Без настоящего

Я медленно брел по пустынной улице, не обращая внимания на холодную погоду. Воздух был насыщен влагой и солью, будто ветер принес запах далекого моря. От холода пальцы сводило, а дыхание вырывалось облаками пара, растворяясь в темноте. Ливень заливал все вокруг, хлестал меня по лицу и рукам, словно желая вытеснить из города последние следы жизни, но я втянул на голову капюшон и осматривался в надежде встретить кого-нибудь из мне подобных.
Дорогу освещали редкие фонари — старые, ржавые, с облупившейся краской на столбах. Их тусклые желтоватые круги света едва пробивали стену дождя, превращаясь в дрожащие пятна на мокром асфальте. Под каждым фонарем клубился пар, словно там дышала сама улица, усталая и забытая.
В многоэтажных зданиях кое-где еще горели окна — теплые прямоугольники света в черных коробках фасадов, будто глаза полусонных великанов. Однако я знал, что это ненадолго: рано или поздно и эти последние огни погаснут. Не работали ни кафе, ни магазины, ни фабрики, не двигался транспорт. Стоявшие машины были давно оставлены — запотевшие, с облупившейся краской, с ржавыми разводами на кузовах. На некоторых еще держались следы прежней жизни: детская игрушка на сиденье, забытая сумка, бумажный стакан в подстаканнике. Город считался практически пустым, заброшенным как ненужная вещь — без цели, без смысла, без дыхания.
Хотя пуст – это понятие относительное. То там, то сям впереди и позади меня возникали из пустоты люди — тени, силуэты, очертания человеческих фигур, сотканные из воздуха. Они смотрели по сторонам, фыркали, видимо, проявляя недовольство увиденным, и исчезали. Просто растворялись в воздухе подобно привидениям, оставляя после себя легкий шорох, будто ткань реальности сминалась и тут же расправлялась. Иногда я чувствовал, как мимо проходит слабое дуновение — след их перемещения, след чьего-то прошлого или будущего.
Это неискушенного человека такой фокус мог бы повергнуть в ужас, но сейчас многие знали, как нужно перемещаться во времени. Да, да, люди научились путешествовать в прошлое и будущее, и это оказалось делом совсем простым. Просто группа физиков в один прекрасный — или, может быть, не прекрасный — день сделала открытие. Они нашли способ свернуть временную ткань, словно лист бумаги, и соединить любые две точки. А позже конструкторы собрали машину времени — изящную, миниатюрную, размером с обычные ручные часы. Тонкий металлический корпус, блестящий циферблат, несколько крошечных кнопок, а внутри — целая бездна формул и полей, переплетение квантовых потоков. Устройство не требовало топлива, только решимости.
Вначале путешествие доверили ученым-историкам — тем, кто мечтал увидеть собственными глазами исчезнувшие эпохи. Но стоило первой волне вернуться и рассказать о чудесах древнего мира, как коммерция взяла всё в свои руки. Производство машин поставили на поток, упаковав чудо в стильные коробки и добавив рекламу с улыбчивыми лицами. Цены оказались доступными для любого гражданина, и вскоре время стало достоянием каждого живущего на планете. Люди исчезали из настоящего, растворяясь в нём как капли дождя в лужах, — кто в будущее за новыми возможностями, кто в прошлое за утешением, а кто просто от скуки.
И теперь улицы, когда-то полные жизни, остались в распоряжении таких, как я — тех, кто по каким-то причинам всё ещё выбирал настоящее.
Цели путешествий у всех были разные. Одни хотели вновь ощутить радость встречи с давно умершими родителями, обнять мать, почувствовать запах родного дома, услышать смех отца, которого не было десятки лет. Другие стремились вернуться в детство — пройтись по коридору своей школы, которой давно уже нет, сесть за парту, где когда-то лежали потрепанные учебники и исписанные тетради. Кто-то жаждал вновь пережить мгновение собственной славы — увидеть, как он, юный и дерзкий, пересекает финишную линию на стадионе под восторженные крики трибун, или как Христофор Колумб, в сиянии закатного солнца, впервые ступает на землю Нового Света.
А были и такие, что искали не восторга, а знания: они снимали на видео восстание Спартака, стояли под стенами Трои, наблюдали, как бомбили фашистскую орду под Сталинградом. Их архивы хранили свидетельства того, что история — не набор страниц в учебнике, а дыхание, боль, огонь и пепел.
Третьи же отправлялись в будущее — туда, где города парили над облаками, где люди гуляли по куполам Марса и Селены. Они искали доказательства, что человечество не исчезнет, что звезды действительно стали ближе. Кто-то летел туда ради спасения: излечиться от болезни, которую современная медицина считала приговором, или просто узнать, сколько ему отмерено времени.
