Деревенский балбес

     В некотором царстве, в некотором
государстве жил-был старик, у него было
три сына: двое умных, третий дурак.
Помер старик...

     Дурак и берёза. Русская народная
сказка.



     Не за горами, не за лесами, а в одной из деревень, спрятавшейся от мира в глухих чащобах вдалеке от больших городов и селений в просторном деревянном доме жила вдова с сыном Мефодием. У всех семей дети были как дети, работящие да разумные, а у этой вдовы сын был не глупый, но ленивый настолько, что даже терпеливые деревенские жители называли его не иначе, как балбесом.
     Мать его Марфа, не старая еще женщина, рано похоронила мужа и по первости жалела и баловала сыночка, оправдываясь перед сельчанами: "Вырастет, еще наработается!" А тому только этого и надо было.
     Мать гнула спину на работе - и в поле работала, и сено косила да на себе его таскала, то ворочала тяжеленные горшки в печи, то таскала воду из колодца в неуклюжих деревянных вёдрах... Да и дрова приходилось возить из леса, пилить да колоть...
     Ну и, ясное дело, надорвалась, слегла однажды и, недолго провалявшись в жару, померла.
     Оставшись один, Мефодий задумался: надо было как-то выжить - прислуги у него больше не было, так что надо было что-то придумывать, чтобы с голоду не помереть.
     Он и придумал.
     Пристроился к горшечнику развозить товар да торговать им. А заодно присмотреть себе невесту - пусть, мол, работает на него вместо покойной матери.
     Да только в ближних-то деревнях его все знали и ни одна девица не пожелала выходить за него - кому это охота горбатиться всю жизнь на этакого балбеса!
     В народе не напрасно говорят: "Дуракам везет". Вот и нашел он в одной из дальних деревень дурочку, которая согласилась жить с ним.
     Да только хоть и было у ней с головушкой не все в порядке, но сообразила, что не работать лучше, чем пахать на мужика.
     Осенью-то они еще кое-как перебивались, живя на собранных в огороде овощах, которые посадила покойница, а еще и яблоками с единственной яблони, которая без должного ухода быстро превратилась в дичку.
     Когда все было съедено, поголодав несколько дней, дурочка не выдержала да и сбежала к родителям. Пропал куда-то и Мефодий. Уже зимой кто-то из крестьян, вернувшись из города, рассказал, что видел балбеса: тот стоял на входе в базар, одетый во что-то черное, напоминающее сутану, на голове торчала такая же черная шапочка, на животе висел оловянный крест на кожаном ремешке. Поверх груди табличка: "Помогите на восстановление храма. Спаси Вас Бог".
     Сельчане долго обсуждали эту новость, так и не решив, как к ней относиться. Мужики приняли это за очередное чудачество, а старушки твердили, что, дескать, Бог-от образумил человека!
     А через год Мефодий появился в селе, отодрал доски, которыми были зашиты окна и двери, и зажил тихо и незаметно. Порой односельчане видели, что он чем-то занят в сараюшке - пилил, строгал, тюкал топором...
     - Вот бы вам такими работниками быть, - корили бабы своих мужиков, показывая на Мефодия.
     Потом все увидели, что тот пристроил к избе боковину, а рядом с дымовой трубой взгромоздил что-то похожее на церковную луковку с крестом и навершием.
     - Никак церковку сладил, - дивились люди.
     - А попом-то сам будет? - спрашивали другие.
     - Святое дело делает, - крестились старушки.
     - Каков поп, таков и приход, - отмахивались мужики, оглаживая бороды. - Всю жизнь прожил балбесом, так балбесом и остался. Чего от него путнего ждать?
     - Не святотатствуйте, - обрывали их жены.
     - Вы вон дома молитесь всю жизнь, а много ли вам бог помог, - стояли на своем мужики.
     В один из дней сельчане с изумлением услышали колокольный звон, скорее всего напоминающий сигнал с пожарной вышки.
     - Небойсь, стибрил где-нибудь колокол-то, - ехидно усмехнулся один из мужиков.
     - Я такой однажды видел на пароходе, - вставил другой. - Оттуда, наверное и спёр...
     - Да нет, - вмешался в разговор третий. - Это с железнодорожного вокзала - там перед приходом поезда и перед его отправлением брякают в него.
     - К бабке не ходи, ворованный, - заключил еще кто-то.
