Курентзис. Музыка без фраков

Беседа с Теодором Курентзисом

Photo by Justin Donie

С 17 по 20 марта в Сиэтле прошли концерты Теодора Курентзиса – дирижера, которого многие называют сверходаренным. Грек по происхождению, Курентзис последние 17 лет считает своим домом Россию. Маэстро дал четыре концерта с оркестром Seattle Symphony. Курентзис широко известен любителям классической музыки. Его фигура постоянно притягивает к себе внимание российских и западных СМИ – честными, «неполированными» заявлениями о музыке и духовности, неординарным опытом работы в кино (Курентзис исполняет роль Льва Ландау в готовящемся выйти на экраны в 2012 году интригующем фильме И. Хржановского «Дау») и просто мистической мощью этой яркой, неистовой личности.

Концерты в Сиэтле стали первыми концертами маэстро Курентзиса в Америке. В программе были представлены произведения русских композиторов: «Половецкие пляски» Бородина из оперы «Князь Игорь», концерт для скрипки с оркестром Хачатуряна (солистка – Мария Ларионофф) и Пятая симфония Шостаковича. Слушатели встретили Курентзиса с восторгом – большой зал Benaroya Hall был заполнен все четыре концерта и каждый раз взрывался долгими овациями, не желая отпускать дирижера и музыкантов. В овациях поднявшегося со своих мест зала есть своя прелесть. Однако, всматриваясь во время концерта в лица (в зале так же, как и на сцене), я думала, как было бы здорово взять фотоаппарат и поймать вдохновенные, сосредоточенные, сопереживающие глаза человека, чтоб показать художнику свидетельство волшебного воздействия его искусства.

По окончании последнего, воскресного, концерта мне посчастливилось встретиться с Теодором Курентзисом. В комнате с роялем и тонким запахом пачули дирижер рассуждал о смысле и предназначении музыки, о непростой миссии, которую маэстро взял на себя, о том, что такое «талантливый дирижер», и о путешествиях, которые мы совершаем внутри себя.

- Теодор, вы делаете что-то совершенно новое – в искусстве и в жизни. И мне хотелось бы помочь тем людям, которые не были на ваших концертах и, может быть, даже не слышали о вас, понять, что именно вы делаете и почему это важно, и почему это гениально. Мое ощущение – вы убираете тот налет, внешний слой, которым «обросла» традиционная, академическая классическая музыка, обнажая ее подлинную суть.

- Понимаете, проблемы в академической музыке и вообще в жизни – это когда систематизируют эту музыку и каждую энергию, которая есть у нас, и каждое чувство, которое у нас есть. Общество всегда систематизирует это. И это делается, чтобы было удобно управлять. Я сам композитор и знаю, что когда ночью сижу дома пишу музыку, совершенно в другом мире нахожусь: мне наплевать на какой-нибудь банкет, мне наплевать на костюм, который надеваю, мне наплевать вообще, что этот мир существует – я нахожусь в каком-то ином мире... И тот мир определенный – там есть какой-то монастырь, какие-то кипарисы, закат, люди, которых я чувствую, но я их не вижу... Есть очень определенная азбука, очень определенный образ мира, который я хочу в этот момент поймать и передать в партитуре. Потом кто-нибудь возьмет это, оденет это во фрак, возьмет палочку, будет позировать, пить шампанское на банкете... Это все так ужасно, понимаете, это никакого отношения не имеет к духу музыки. И поэтому люди часто не хотят ходить на академическую музыку, потому что это все пластмасс, это fast food: люди идут на концерт, как идут в ресторан в воскресенье, и все говорят одни и те же слова, улыбаются одними и теми же улыбками, и ничего настоящего нет – нету эмоций, нету вызова в жизни. А в рок-музыке есть – больше, чем в классической музыке. Мне кажется, это случилось совсем недавно – раньше музыка была только в церкви, когда люди действительно во что-то верили, когда это делали (исполняли музыку – прим. Н.Л.). Или только во дворе императора или короля, да? И только для маленькой группы людей, которые в интерьере со свечами сидели и общались. Раньше играли музыку за ширмой – значит, многие известные композиторы писали музыку, которую играли музыканты, когда король занимался любовью с его женщинами. Понимаете, раньше музыка была более интимная – барочная музыка была более интимная... Потом романтизм, музыка стала «для всех» после этих революций, но она стала предметом внутренней психологической революции человека, чтобы пробить эту стену, которая разъедает его подсознание, развить его фантазию, чтобы он мог понюхать экзотические цветы, зажечь ладан неизвестных религий – экзальтированные очень чувства. А потом все конкретизировали: возникли большие концертные организации, люди ходили в бабочках, дирижеры держали палочку и ходили и выглядели как-то так, и делали какую-то музыку, которая, если угодит нашим представлениям – нам нравится, если не угодит нашим представлениям – нам не нравится. Но эти представления, которые в XX веке служили музыке, не имеют никакого отношения к представлению копозитора в момент, когда он общается с этим закатом и с этим монастырем, и всем, о чем я вам говорю. Это пластмассовый буржуазный мир, который использует музыку как причину, чтобы общаться с людьми, использует музыку как причину, чтобы надеть новое платье. И те люди, которые приходят в зал и действительно хотят слушать, – они находятся опять в этом контексте, опять в этих отношениях – что они приходят, и оркестр как-то должен выглядеть, и дирижер как-то должен выглядеть и как-то служить... То, что я делаю, это очень большое стремление разрушить все эти формы. Я не ношу ни фраков, ни палочки, ничего. Я искренний. Если нужно прыгнуть в партер – я прыгну. Понимаете? Нет у меня никаких норм, рамок, что я в концертном зале нахожусь. Стараюсь быть напрямую с музыкой, чтобы люди вышли из своих фраков, из своих костюмов – стали ранимыми, чтобы каждый мог показать свои раны в этот момент.

