Вернулся

               
     Ближе к лету 1958 года придурковатый парнишка Морковкин, с ним еще три-четыре оболтуса и я, мальчик лет шести, но уже много о себе мнящий, вышли за пределы двора на Кооперативной улице. Двор был таинственный, сказочный (то он представлялся крохотным, то – с целую вселенную), в семь больших домов, с чугунной оградой, с тремя или четырьмя воротами, с двориками, с Ваней – цыганским бароном, с пугающим детвору блондином в сером плаще.

     Еще накануне зимой мы всем детским пространством своим, включая и сопляков типа меня, обсуждали, поцелует ли Олег Зою. Олег жил в нашем подъезде на первом этаже в большой семье. Он был лет на десять старше меня и считался местным предводителем. Зою я не помню (или так, мельком), она жила в крайнем доме, ближайшем к Гастроному (с большой буквы, поскольку так назывался и весь дом), что находился через улицу. Речь, видимо, шла о публичном поцелуе. И Зоя, как уверяли, согласие дала. Произошел тот ожидаемый миг или нет, я так и не узнал. Но точно знаю, что ни Олег, ни Зоя, ни я так и не стали приметными фигурами в этой жизни (я сейчас не говорю, плохо это или хорошо, я просто констатирую). Возможно, потому, что много сил тогда уже было растрачено и на остальные дни их не хватило.

     В тот день с Морковкиным и компанией мы прошли между 54-й школой и КПЗ. Из-за решеток подвала на нас с удалым весельем смотрели предварительные узники. Было жарко и солнечно. Приближалось лето.

     Целью нашей вылазки были задворки Комсомольского проспекта, который только недавно отстроили. Там возле хлебозавода образовался огромный, как озеро, котлован. Вода была, правда, мутная, коричнево-желтая, как в нечистой луже после дождя. По озеру-котловану сновала малышня на плотах. Мы вынуждены были превратиться в зрителей, поскольку все деревянные предметы на берегу были подобраны. Нам махали досками-веслами, а мы стояли как дураки.

     Вдруг мне пришла абсолютно вздорная идея: показать – кто есть кто – своим старшим товарищам. Я побился об заклад, что переплыву эту «лужу» в два счета, даже не снимая одежды. Видимо, было не столь жарко, как казалось, и мутная вода была довольно холодной. Морковкин отговаривать не стал. Остальные – не помню.

     Я храбро спустился к воде и, не раздумывая, бросился в пучину. Страха не было, потому что до этого случая плавать еще не доводилось. Я прямиком пошел ко дну и вместо ужаса меня охватил какой-то странный интерес. Я уже чуть-чуть хлебнул воды, но затем остановился. Меня удивили идущие снизу через муть золотистые лучи. Они приближались ко мне, ласкали меня, а потом сплелись в какую-то корзинку или кокон. И мне было так хорошо находиться в нем, так спокойно, как никогда в реальной действительности. Мне захотелось заснуть в этом уютном, теплом и безмятежном коконе...

     С тех пор, а прошло более полувека, ко мне больше не приходило такое чувство покоя. Как потом рассказывали, шедший по своим делам студент вытащил меня из бездны, сделал искусственное дыхание... К вечеру одежда на мне просохла, и я пришел домой, не сказав ни слова о происшествии.

     В монологе Гамлета «Быть или не быть» есть строчка: «Боязнь страны, откуда ни один не возвращался». Но почему не возвращался?
               
15.06.2014