     Видимо, Мефодий закончил строительство, поскольку все чаще его можно было встретить на деревенской улице. Одетый в черный балахон, спускающийся до самой земли и сшитый, скорее всего, из покрашенной простыни, он важно шествовал, сложив руки на животе и сжимая в кулаке приличных размеров крест. На голове была такая же черная камилавка, на которой спереди виднелся выложенный бусинами православный крест.
     При встрече с односельчанами он непременно крестил их и елейным голосом провозглашал: "Спаси вас Господи!"
     Старушки при этом умилялись, также крестились, кланялись, а некоторые, особо ретивые, прикладывались к руке новоявленного батюшки, прося у него благословения.
     Мужики же, встречаясь с ним, усмехались, как над блаженным, а некоторые плевали ему вслед.
     - Бусины для креста спорол с платья покойной Марфы, - предположил какой-то дед. - Я помню, она в этом платье венчалась с Прокопом.
     Одна из старушек, шепелявя, поинтересовалась у новоявленного батюшки:
     - А чего звонишь-то, святой отец?
     - К заутрене, к обедне и к вечерне, - пояснил тот.
     - Можно приходить в церковку-то?
     - Для чего же она возведена? - вопросом на вопрос ответил Мефодий. - Приходите в божий храм и молитесь в свое удовольствие.
     На следующее утро три старушки робко подступили к дому Мефодия. На двери был прибит деревянный некрашеный крест. Заметив их из окна, владелец дома открыл дверь, молча приглашая их входить.
     Как потом они рассказали, из светелки была вынесена вся мебель, в красном углу висели три иконы, видимо, оставшиеся от матери, на стене портрет какого-то бородатого мужика, похожего на Карла Маркса. Вокруг его головы хозяин своей рукой желтой краской изобразил некое подобие нимба. Новая пристройка к дому отделялась цветистой полотняной занавеской - там было жилое помещение. Перед иконами стояла тумбочка, укрытая ковровым покровом, поверх которого лежала пара старинных потрепанных книг, одна из которых была раскрыта, на развороте виднелась старославянская вязь букв.
     - Бедновата церковь-то, - заметила одна из старушек.
     - Что делать? - вздохнул Мефодий. - Приход только начинает формироваться. Вот если бы прихожане помогли - принесли хотя бы по иконке, то все вместе на них и молились бы...
     Постепенно в дом Мефодия стало приходить все больше старушек. Кто-то из них нес из дома иконку, пяток яиц, кто-то - курочку, чашку творога, кринку молока, денежку на восстановление храма... Принесли и несколько ладанок, свечки, старинный подсвечник, Псалтирь, Молитослов...
     Внутри помещение заметно преобразилось и стало напоминать молельный дом. Сюда же потянулись из соседних деревень. Вслед за старушками постепенно начали заходить и более молодые женщины, нередко захватывая с собой детей.
     Одетый во все ту же черную хламиду, Мефодий  что-то бормотал по старинным книгам, и несведующим в старославянском языке прихожанам не приходило в голову, что их пастырь частенько подменял неизвестные ему слова подходящими по звучанию буквосочетанию. Здесь действовала привычка доверять священнику буквально во всем.
     Со временем деревенский батюшка от неустанных святых трудов отрастил брюшко, лицо его залоснилось, он приобрел важность и даже нечто похожее на этакую святость.
     После одной из служб бабка Дарья спросила батюшку:
     - Я что-то не вижу моей иконки. Она досталась мне от покойной матушки, а та - от своей...
     - Прекрасная икона и редкого Городецкого письма, - серьёзно ответил Мефодий. - Но от времени лак на ней так потемнел, что святой лик стал не виден. Я отдал ее на реставрацию. Мне рассказывали, что сначала надо в течение месяца размягчать потемневший лак теплым кипяченым маслом. После этого размягченный слой аккуратно снимать буквально по крохам. После ого, как она будет очищена и проявится истинное изображение, краску надо закрепить и уж только потом покрывать новыми слоями лака, медленно высушивая его в темноте. И тогда икона заиграет, как новая...
     - Не испортят? Не потеряют? - забеспокоилась бабка Дарья.
     - Этим занимаются монахи из церкви Святой Параскевы. Как можно сомневаться?
     - Ну, тогда ладно, - успокоилась старушка.
     Вскоре с тем же беспокойством к нему обратилась и бабка Лукерья и получила тот же ответ.
     А новоявленный батюшка уже принимал исповедь - сначала старушек, потом более молодых, даже девиц.
     - Смотри-ка, - дивились мужики. - На исповедь наши бабы валом валят. Все такие верующие стали.