- Вы всегда были таким? В одном из интервью вы сказали о своих уникальных воспоминаниях: вы помните себя, когда вам было десять дней, и полгода, и год...

- Да-да! Я помню день, в который родился – не десять дней... Вы знаете, вот с музыкой... Вообще я не мечтал стать дирижером, начнем с этого. Был больше копмозитором и мыслителем, но я это (дирижирование – прим. Н.Л.) делал лучше, чем другие, и мне показалось, что моя интерпретация имеет причины существования, поэтому я это делаю. И, естественно, всю мою жизнь я сталкиваюсь – то есть было столкновение очень мощное – с society. Я абсолютный анархист как личность, и в этих формальных обстоятельствах, во всех этих консервативных организациях я как террорист. Но сейчас очень многие начинают идти за мной. У меня есть очень большая публика в Москве, у меня уже есть публика в Германии – есть люди, которые идут за мной в новом представлении о музыке. Я очень надеюсь – и это мой вклад, – что через тридцать лет, дай бог здоровья и жизни, будет новая школа дирижирования, в которой люди будут искренно отдаваться музыке, и будут совсем другие результаты, будут новые формы общения музыкантов и музыки – не вот эти профсоюзные, и такие пластмассовые и псевдоакадемические, а настоящие. Подлинные.

- Аутентичная манера исполнения музыки – что это, как это простыми словами объяснить?

- Аутентичная – это разрушение ложных традиций и возвращение к первоисточнику. С одной стороны, если с прагматизмом говорить, это играть на исторических инструментах, то есть на инструментах, для которых была написана эта музыка, и с артикуляцией – как играли эту музыку тогда, потому что тогда играли совсем по-другому, чем сейчас. Но на самом деле аутентизм – это не играть музыку, как играли, например, в XVIII веке. Это понять, что хотел композитор в XVIII веке. Это то, о чем мало кто говорит – все интересуются тем, чтобы просто соблюдать форму, вы знаете, это как люди, которые соблюдают законы, потому что «так принято», хотя они этого не хотят, да? Настоящий аутентизм – это не репродуктировать оркестры XVIII века (которые с малыми репетициями могли играть плохого качества какой-то концерт), а это развить мысли композитора. Естественно, звучание и артикуляция должны быть как в XVIII веке, но это не самоцель.

- А как вы знаете – вот это композитор хотел сказать? Что это – внутреннее чувство, что-то мистическое?

