В плену свободы. Глава 12

Глава 12

Алан резко проснулся от жары и нехватки кислорода. Он лежал в одежде, вокруг его оплело одеяло, голову придавила подушка, а нос уткнулся в накаленную батарею. В первые секунды он не сразу сообразил, где находится, но тут послышались всхлипывания, какие бывают при насморке. Он повернулся и не прогадал. За столом сидел Льюис и сморкался. И ему, черт возьми, был к лицу этот насморк, настолько он был неприятный. Всхлипы иногда перебивал редкий стук клавиш и резкие звуки рвущихся листов.

- Доброе утро, Льюис. Который час? – спросил Алан, зажмурившись и потирая лоб чуть выше переносицы.

- Как же, доброе. Половина пятого.

Алан пожалел, что спросил, во-первых, из-за того, что ему пришлось выслушивать этот надменный ответ, а во-вторых потому, что сейчас половина пятого, а это означает, что ему вряд ли станет лучше даже на следующее утро. Алан поднялся, немного размялся и ушел в ванную принять душ. Как только он
вышел, в квартире уже был Ансельмо.

- Ужасно выглядишь, Ал. Хотя вчера все было еще хуже. Вы так напились с Эдом, что он уснул прямо на барной стойке, а мы с Оскаром вдвоем тащили тебя сюда, подумав, что на воздухе тебе станет лучше, но, раз ты ничего не помнишь, значит и не стало. Но ты всем очень понравился, это точно. Я сейчас снова ухожу, ты со мной?

Они вышли на улицу и поначалу двигались к подземке, но Ансельмо свернул куда-то в сторону, как всегда пообещав, что Алан не пожалеет. Они медленно прошли через узкие арки старых зданий, плетясь за обнявшейся парочкой.

 – Если торопишься, никогда не пристраивайся за парочками. Для них время течет иначе. - Заметил Ансельмо и на этих словах они вышли на небольшую площадь, посреди которой стоял абстрактный и с виду невероятно тяжелый памятник, который вокруг облепили винтажные лавочки с коваными ручками и спинками. Рядом с памятником играл уличный музыкант, раскрывший под ногами чехол своего саксофона. Его игра наполняла площадь присущей уличной музыке трагичностью и нотками отчаяния. Проходя мимо, они кинули ему по монетке, на что он просто прикрыл глаза в знак признательности. Ансельмо тихо подошел к лавочке, где сидела старушка в огромных очках с опухшими глазами и руками, в руках она держала несколько книжек. Он вынул руки из карманов и мягко опустил их на плечи старушки.

- Ансельмо, это ты, милый мой? – тоненьким голоском произнесла она, - рада тебя видеть, хотя ты для меня стал почти силуэтом. Дрожащими, со старческими пятнышками руками, она дотронулась до него. - Я принесла тебе еще несколько книжек, посмотри. В одной мировая поэзия с моими переводами, а в другой моя собственная. Наконец, меня издали маленьким тиражом. Знаешь, Ансельмо, ты меня очень выручаешь со своими друзьями, без вас бы я не протянула, - надрывающимся голосом и со старческой расстановкой промолвила она.

- Марина, я же говорил, все у нас получится. Смотрю, Мила нарисовала для тебя чудесную обложку, - сказал Ансельмо, взяв в руки одну из книжек, - правда, она очень красивая, и стихи твои замечательные, и когда я их читаю, Марина, они меня всегда вдохновляют. А ты ведь знаешь, что нет высшей похвалы. Я сегодня с другом, и хочу для него купить пару твоих книг, в твоей сумке есть еще пара книг?

Они мило побеседовали еще какое-то время, затем Ансельмо купил четыре книги, две для себя и две для Алана.

