Елизавета. Юная дочь Петра. Кн. 1. Глава 37

Глава 37

    Никаких новостей не приходило в дом цесаревны, а дни шли. Дни бежали. Больная девушка лежала в постели, а Лесток сломя голову, носился по своим знакомцам. Никто не знал о месте пребывания второго императорского фаворита, но все считали, что он впал в немилость.
    - Уж не держат ли его на цепи в Горенках? - мучилась опороченная в глазах света и государя цесаревна. – А коли он уехал, то почему не простился? Царь не велел! Как этот жестокий мальчишка вертит нами!
    С огорчением она подумала, что её избранник не обладает сильным духом и отвагой до безрассудства. Так оно и было. Спустя пару недель Нарышкина и Юсупова привезли весточку о высылке Бутурлина в Низовой полк в генеральском чине.
    - Он сразу же уехал из Москвы?
    - Увы, сразу.
    - Слабый человек!
     Подруги ей возражать не стали.
    И вот, наконец, сам император ворвался в хоромы на Покровке – злой, бешеный, чёрный, худой, с головы до ног заляпанный грязью. Собаки, голов сорок, визжа и гавкая, следовали за ним по пятам. И завертелись белыми клубами под ногами у всех, сшибая стулья, молотя по креслам хвостами, как палками, скребя и пачкая лапами паркеты. Кошки, шипя, прыснули от них с расфуфыренными хвостами, на поставцы и комоды, повисли, злобно мяукая, на портьерах. А Топтыгин забрался под стол и сделал там лужу со страху.
    - Гадкая! – с порога заорал Пётр на тётку. – Мессалина! Маргарита! Ты спала с Бутурлиным! Не отпирайся, я всё про вас знаю! Бутурлина я услал в Низовой полк, и ты можешь не плакать по этому мерзавцу - в прежнем чине! Я пришёл, чтобы спасти тебя от беса любострастия, и на Покров – наша с тобой свадьба. Я сказал! И я требую мне не прекословить!
    - Нет! - непроизвольно вырвалось у Лизеты.
    - Да! Я – император! – завизжал он.
    - А я – родная твоя тётка!
    - Наглая девка!
    - Ну и ну! Как же это ты можешь жениться, ваше величество, на наглой девке? Кто тебя в этом надоумил? Андрей Иваныч? Долгорукие? Какой ужас!
    Цесаревна упала в кресло и загородилась руками.
    Пётр замолчал и вспыхнул, сопя носом. Он не ожидал нападения вместо защиты и всегда думал, что тётушка не устоит против императорских амбиций. В этом его уверял Остерман. В окошко Лизета успела разглядеть, с кем он приехал? Всего-то несколько егерей ждут на дворе. Все знакомые лица: Яков Иванов, Исайка Арманов, Костя Петров, Илья Дмитриев, Федюшка Степанов. Выходит, государь просто улизнул от Долгоруких? А туда же: я - жених!
    Лизете бы посмеяться над подростком, но не стала. Заговорила о своём пошатнувшемся здоровье:    
    - Тебе, конечно, не говорили, что я при смерти находилась три дни? – слукавила цесаревна. – Погляди, я всё ещё падаю, когда волнуюсь, кружится голова! Ах! – она обхватила голову руками. – А ещё у меня идёт кровь носом, понос и рвота каждый день. Ох! Голова кружится снова! Я, я, кажется, падаю!
    Лизета взмахнула руками, зашаталась, и была принята в крепкие объятия – на неё пахнуло лесом и псиной. Нехитрый юный государь усадил её в кресло и сам уселся на полу, привалившись к её коленям. Да он замёрз, с запозданием сообразила Елизавета, вспотел, и потом продрог. Она крикнула, чтобы принесли чаю и водки. С трудом ей удалось убедить его, что их брак не вызовет ничего, кроме недовольства. Божий гнев уже и сейчас очевиден: она больна, простудилась, когда шла с богомолья, святой Сергий не захотел уберечь усердную паломницу. Петруша, слушая её, несколько раз потянул носом. Потом стал хвастать: у него, кроме лошадей, в конюшне числится 16 верблюдов, в зверинце – 3 живых лося, 44 серых оленя и 19 белых, 7 зубров, 9 кабанов, 4 дикобраза. Каждому верблюду в месяц идёт по полпуда соли и по 22 пуда сена. А мяса... - тут она не удержалась – по комнате рассыпался звонкий смех. Пётр допил вино, обнял тётку и поцеловал в губы, а она подвинулась в кресле, чтобы и ему можно было втиснуться рядом. Мальчишеская рука грубовато погладила её грудь в вырезе домашнего платья. Он тёр и крутил соски, покуда она не поёжилась от этой неловкой ласки. С досадой позволила ему дальше исследовать своё тело, и потом задрожала, прижалась к нему и резко отодвинулась.
