказала – вмиг женюсь. Одно счастье же с такой-то бабой. А у нее пелена в глазах, весь свет застило. Чтоб его, этого Вельяминова. Засела у Васяни в сердце заноза, ни спать ни есть не может.


Может, и кажется, что дело быстро сделалось, но прошло почти все лето, прежде чем мужики закончили работу. Лодка была необычная: высокая, вместительная, на несколько весел – чтоб сесть и грести всей гурьбой, вместе-то и веселее, и дело спорится. Если кто и заболеет – опять не беда, тут другие подмогнут, а там глядишь, отлежится больной-то и опять в строю. Главное, чтобы друг друга не обижали. Так Вельям сам думал и всем говорил.

-- Где вы такую лодку только видели?

-- А я вот видела, - говорит Наталья.

-- Ты?!

-- В кино видела, еще с покойным мужем в город ездила на базар, там у него родственники. Там и в кино ходили.

-- Что за кино-то такое?

-- «Садко», что ли...

-- Это же сказка, Наталья, смешная ты.

Бабы семечки лузкают и покатываются.

-- Может и сказка, но корабль там в точности как у Вельяма.

-- Петрович твой такой же сказочник, - перекатываются бабы, брызжа шелухой.

Мужики тоже засмущались. Вроде все так ладно говорит, и про море, и про все. Но чтобы сесть и грести, чтобы из родной Кусаковки куда-то в море, какое оно там, это море еще. А есть там как? А спать? А если лодку пробьет? Сгинем все, как не было.

Яконька старается, последние деревяшечки обшкуривает. А сам видит – не поедут мужики. Ну а он куда без своих, кусаковских-то. Тут уж где родился, там и сгодился. Он, что ли, придумывает.


Васяня жару поддает – и в парилке, и так за чекушкой. Вы, говорит, мужики, совсем что ли, со стога свалились все. Какое море-то? Брехня это все. Баб он наших хочет, вот и все дела. «Море, море...»

 -- Да каких баб-то, Васяня, Наталью твою разве? Да и не он ее хочет, а она его. Ему одна жена – вода.

-- Брехня все, - повторил Васяня, стиснув зубы.

 

И вот день настал. И лодка готова. И весла ждут. Вельям пришел к берегу, как назначил время, ранехонько утром. Мужиков нету. Наталья с платком, а в нем пироги еще горячие и горшок со щами. Всю ночь не спала, круги под глазами.

-- Прости меня, - говорит Вельям. – Какой из меня муж. У меня и дома-то никогда не было. И будет вряд ли.

-- Иди уж, - Наталья быстро прильнула к нему губами, поцеловала со всей стратью, какая накопилась в ней за лето, отпустила и ушла.

Как только Наталья скрылась из виду, от сосенки отделилась тень. Приглядевшись, Вельям признал Яконьку. От него не попахвало, как обычно.

-- Ты это, Петрович, не серчай если что, ладно? Васяня говорит – брехня все. Да какое там, не брехня. Ты-то парень хоть куда, тебе и в море поди можно. А мы люди маленькие, мы уж тут привыкшие. После войны-то сам знаешь, охота поскорей домой. Я ведь тоже посмотрел маленько. Моря не видел, конечно. Не могу я без Кусаковки. Отец мой тут в земле лежит. И дед лежит. И я лягу. Сколько нам осталось-то, чего бога гневить.

Вельям не знал, что и сказать. Если Яконя не решился, то и говорить не о чем. Прошло лето. Отсвистели птицы свои трели. Осенним холодком потянуло с реки. Хоть она и Малая, но ведь вода. Вельям это точно знал – Малая бежит к Большой. А та к Уде. А Уда к Волге. А Волга бежит к морю. В каком классе это проходили, Вельям не помнил. Может, в пятом, как раз когда Яконя работать начал. Вельям знал это не из книг – сначала кожей чуял, потом из дома сбежал. Так все, по наитию.

Вельям потер руками новенькую лодку, которую Наталья видела в кино про Садко. Викинги строили такие лодки и объехали в них полсвета. Это уже точно из книг, которые Вельям когда-то читал.

-- Насильно мил не будешь. Не пропадай духом, Яконя.

-- Яконя не пропадет. А ты-то как?

-- И я не сгину. Ну, прощай.

-- Прощай, раз так, Петрович. На дорожку бы?

-- Расслаблюсь, а путь далекий.

-- Ну, с богом, Петрович. Дай тебе, как говорится...

-- С богом, Яконя.

Вельям кинул Натальин узелок в свою старую лодку, оттолкнул ее от берега, запрыгнул сам. Дно покачнулось под ним, он оттолкнулся веслами и поплыл. Мимо своего строения, на которое ушло все лето. Мимо редких кусаковских домиков и бани у реки. К морю.

Все реки бегут в море. Даже Малая Кусаковка.

 

7 апреля 2014 г

Такома, Вашингтон