Богдан 22

22.

Прошло около полугода, может чуть больше. Деревья стали сбрасывать пеструю листву, и со дня на день ждали снега. Настала глубокая осень.

- Мир сдвинулся, и все мы поменялись… - однажды ранним утром сообщил Виктор.

- Мила нет, идет война… - по слогам произнесла женщина. Антон учил ее русскому языку седьмой месяц. А так как сам не мог произносить букву «р», то и Ингер так учил.

- Мир! Мирррр! – сколько раз повторять, Ингер! Этот ладно, непутевый, но ты то! – раздражался Виктор.

- Непутевый? – женщина вопросительно посмотрела на Антона…
Антон лишь пожал плечами и улыбнулся. – This is no translate my dear

Шведка осталась жить в землянке с мужчинами.

Снаружи война шла своим ходом, то крича, то заикаясь, то застывая в ожидании чего-то.  Наверно мира. Кажется,  всем все стало ясно, отчего и почему и зачем для чего все это затевалось.

Мир хрупок, и его значение начинаешь понимать, лишь тогда, когда он рушится…

Мир как тонкое стекло, если чуток не рассчитать силы, то стекло треснет, и осколки обязательно тебя порежут, выпустив каплю крови.

Кому-то обязательно будет больно…

Жильцы привыкли к рвущимся снарядам, и старались себя не выдавать. Пару раз пришлось замуровывать двери в землянку, т.к. началась «гражданская». Люди со старыми винтовками, автоматами рыскали  по лесу, создавая шум вокруг себя. Но потом все стихало, и даже птицы не смели петь, потому что земля несла траур.

В воздухе витали изменения, но они не поддавались разуму. Это ужасное ощущение. Ты хочешь понять нечто, и вроде понимаешь, но… как прерванный опыт замыкания цепи на уроке физики и мысли превращались в Броуновское движение, мелькая перед сознанием.
 
За первое полугодие произошло семь извержений вулканов, Йеллоустон пыхтел весь прошлый год, и не без помощи человека, все же разревелся как малыш, выплеснув горячие слезы  на половину мира.

До России не дошел его безумный крик, но отголоски были слышны даже глухому.

Люди стали другие. Странные. Веры в них больше не было. Они жили группами, одичали, и превратились в зверей.  Нет, не внешне, внутренне. И это очень страшно. Чужое горе никого не трогало. Смеяться тоже разучились. Или смеялись над тупым, примитивным. Над чем смеяться то не хочется, потому что  это мерзко и низко.

Если раньше тянулись к материальному, то теперь к низшему – инстинктам. Еда, размножение и убийство стали тремя извилинами в их мозгу. Все, кто думал или хотел жить по-иному, тут же уничтожался. Это был возродившийся фашизм.  Его взрастили как оружие. Была бойня. План сработал. Почти удалось... Это было страшнее всех войн, это был бой без правил. Стоило споткнуться тебя тут же добивали.

Они ходили по городам и выли. Выли, потому что еды не было, ничего не было. Сожрали всех, кого находили.

Но свет всегда побеждает темноту. А в стране остались люди, которые были еще с душами внутри. Которые стали изгоями, но они были счастливые, потому что вера в них жила. Их немного, но это немного давало надежду. Кто где прятались те, кто мог сам думать.