    - Ты сладкая, - лепетал он, и задыхался от мальчишеской страсти, - тебе этого мало? Так я могу сделать тебе очень даже хорошо. Я знаю, как!
    - У тебя есть любовница, Петруша?
    «Катька Долгорукая! – закралось подозрение. – Она зимой тайно путалась с цесарским атташе».
    - Нет, - печально ответил Петруша, - но у меня были потаскушки.
    - Как ты выражаешься-то?! Бог мой. племянничек! 
     - А как надо? – искренне удивился он. - Ванька много раз возил меня к Трубецким, а вчера - в «Девкины бани». Ух, там и жар, а девки голые бегают и не стыдятся, поют, скачут, пляшут, лезут обниматься и целоваться. Сегодня был второй раз. Ты погляди-ка, какой мне оставили засос на шее! Даже болит. А Ваньке нравится несказанно! Он отлюбил подряд семь красоток, и на полку уснул, а я сразу к тебе оттуда.
    - Ох! Не надо тебе туда таскаться с князем Иваном!- пролепетала она.
    Позор Москвы, «Девкины бани», дважды посетил юный император! Он опозорил себя и оскорбил цесаревну тем, что заговорил с ней о том месте, где проститутки продают себя за небольшую мзду.
    Руки Петра снова взялись обследовать её тело.
    - Я тебя люблю, - канючил он, - разреши мне тебя только погладить, поцеловать. Разве муж и жена не так делают?
    - Мы не муж и жена.
    - Разреши мне только тебя погладить, и я обещаю ждать сколько угодно, до самой свадьбы! Я только по титечкам поглажу, а?
    Пётр всё ещё не понимал, что её охватывает желание, его палец чувственно проник в её недра, и она стала похотливо извиваться. Желание разгоралось. Прямо хоть плачь! Да неужели она опозорится и уступит мальчишке? Уступит в чем? Ласки племянника ей не нравились, и она извивалась через минуту уже от злости.
    - Хватит, хватит, хватит, оставь меня, слуги рядом, срамота, - шипела девушка, вяло отбиваясь от рук бессовестного мальчишки, - тебе, православному царю, Петруша, нельзя идти против правильной веры, нельзя допускать кровосмешение.
    - Но Андрей Иванович-то говорит, что можно! – огорошил её Петруша. – Для чего, как ты думаешь, дед создал святейший Синод и отменил патриаршество? Ну, подумай? Я прикажу, и меня обвенчают, с кем захочу! – он гордо взглянул на цесаревну. – Мы будем первыми родственниками из Романовых, кто вступил в законный брак!
     - О, Господи Боже! Этому, не Остерман ли тебя учит? Петруша! – ахнула она. - Остерман – немец и нехристь, как же тебе это не понятно? Давно бы пора понять! Хочешь, я призову сюда своего духовника отца Константина?
    - Не хочу!
    - Тогда убирайся! Прваливай от меня!
    - Нет!
    Петруша, к полнейшему ужасу молодой тётки, опять обхватил её жадными руками и вжался в неё всем свои телом, впился в губы, и застонал. Через одежду Лизета почувствовала его мужское достоинство: а мальчик-то не блефовал, когда требовал от неё ласки, но он вряд ли бы удовлетворил пылкую молодую женщину. Елизавета не знала, плакать ей, или хохотать? Сама по себе, ситуация комическая. Тело Петра росло довольно быстро, вседозволенность развращала его ум, но в целом он оставался ребёнком. Его руки и язык дразнили, не доставляя удовольствия. Его надо было учить, но Лизета учительницей быть не хотела. Ей нужен был ласковый, сильный любовник, не ученик. Чтобы отвлечь императора, девушка спросила, помнит ли он, из-за чего она ходила на богомолье пешком? Пётр в недоумении только пожал плечами. Конечно, он уже позабыл о смерти своей старшей тётки, о перевозе тела, о похоронах.