- Вот талантливый, гениальный человек, в этом они – в музыкальной интуиции, в преображении звука и символа в образы. Как эта магическая сила заставляет людей услышать иначе, чтобы они «потрогали» всё... Это немножко алхимия – трансформировать образ из нижнего уровня в какой-то эфирный уровень. Талантливый дирижер – он в этом.

- Как вы оцениваете концерты в Сиэтле?

- Вообще мне очень нравится этот город: очень положительный, и добрые люди живут здесь. И в чем-то мне дает какое-то ощущение... какое-то далекое воспоминание о Европе. Хороший город, добрые люди, податливые, оркестр хороший, и мне кажется, что можно с ним делать хорошую музыку.

- Планируете еще приехать?

- Пока у меня график, конечно, сумасшедший дом, как говорится, на следующие два-три года, а дальше, может быть, и приеду еще.

- Очень хотелось бы услышать исполнение с вашим камерным оркестром и c хором The New Siberian Singers.

- Да, с Musicа Aeterna. Надеемся, что мы в следующем году по всему миру будем играть, и надеемся в Америку тоже приехать играть, потому что это, конечно, уникальный коллектив, это жемчужина сейчас культуры России.

- В ваш коллектив приезжают даже музыканты из других стран?
Париж, Англия, Голландия, Германия, Венгрия...

- Кого-то возьмете из Америки?

- Американцев пока нет, есть канадец один. В музыке нет национальности.

- Да, конечно – как во всем.

- Вообще в культуре нет национальности. Русские могут хуже играть рускую музыку, американцы могут лучше играть, и наоборот.

- Вчера после концерта, на встрече со слушателями, вы сказали, что музыка – это всегда о внутренней жизни, не о внешней. Каждый из нас находится в своем внутреннем путешествии... согласны?

- Да. Музыка – это транспорт в этом большом путешествии. И там есть туннели, и там есть пустыни, там есть оазисы... Но это прекрасно, если так воспринимается, потому что если не так – то это просто звуки. Человек, мне кажется, должен немножко тренироваться в этом. Слушать. Почему иногда от какой-то мелодии хочется плакать? Значит, что-то трогает внутри. Если человек начинает немножко анализировать то, что его трогает, слушать внимательно и как бы помечтать о том, что он услышал, – он открывает какие-то двери в музыке, которые могут его увести далеко. Поэтому классическая музыка – лучшая музыка, чем рок. Потому что богатство этих дверей... они просто беспрерывные. А в рок-музыке есть две дверки. Вот эта – вошел (можно войти легко), но вот это всё – то, что ты видишь, антураж, и всё, ничего больше. А в другой (классической – прим. Н.Л.) есть очень много дверей, много интерьеров, тайн внутри, и недостаточно одного раза, чтобы исследовать их. Поэтому человек должен работать – подготовиться к этому.

- А где вы сейчас в своем внутреннем пути?

- В данный момент? В данный момент я нахожусь в каком-то сне, потому что (немножко разрушу ваш поэтический образ) я немножко вне времени и пространства. Четыре дня назад дирижировал в Большом театре «Воццека», сейчас на другом краю мира играю русскую музыку. Там русские играли немецкую, здесь американцы играют русскую. Это какое-то странное чувство, когда ты, может быть, исчерпываешь все возможности движения через эмоциональные чувства, потому что выкладываешься очень сильно эмоционально и туда, и сюда, и сюда... Все эти лица, которые вижу кругом – стараюсь им что-то дать, чтобы они передали другим лицам – тем, которые приходят в зал. И это сложная история, но и прекрасная тоже – это такая большая тяжелая миссия.

- Спасибо вам большое.

- Спасибо.

Беседовала Наталия ЛЯЛИНА
20 марта 2011 г.

Справка. Теодор Курентзис родился в Афинах в 1972 г.. С 1994 года живет в России. Ученик легендарного Ильи Мусина, воспитавшего ряд талантливых дирижеров (включая Юрия Темирканова, Валерия Гергиева). В 2004 г. Курентзис становится музыкальным руководителем и главным дирижером Новосибирского театра оперы и балета и основывает камерный оркестр Musicа Aeterna, а также хор The New Siberian Singers, специализирующиеся в области исторического (аутентичного) исполнительства. Много работает в Москве (в частности, в Большом театре, Русском национальном оркестре). С января 2011 года – художественный руководитель Пермского театра оперы и балета.