- Этой женщине вдвое больше лет, чем обоим нам в совокупности. Однажды мы с Эдом прогуливались здесь как-то и встретили ее под дождем, читающей вслух стихи, своим тонким, надрывающимся голоском. Стихи были просто замечательные, и я был приятно удивлен, когда узнал, что они ее собственного сочинения. Жизнь у нее тяжелая, она осталась совсем одна, живет в нищете, но как говорят, самые гениальные вещи всегда творят на чердаках, и в случае с ней, это правда. И я пребываю в отчаянии, обуреваемый первородной злостью, когда слышу про успех писателей, каждые полгода выпускающих сортирное чтиво про вампиров или этих феминисток-детективов. Но эта… эта женщина чувствует жизнь как никто другой. Это как обнажить провод и дотронуться до него под напряжением. Только тогда почувствуешь ток. И только в таких условиях, в которых она всегда жила, можно почувствовать жизнь. Мы с Эдом были настолько очарованы и одновременно подавлены, что мигом предложили обитателям Утопии помочь этой женщине. У Адама есть знакомый в одном увядающем издательстве, помогающем малоизвестным авторам, и это, скорее всего, его последний тираж. Мила взялась за оформление и написание, а Марина ей диктовала. Еще с прежних лет у нее остались рукописные переводы многих величайших авторов или же напротив, неизвестных, как она. И вот, почти весь тираж скуплен, и я безмерно рад тому, что успел исполнить мечту этой прекрасной женщины. И ведь знаешь, таких историй загубленной жизни великое множество. Как минимум по две на двадцать квадратных метров. Тот саксофонист – Вильям, к примеру. У него было две любви: его оркестр и его жена. Но умирая, жена его долго болела, он был вынужден сидеть рядом с ней, за что его исключили из оркестра. Одна любовь ушла вся и сразу, иначе и не бывает. И вот что, Алан – готовься к неудачам, если ты серьезно решил стать писателем, толковым писателем. Знаешь, я ведь однажды написал роман. Он мне действительно нравился, а это значило очень многое.  Я не люблю говорить об этом, а потому ты слышишь это только сейчас. Мой роман украли, и, поскольку я отдал единственную рукопись, то ничего не смог доказать. Долгое время я был сам не свой, два года моей жизни были вырваны заживо, оставив кровоточащие по сей день раны,  целое наследие моих мыслей были изданы под именем вычурного писателя, теряющего хватку. С тех пор я не брался за прозу.

Когда Алан дослушал Ансельмо, его обдало обжигающим холодом, покалывавшим спину. До сих пор он не думал о неудаче, он просто не имел права, ведь для него писательство стало жизнью, он никогда не сможет заниматься ничем другим. Он понял это сразу, как только написал свой первый рассказ. Теперь весь мир был для него чистым листом и видел он его уже иначе. В эту минуту ему захотелось убежать домой, схватить все свои листы и спрятать их, зарыться вместе с ними под толстым слоем земли, затолкать под ребра, где их никто и никогда не найдет. Спрятать от этого грязного мира. И в эту же минуту Алана озарило. Он вмиг осознал, почему Ансельмо больше не видит смысла в существовании и почему не видят все остальные. Ведь все страдания, вся эта боль и гниль вокруг должны быть оправданы. Все в этом мире должно быть как-то оправдано. И они оправдали. Оправдали, наименовав это бессмыслицей, и отреклись от поиска истины. Они просто сняли с себя все обязательства, прикрываясь этой грязной пеленой. Так проще, так все оправдано. И он почувствовал, что они с Оливером одни против этого мира, единственные, кто еще не сдался. Все люди в Утопии чудесные, но они сдались, твердят все об одном и том же, об этой бессмысленности бытия. Они просто сдались. Встретились однажды со страданиями и сдались.

- Ну же, Алан, все не так плохо. Не принимай это на свой счет. Я сглупил, я доверился не тем людям, я просто забыл о том, какими бывают эти самые люди, - продолжил Ансельмо, поймав изувеченный взгляд Алана.

- Мне жаль. Правда, очень жаль.