    - Не забыл! Похороны состоятся в Петербурге, - резонно заметил император. – Я ничего не забываю. В Киль за телом отправлена эскадра во главе с адмиралом Бределем. Тётю Анну привезут и похоронят.
    - А мы?
    - Что, мы?
    - Должны и мы ехать!
    - Куда?
    - В Петербург! Похороны без меня не могут состояться! – закричала Лизета. – И со мной должно поехать не мало народу!
    - Вот и пускай они едут, - с нажимом проговорил обескураженный император. - А мы с тобой останемся здесь. По осенней пороше я собираюсь травить волков, и ты…
    Елизавета перебила его резко:
    - Нет! Я поеду в Петербург!
    - Никуда ты не поедешь, -  прошипел он. - Если не будет свадьбы, тогда отправляемся на охоту. Я сказал! Тёте Анне уже ни к чему твоё присутствие, ведь она скончалась! – Он вдруг заплакал и грубовато, по-мужицки облапил Лизету. – Ты – не её, ты – моя!
    Он разлюбил дедушкину столицу, ему нечего делать в местности, где кроме болот и воды ничего нет.
    Елизавете понадобилась вся её хитрость, чтобы унять Петрушку, заставить его поесть и отвлечься от её особы игрой в карты. Были призваны доктор Лесток, отец Константин Шаргородский и гофмейстер Семён Нарышкин. Последний раз ужинали за полночь. Потом Петра еле уложили в постель. А с утра их обоих разбудил лай собачьей своры. Это за царём прибыл во главе самой любимой своры егермейстер Михайла Селиванов.
    - Ваше величество, ваша Диана ощенилась! – протрубил он.
    Петра выманили именно этим. Государь мигом схватился надевать ботфорты, на ходу отведывая кушанья, приготовленные поваром Лизеты. С ней он попрощался опять по-мужичьи: поцеловал, потом поднял за плечи, потряс и поцеловал снова:
    - Жди, тётушка, недельки через три! Буду!
   

    Но обещанного три года ждут. Государь как уехал, так и пропал. Он то наезжал в Москву, то возвращался в имение Долгоруких на охоту. К тому ж, Лизета не получила ни одного приглашения, ни во дворец, ни в дома знати. Это было похоже на опалу.
    Только одно письмо она получила: отказ на просьбу выехать в Петербург, на похороны Анны Петровны. Елизавета впала в истерику:
    - Я потеряла всех близких родственников за три года! – в исступлении кричала она.
    Что было бы, кабы не лучшие её подружки? Нарышкина да Юсупова, словно носом почуяли, что в беде цесаревна. Они и нашли наилучший выход из положения.
    - Матушка ты наша родная, успокойся, не плачь, слезами горю не поможешь, - дипломатично повела разговор княжна Полина. - Ты не замечаешь тучи над головой, а они собираются, поверь мне! Ей-ей, юный государь в гневе способен тебя уничтожить! Давай-ка лучше мы с моей матерью съездим в Петербург вместо тебя, и отдадим должные почести герцогине Анне Петровне. А ты, пожалуйста, ни о чем не беспокойся. Мы пригласим с собой всех, кто прежде служил твоей покойной матушке и сестрице.
    - И я тоже поеду, - подхватила Анастасия Нарышкина, - я знаю, как тебе дорога твоя Маврушка, так я привезу её сюда, ты и об этом не переживай, моя дорогая. Всё, глядишь и утрясётся наилучшим образом.
    Верховный Тайный Совет уже адресовал депешу губернатору северной столицы Миниху: похоронить останки герцогини Голштинской рядом с гробницами родителей в Петропавловском соборе, 12 ноября текущего 1728 года.
    Маврушку привезли из Петербурга через месяц. Прежняя весёлая хлопотунья была бледна, кашляла и говорила только об Анне Петровне. Лизета плакала вместе с ней, но горе – не море. Вместе девушки взялись за хозяйство и проводили целые дни в делах. Елизавета взялась осуществлять свою мечту пожить в деревне. По её приказу в Александровской вотчине начали возводить дома, зимний и Летний. Она поручила это дело славному Андрею Трезини, любимому архитектору отца, скучающему в древней столице.