Поэтому не удивительно, что по дороге я встречал мужчин и женщин, одетых не только не по сезону, но и не по сегодняшнему времени. Передо мной мог пройти человек, укутанный в звериные шкуры, с копьем в руке — будто только что вернулся с охоты на мамонта. За ним — статный офицер наполеоновской гвардии, с саблей у бедра и перьями на кивере, уверенный в своей победе и чести. Через несколько шагов — высокий, темнокожий мужчина в перьях и ожерельях из кости, с раскрашенным лицом, словно вынырнувший из священного обряда ацтеков. А следом — египетский жрец, с гладко выбритой головой и узким золотым ошейником, несущий в руках сосуд с благовониями. Были и другие — в сверкающих скафандрах, с отражающими стеклами шлемов, предназначенных для полета на Юпитер или Сатурн. Их шаги оставляли на мокром асфальте следы из другой эпохи, из другого мира. Каждый выбирал себе не просто время — целую жизнь, в которой хотел раствориться.
Все это кажется прекрасным. Да только не так. Настоящее перестало интересовать людей. Города пустели, улицы зарастали травой, и ветер разносил по ним пыль и клочья сухих листьев. Стены домов облезали, штукатурка осыпалась пластами, крыши проваливались. Ржавели трамваи — их колеса давно вросли в землю, и теперь по рельсам текли ручьи дождевой воды. Площади, когда-то шумные, превратились в джунгли из бурьяна и диких кустарников, мостовые потрескались, а витрины магазинов покрылись темной пленкой пыли и паутины.
В квартирах царствовали тишина и запустение: на полках — книги, покрытые серым налетом, на столах — застывшие чашки с высохшим кофе. Электричество то появлялось, то исчезало, как будто и само не знало, стоит ли питать этот мир.
Жизнь практически остановилась. Люди ушли — в прошлое, в будущее, кто куда. Настоящее стало пустым промежутком, временной бездной между «было» и «будет». Правительство ничего не могло сделать: все попытки вернуть граждан заканчивались ничем. Настоящее вышло из-под контроля, а ловить тех, кто скользит между веками, — все равно что пытаться удержать тень руками.
Тут возле меня возникло очертание женской фигуры. Пространство словно дрогнуло — линии домов на мгновение исказились, как отражение в воде, и из этого дрожащего воздуха вынырнула она. Дождь будто не решался касаться ее: капли, приближаясь, меняли траекторию и скользили мимо, будто натыкаясь на невидимую оболочку. Я невольно отпрянул в сторону, глядя, как из прозрачной дымки постепенно проступают очертания женщины.
Она была высокой, изящной, с прямой осанкой. Светлые волосы, влажные от тумана, обрамляли лицо, которое казалось почти нереальным — слишком гладким, слишком правильным, словно созданным не природой, а воображением художника. На ней был длинный плащ из какой-то мерцающей ткани — тот отражал свет фонарей и дождевые блики, переливаясь то серебром, то сталью. В ее руках блеснул металлический браслет с вкраплениями светящихся точек — устройство управления временем. Женщина огляделась, словно пытаясь определить координаты, и уже хотела перепрограммировать свою машину на новую дату, как я, вдруг узнав ее, крикнул:
— Светлана!
Она вздрогнула и подняла глаза. На лице отразилось изумление — почти страх.
— Артур? Это ты?
— Я, — с горечью ответил я, разглядывая свою невесту, которая сбежала накануне свадьбы двадцать лет назад. Тогда ей отец подарил машину времени, и Светлана решила её испытать, отправившись в прошлое всего на полчаса. Но вернулась она не скоро… Вернее, не вернулась вовсе — по крайней мере, не для меня. Прошли годы, десятилетия. Я успел забыть её смех, её голос, забыл, как она пахла весной и кофе, и даже то, как держала мою руку.
А она, похоже, не изменилась. Или время действительно щадит тех, кто умеет его обмануть?
Её исчезновение никого не удивило — в те времена люди уже привыкли к пропажам. Все жили где-то между веками, между жизнями, и никому не было дела до тех, кто оставался в настоящем. И всё же было странно и почти мистично, что именно сейчас, спустя столько лет, я встретил Светлану — на этой улице, где когда-то мы ходили, взявшись за руки.
Тогда здесь кипела жизнь: играла музыка из открытых окон, гудели машины, мигал светофор, на перекрестке смеялись подростки, торговцы выкрикивали цены на уличных лотках, а толпы людей, спешащих по делам, наполняли воздух движением и шумом. Казалось, сам город дышит, живет, пульсирует.
Теперь же — тишина. Только хлест дождя, шепот ветра в разбитых окнах и глухое бульканье воды в лужах. Всё вокруг было мертвенно и холодно, словно кто-то выключил звук жизни.