- Я видно, слишком много желчи излил на тебя. Но знаешь, у некоторых все складывается иначе. Помнишь Уиллиса из Утопии? Постой, я и забыл, в каком ты состоянии там пребывал. Так вот, через месяц мы отмечаем выход в свет второй его книги и, судя по прогнозам, тираж будет немаленький. Он даже сможет не работать долгое время. Сейчас он зарабатывает тем, что перепечатывает тексты в конторе.

- Вторая книга, а он все еще перебивается  на дешевой работенке? Неужели ему так мало платят за книги?

- Ох, Алан, ты, видно, совсем ничего не знаешь, мне вновь придется тебя разочаровать. Богатые писатели – миф, выдуманный бедными писателями. Лишь единицы, избранные везунчики награждены самой судьбой и ее ветреной подругой удачей. Не тешь себя лишний раз мечтами о кругосветных путешествиях и о виллах у самого моря. Меньше ожидаешь – больше получишь.

Для Алана это был второй удар. Все его мечты о прибрежном счастье Хелен и о путешествиях вдруг скомкались точно грязный, убого исчирканный лист и были вдавлены тяжелой ступней в слякотный асфальт. Он пытался размять этот замусоленный листок, вернуть все обратно, бился в тихом отчаянии, и, наконец, сдался. Пора принять правду, Алан. Ты слышал об этом раньше, ты читал об этом, ты все это знал, но не принимал. Но взгляни, ты почти дописал книгу, и только сейчас поник духом. Ты молодец, ты хорошо держался. Ты писал без отчаяния, тебя питали чистые мечты, и ты не хватался за них как безумец. Ты почти закончил книгу, и это главное. А теперь потерпи, потерпи еще немного и допиши ее до конца. Это будет хорошая книга, вот что важно. Алан не ответил Ансельмо, только тяжело вздохнул и издал грузный звук. Они прошли еще немного и распрощались. Алан вернулся домой, накормил пса, который прибегал все реже, и, как и предполагал, провел лежа в постели весь оставшийся день, охваченный слабостью. Он пытался прочитать одну из книг Марины, но раз за разом ловил себя на том, что перечитывал одну и ту же строчку. Разум его был забит ненавистными мыслями о завтрашней работе, только сейчас он чувствовал страх, раздумывая о том, что до конца дней будет за гроши продавать одежду этим странным людям, то и дело снующим между рядами разноцветных тряпок. На этих мыслях он и уснул, а когда открыл глаза, уже было раннее утро. Словно и не спал. Он встал с кровати, оглядел квартирку мутным, сонным взглядом, не заметил, как оделся, и вышел на улицу, где сумерки только начали отступать перед рассветом. Спустившись в подземку, он вновь возненавидел мир, уткнувшись носом в сальные волосы прижавшегося к нему тучного мужчины. В магазине с ним начал работать новый парень, но он никак не мог вспомнить лица предыдущего, а потому ничего и не изменилось, только повелось, что новенькому Алан плохо жал руку, вечно попадая пальцами в его влажную ладонь. Отработав смену и вернувшись домой, Алан до утра стучал по клавишам печатной машинки. В эти часы он был неподдельно счастлив. Жаль только, что пишется легче ночью. Завтра будет тяжелее работать. Прошло еще две недели, и книга была закончена. Алан пребывал в трепетном предвкушении, ведь скоро все станет ясно. Его жизнь должна измениться, она больше не может стоять на месте, ведь он заживо умирает, задыхается. Ему было и страшно, но страх был похож на тот, который чувствуешь перед прыжком с большой высоты. Страх перед вожделенной неизвестностью. Он решил отдохнуть какое-то время, предаваясь по вечерам только чтению и сну. К тому же, он толком и не знал, что делать дальше. Знал только, что придется нелегко. Вернувшись однажды домой, под дверью он обнаружил записку, оставленную Оливером, где он сообщил о месте и времени встречи. Алан сильно обрадовался, ведь ему было о чем рассказать. Да еще и это чудесное место – Утопия! Ему точно понравится. Оливер ждал его в «Уставшем небе», и, судя по его состоянию, ждал долго. Рядом с ним сидел мужчина старше их лет на десять, вернее сказать, он распластался по стойке, совсем опьянев.