    В конце ноября в селе Всесвятском, живущая там на попечении хозяйки, княгини Имеретинской, великая княжна, смертельно заболела. Лизету призвала к больной мадам Роо. Цесаревне пришлось пережить тяжелые минуты. Наталья долго скрывала своё несчастное положение от брата. С лета бедная девочка совсем истончала и исхудала, ни кровинки в лице, щёки и маленькие глаза ввалились. Руки, лежащие поверх одеяла, напоминали палочки, обтянутые сморщенной кожей. Наталья нервно шевелила пальцами и тяжело дышала открытым ртом. Полуживая девочка обвинила Лизету в смертных грехах. Хрипя и заходясь кашлем, потребовала отойти от брата. Слова маленькой ханжи ранили: «лживая тварь», «самая гадкая», «развратница». Опять то же самое! Опасаясь за её рассудок, цесаревна повела себя осторожно. Не чувствуя себя преступницей, поклялась перед Спасителем и Казанской матушкой, отказаться выходить за Петра, остаться только единомышленницей и заступницей государя, и убедить его переехать в Петербург.
    «Христос-бог, - ужаснулась Елизавета, вглядываясь в восковое, с красными пятнами на ввалившихся щёчках, утонувшее в пышных подушках, лицо племянницы, - помоги ей!».
    В таких мучениях прошли сутки. Стало ясно, пора посылать в лес за государем. Встреча сестры и брата была бурной: он плакал, она утешала, кашляла, задыхалась, и он с ужасом смотрел на бездыханное тело, распростёртое на кровати. Потом затопал ногами:
    - Где вся эта лекарская сволочь?!
    Цесаревна подошла и заключила его в объятия.
    - Тише, она ласково провела рукой по взмокшим густым волосам Петруши, - тише, мой родненький.
    В перерыве между припадками, Наталья всё-таки сделала одно доброе дело. Она заставила готового на всё ради неё брата, издать указ о закрытии Преображенского приказа – страшного пыточного застенка. Уничтожив это пугало дедовской эпохи, под нажимом умирающей сестры, император также издал указ о возвращении в Петербург, но оный указ так и остался на бумаге. После этого Наталья надолго потеряла сознание, и все боялись, что она больше не очнётся. Но через час глаза великой княжны медленно открылись, и умирала она в полном сознании, прощаясь со всеми, кто приехал к её одру: с Остерманом, с испанским послом герцогом де Лириа, с Долгорукими и Елизаветой. Последние слова её относились к брату.
    - Не ходи за мной! – подняв руки и заключив в них голову Петра, внятно произнесла умирающая. Потом ручки упали, худенькая грудь в последний раз поднялась и опустилась.
    Великая княжна Наталья скончалась ночью 22 ноября 1728 года от роду 14 лет.
   
   
    После смерти Наташи государь с тёткой виделись каждый день ровно месяц. Она ездила в кремлёвские палаты, где поселился Пётр. И снова в ровные отношения исподтишка вкралась ревность. Теперь он погрубел и жёг тётку воспалёнными глазами. И словно выжег тавро у неё на лбу – её начали всерьёз сторониться, а того хуже, что Долгорукие и испанский посол распускали про неё грязные сплетни. В конце концов, Елизавета засела у себя и принялась готовиться к отъезду. Знала бы, не завидовала участи фаворитки – тут сплошные интриги да подводные камни. Этим она совсем предала государя. Весной Петра снова понесло в лес. Горе-то, оно забывчиво. Берёт своё жажда жизни, и душа юноши пробирается сквозь печаль-кручину, подобно первоцвету -  ранней весной робкий нежный цветок смело выбирается свеженьким из-под снега. То же самое и цесаревна. И она отряхнула тяжелый сон.  С возвращением домой Маврушки, «иностранки», двор её ожил. Подруга много чего поднахваталась у немцев и стала только бойчей, да ходовей. А внешне так и осталась крохотулей. Она считала себя пожившим  человеком, и ей Лизета доверила место старшей фрейлины при своём дворе.