— Ты постарел, друг мой, — протянула Светлана, глядя на меня с легким удивлением, как на музейный экспонат, который случайно ожил. В её взгляде не было жалости — лишь любопытство, почти научное. Наверное, так оно и было: я оставался единственным, кто жил в настоящем, и для остальных стал чем-то вроде анахронизма, редкого артефакта из давно отжившего века.
Современность? Какое странное слово. Ведь нет настоящего, если всё время разбросано между «до» и «после». Люди утратили саму точку отсчёта. Полная философская абракадабра.
— Время не щадит никого, — тихо сказал я.
Я откинул капюшон и подставил лицо дождю. Холодные капли стекали по щекам, словно стирая остатки эмоций, но где-то глубоко внутри всё вспыхнуло — память, боль, нежность. Я продолжал любить её, хоть и не хотел в этом признаваться — ни ей, ни себе. Может, я просто любил то время, когда мы были вместе? Когда всё было живым и реальным, а мир ещё имел смысл. Или, может, я просто скучал по самому себе, по тому Артуру, который верил, что любовь и будущее возможны в одном измерении.
— Но время можно обмануть, — усмехнулась Светлана. — Я была в прошлом, видела жизнь своих предков. А потом отправилась в будущее — и видела, как живут мои потомки. Это удивительный мир.
— Потомков? — я нахмурился. — Ты вышла замуж? Когда — в будущем?
Светлана пожала плечами, будто вопрос был неважен:
— Не знаю. Настоящего я не знаю. Наверное, это будет… потом. А в будущем можно продлить жизнь на триста-четыреста лет. Поэтому мне там интереснее.
Я молчал. Слова утонули в шуме дождя. Она стояла передо мной — красивая, вечная, недостижимая. А я понял вдруг: между нами пролегло не двадцать лет, а целая эпоха. И никакая машина времени не могла бы вернуть то, что осталось в прошлом.
Светлана нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, словно не могла долго стоять на одном месте — будто само время тянуло её за рукав, требуя продолжения пути. Она смотрела куда-то мимо меня, поверх дождя, поверх всего, что осталось от нашего города, — туда, где нет боли, воспоминаний и ошибок. Потом тихо сказала:
— Извини, что испортила тебе судьбу. Но, видимо, нам не суждено быть — ни в прошлом, ни в будущем. Прощай!
Голос её дрогнул, и я заметил, как она чуть опустила глаза, словно боялась увидеть в моём взгляде укор или прощение. Пальцы её дрожали, когда она подняла руку к запястью, где на браслете мерцали крошечные огоньки. Она, возможно, боялась не меня — боялась самой паузы между мгновениями, боялась остаться хоть на секунду в настоящем. Светлана нажала кнопку.
Мир ослепила вспышка — ослепительно белая, с резким шипением, словно воздух рассекли невидимыми лезвиями. На мгновение дождь застыл в воздухе, капли повисли между небом и землей, отражая этот свет, как россыпь стеклянных осколков. Потом всё рухнуло обратно: вода с гулом обрушилась на землю, ветер ударил в лицо, а на том месте, где только что стояла Светлана, остался лишь слабый запах озона и тонкий след тепла, тающий под дождём.
Она исчезла — как мираж, как воспоминание, как время, которое невозможно удержать. Я был уверен, что навсегда.
Прошлое… оно всегда кажется длинным, но на самом деле — это лишь короткий миг во временной линии. Люди бегут туда, чтобы подсмотреть за героями, ощутить чужую доблесть, чужую славу. Все хотят смотреть, как наши предки сражаются за независимость, или как потомки строят новые миры, хотя сами ничего для этого не сделали. Все жаждут пользоваться плодами чужих трудов — цивилизациями будущего, комфортом, свободой, технологиями, — не приложив ни малейшего усилия.
Настоящее стало паразитом времени: оно высасывает память из прошлого и надежду из будущего, но не рождает ничего своего. Это бледная тень между «было» и «будет», крошечный миг без смысла и цели. Никому не интересно жить здесь и сейчас, потому что здесь нет легенд, нет славы, нет вечности — только серый дождь, пустые улицы и я.
Но только не для меня. Я — тот, кто никогда не перемещался между веками.
Я единственный хранитель сегодняшнего дня, страж опустевшего настоящего.
Поэтому я брожу по мертвым улицам — среди теней людей, исчезнувших во времени, среди домов, чьи стены помнят, как звучала жизнь. И пока я иду, дождь всё так же стучит по асфальту, будто отмеряет ритм не часов, а самого существования — моего последнего дня в мире, где никто больше не живёт сейчас.
(16 июня 2014, Элгг,
Переработано 26 октября 2025 года, Винтертур)