– А-а-алан, - протяжно вскрикнул Оливер, взмахнув стаканом, - присаживайся. Как же я рад тебя видеть! Это Мартин, мы работаем в одном отделе. Встретил его, когда шел сюда, ну и предложил ему выпить. А пьет он быстро и много, но так же быстро отрубается, ты только глянь на него, - толкнул он его одной рукой и сам чуть не свалился, проскользив пальцами по стойке. Суда по всему, Оливеру было недолго до Мартина.
Алан приобнял Оливера и похлопал его по спине, а сам поразился тому, как он изменился. Расстегнутый пиджак, распущенный галстук, перекинутый за спину, взъерошенные волосы. В его взгляде не было прежней стойкости, он словно обмяк.

– А я тут к работе привыкаю! – запинаясь, с третьего раза проговорил Оливер, - а знаешь, не так уж все и плохо. Да! Я просто не успеваю думать об остальном. Знаешь, у меня в голове все эти бумажки, и их шелест все отлично заглушает. Просто нет времени, да и желания думать обо всем этом. Мне тут сегодня показалось, будто я в тюрьме, только с выходными и праздниками. А знаешь, как я это понял? – Подносы! – воскликнул он, резко махнув рукой в сторону официантки, - под-но-сы! Обедая в столовой, мы все идем с подносами. И этот пиджак на мне, как форма. Черт подери, как это было похоже! А в целом, не так уж и плохо. - Подвел он итог и сделал большой глоток. – Мы хотим быть богатыми бродягами. Богатыми бродягами! – вскрикнул он и положил голову на руки, распластавшиеся по стойке.

Алан заказал себе выпить и молча сидел. Он так вожделел увидеть Оливера, но его здесь не было. Оливер был уничтожен, повержен, а если что-то от него и осталось, то было залито толстым слоем алкоголя. Неожиданно Мартин слез со стойки, выровнял спину, протер рукой потное лицо и, поставив локти на стойку и оперев подбородок на кулаки, проговорил, улыбнувшись: - А еще он забыл рассказать, что я так же быстро трезвею. Слушаю я вас, и вспоминаю себя. Сложно поверить, но я был таким же, - задумчиво и с ностальгией в голосе продолжал он говорить, указав на свою лысеющую голову, - жизнь мне тогда казалась бесконечной, как и мои волосы, не то, что сейчас.

– И что, жалеешь о прожитом? – Алан бросил на него вопросительный взгляд.

– Жалею ли я о том, что так прожил жизнь? – Определенно. Но будь у меня второй шанс, прожил бы я ее иначе? – Нет. И не потому, что не хотел бы, а потому, что не способен. Я заурядный человек и даже линии на моей ладони говорят об этом. Посмотри. Видишь? И вы все – вы тоже обычные люди, а не властители мира, как вам кажется сейчас.

– Заткнись, - пробормотал Оливер, не подняв головы.