    Неожиданно для себя, Елизавета обратила внимание на своего гофмейстера, кузена Сеню. Он был ровесник её и отличный малый. Восемнадцати лет от роду, он уже являл собой тот самый тип придворного, к которому относился несчастный Виллим Монс. Весёлый, преданный друг, забавный рассказчик и поэт в душе. У отца, петровского кравчего, Кирилла Алексеевича, он перенял добрейший характер, интерес к искусствам и ведению хозяйства. Что же, духу вольной любви стало вольготно в покоях цесаревны. Семён каждый день являлся к ней с докладом. Он красив, - отметила девушка, - хотя рот и глаза выдают лукавую натуру. Она почувствовала себя хорошо с ним. Со щелчком легчайшим, в её пальчиках вспорхнул шелковый веер, скрывая алеющие щёки.
    Нарышкин угодил ей своим искусством. Не озаботясь даже запереть дверь, они оказались на ковре, не разжимая объятий и, долго, неистово, совокуплялись. Лизета потеряла власть над собою. Издав звук, похожий на ржание кобылицы, она сама охотно оседлала  партнёра и припустила на нём вскачь, горячо дыша и выгибаясь.
    «Блуд!» - промелькнуло в голове и быстро погасло. Безразлично, чего скажут.
    Однако же, ей ничего не сказали, но зато сделали.
    Просто однажды она не дождалась Нарышкина к ужину.
    - А где нынче Семён Кириллович-то? – удивилась цесаревна.
    - А он уехал в Гоф-интендантскую контору, - как-то неохотно ответила Мврушка.
    - Да уж ведь уже ночь на дворе, - развела руками Елизавета.
    - Ох, тебе не помешает набраться терпения, матушка моя родная, - отчего-то поглядывая в сторону, пробурчала Мавра.
    Утром уже выяснилось, что Семён Кириллыч увезён в Горенки.
    - Господи спаси! Кем? – вскричала Елизавета.
    - Князем Иваном Долгоруким, – Григорий Будаков, из костромских дворян, один из верных служителей цесаревны, докладывая ей, отводил глаза в сторону. – Семён Кириллыч у вас, ваше высочество, более не служит. Ему велено подыскать себе какое-нибудь дело, например, подойдёт заграничный вояж.
    - Хорошо, что ещё не в армию, - вздохнула цесаревна. – По гвардии Нарышкин чином поручик, так значит, в армии – прапорщиком быть ему. Опять милость князя Ивана? Куда поехал-то Семён?
    - К отцу пока, в деревню, - ответила ей на другой день Анастасия. – Болен его отец. - И заплакала. - Беда пришла, голубушка ты моя, цесаревна, больно худ наш с тобой дядюшка Кирилл Алексеич, разбил его паралик. Государь в юности своей жесток. отправляя Сеню в заграничный вояж, отрывая от умирающего отца сына!
    У Лизеты закружилась голова от жалости и досады. Она подождала три дня, четыре: государь у неё дома больше не появился. Знать, забыл. В каком-то отчаянном порыве и чертыхнулась она, как простая девка:
    - Ох, была бы моя воля! Хоть бы чёрт кого-нибудь мне послал! А, Маврушка? Как ты думаешь, может, теперь я не выйду ни за кого замуж? Эх, подруга, понюхала я уже воли-то!
    Они уже были готовы уехать в Александровское, да дело было за штатом. Цесаревна должна была назначить новых людей на места камергера и двух камер-юнкеров – на места упалые. Её посоветовали двух братьев Шуваловых, из небогатой дворянской семьи - камер-юнкерами. Юного Мишеля Воронцова, из древнего обедневшего рода, известного ещё во времена Ивана Грозного, служившего у неё пажом, было решено повысить в должности - камер-юнкером тоже. Пажами остались братья Жеребцовы. И почти перед отъездом к ним прибилась ещё одна персона. К цесаревне наниматься пришёл праздношатающийся после ссылки бывший кавалер Монсов и поэт Егорка Столетов. Лизета приняла его по старой памяти – секретарём. А уж напоследок облагодетельствовала и в гости пригласила бывшего шута Ивана Балакирева, тоже освобождённого из ссылки. Балакирев, в отличие от Егорки Столетова, служил в Семёновском полку в чине сержантском. Перед отъездом цесаревна даже развеселилась: добро же! К ней явились оба Монсовых конфидента разом – точно сор из мешка, будто снег на голову! И почему-то вдруг от обоих этих шутов, равно как и от деревенских воспоминаний, повеяло на неё счастьем, весельем и детством.
    Она заспешила уезжать. Оставаться в летней душной Москве было обидно.