     - К добру ли это? - с сомнением качал головой дед Лукьян. - Жили нормально и на тебе...
     - Да пес с ними, - отмахивались мужики помоложе. - Зато бабы спокойнее стали.
     Беда, как ей и положено быть,  грянула нежданно-негаданно. Жена старосты строгая Василиса заметила, что их дочка стала полнеть и особенно  у нее стал выделяться живот.
     Поделившись с соседками, она вызвала целую бурю беспокойства. Оказалось, что понесли еще три молодки. То же самое выявилось и в соседних деревнях, жительницы которых наведывались в церковь.
     А однажды бабка Дарья в неурочный час зашла помолиться и в тишине услышала, что из исповедальни, в которую Мефодий превратил жилую комнату, доносятся сладострастные всхлипы. Чуть погодя оттуда вышла довольная Груня, невестка старушки.
     Эта новость мгновенно разнеслась по деревням. Матери отяжелевших девиц выпытали-таки, с кем согрешили их дочери. Оказалось, что они частенько бегали на исповедь к батюшке. В том же признались и молодые бабы, наставлявшие рога своим мужьям.
     Мужики взъярились и, не сговариваясь, гурьбой направились к молельному дому. Ворвавшись внутрь, они обнаружили, что иконы исчезли, а со стен на них насмешливо поглядывал старик, напоминавший Карла Маркса.
     - Украл иконы, сволочь, и сбежал, - выругался староста и приказал осмотреть все - чердак, сарай, подворье...
     Вдруг со двора раздался крик:
     - Вон он! Убегает в лес...
     На половине расстояния от деревни до леса убегал самозванный батюшки, за спиной у него виднелся мешок довольно большого размера.
     - А ну, за ним! - приказал староста.
     Заметив за собой погоню, Мефодий побежал какими-то странными прыжками. Обрюзглое тело, большой живот, мешок за плечами, который он не хотел бросать и длинная сутана явно мешали ему. Поэтому он высоко вскидывал ноги, стараясь не запутаться в полах одежды. Но он явно начал сдавать и все чаще с испугом оглядывался назад.
     Его догнали, едва он вырвался на лесную дорогу.
     Ждущие на околице увидели, что один глаз у него заплыл, рукав сутаны оторван, а сзади ниже спины виднелись следы, указывающие на то, что его подгоняли довольно бесцеремонно...
     - Где моя икона? - вцепилась в него бабка Дарья. - Куда ты ее дел, ирод?
     - А моя? - не отставала от подруги бабушка Лукерья. - Этой иконой меня матушка благословляла...
     - Да продал он их, - ответил кто-то из парней, догонявших беглеца. Кто-то из мужиков огрел Мефодия по спине палкой, но староста вмешался:
     - Погодите, судить будем. Где иконы? - спросил он жулика.
     - Да вот они в мешке, - ответил ему парень, принесший мешок и положивший его на землю.
     - Бабы, разбирайте свои, - распорядился староста.
     - А как же наши? - одновременно спросили бабки Дарья и Лукерья.
     - Возьмите вместо них те, что принадлежали его матери, - ответил старший. - И принесите козлы для пилки дров.
     Из ближнего дома двое мужчин притащили то, что требовал староста.
     - Положите его и привяжите, - староста показал на Мефодия.
     Самозванному священнослужителю задрали сутану и стянули порты, обнажив жирный рыхлый зад.
     - Выпороть его, - приказал староста.
     Мужики мигом повыхватывали из плетня хворостины и, толкаясь и мешая друг другу, принялись охаживать виновника по обнаженной части тела.
     - Вы хоть по очереди, что ли, - проворчал староста и плюнул на лежащего.
     Вскоре то, что у Мефодия называлось задом, превратилось в неопределенной формы красное мессиво.
     Староста поднял руку, прекращая экзекуцию. На голову Мефодия выплеснули пару ведер колодезной воды. Тот с трудом открыл незаплывший глаз.
     - Развяжите его, - продолжал распоряжаться староста. А потом, обращаясь к лежащему, добавил:
     - Чтобы завтра с утра тебя не было в деревне. И не дай тебе бог когда-либо возвращаться сюда. Все понял?
     Тот слабо кивнул головой и снова прикрыл единственный уцелевший глаз.
     Утром селяне увидели опрокинутые навзничь козлы и дорожку примятой травы. уходящую в сторону леса...
     - Живучий, сволочь! - выругался мужик, первый обнаруживший исчезновение бывшего односельчанина.