 Мартин, не обратив внимания на его слова, продолжил, - мечты они на то и мечты. Если бы они исполнялись, были бы они мечтами? – То-то и оно! Я знаю, что я далеко не самый несчастный, и для меня это хорошее успокоительное, а если запивать еще и вот этим, - указал он на пустой стакан, - тогда все кажется еще лучше. Ничего страшного, многие приличные люди пьют, а те, кто стесняются, скрываются в полумраке, царящем в таких вот заведениях. Но порой я самый несчастный. Для этого даже определение придумали – кризис среднего возраста. Люди такие люди. Придумывают названия своим безумствам и относятся к этому, как к норме. Будь он проклят – этот кризис! Каждый раз он напоминает мне о свободе. Но пока я не одинок, я не чувствую себя свободным. Честное слово, иногда мне хочется, чтобы все мои близкие и знакомые уселись в одном автомобиле и разбились. Уверен и для такого желания есть какое-нибудь определение. Иногда мне легче, и я просто прихожу домой, смотрю на свою жену, чувствую, что люблю ее, но мне ужасно тошно от того, что она настолько хорошо знает меня и в свои тридцать пять лет, я хочу чувствовать себя так же одиноко, как чувствует себя сопливый подросток лет в четырнадцать. Я даже свято верю в то, что буду счастливее, если уйду. Порой я хочу кинуться на первую встречную девушку и затащить ее в постель, только для того, чтобы почувствовать, что я еще способен на это. Но я честен перед женой, только не знаю, верность это или слабость. У меня есть двое детей, и не стоит говорить, что они для меня - жизнь. Но во время этого чертова кризиса, глядя в их наивные глаза, я вижу не их будущие свершения и возможности, а мои собственные и упущенные. А кем я только не мечтал стать! Каждый год мечтал о чем-то новом. А знаешь, что мне мешало? Я встречал людей, которые сильнее меня. Ты когда-нибудь хотел стать писателем? Не отвечай, все хотели. И вот когда ты читаешь книгу классика, проникаешься его неземным слогом, а затем смотришь на свои наброски, что ты чувствуешь? Понимаешь, о чем я, а? Конечно понимаешь. И я боюсь людей, которые сильнее. В них есть что-то первородно-животное, неукротимое, внеземное, если хотите. Нет, они вовсе не люди, я не верю! Ведь перед ними я чувствую себя человеком, как никогда. Средним, заурядным человеком со свойственной ему ничтожностью. Меня ставили на место, и это правильно. Чем бы я не занимался, я всегда встречал тех, кто сильнее меня, и они сводили на нет всю мою веру в себя самого. Так я и добрался до этой работы, и я делаю ее хорошо, неплохо зарабатываю, обеспечиваю свою семью. Может, иногда нахожу новое хобби и трачу на него свободное время. Раз в год слетаю куда-нибудь. И знаешь, что самое отвратительное? – Порой мне кажется, что я счастлив. Я начинаю ненавидеть себя за это, и тогда меня вновь одолевает этот долбаный кризис, и я словно просыпаюсь. Понимаешь о чем я? Жизнь – она похожа на сон, просыпаешься раз в месяц, заливаешься успокоительным, - вновь он ткнул пальцем в стакан, - и снова засыпаешь. «Да, жить жизнью, которую я не планировал…» - услышал эту фразу в каком-то фильме, и уже больно она мне понравилась.

– Ты просто неудачник! Заткнись, - уже громче крикнул Оливер, слегка приподняв голову.

Мартин спокойно взглянул на него и продолжил: - Это все ваш возраст. Вы все хотите казаться сложнее, умнее, чем есть на самом деле, ведь это оправдывает ваше существование. Я помню, как все это началось. Это один из тех странных дней, когда ты просыпаешься и видишь все иначе. Ты понимаешь, о чем я? – Алан кивнул в ответ, вспоминая свою давнюю поездку к Хелен, а Мартин продолжил, - ты смотришь в зеркало и понимаешь, что уже никогда не будешь так красив, как пару лет назад. А потом перестаешь мечтать и становишься счастливее что ли. Мечты приносят одну горечь. Они не сбываются. Нет. И даже если в вас копится злость, это тоже легко решается. Каждый день меня что-то злит, и это нормально, это естественный ход вещей, понимаешь? Сегодня, например, меня разозлила реклама в подземке. Новый шикарный автомобиль по цене квартиры. Чувствуете? Люди едут в общественном транспорте, задыхаясь в поту, который оседает солью на стеклах и смотрят на рекламу дорогого автомобиля бизнес-класса. Зажмутся в углу, смотрят, вожделеют, завидуют, и наконец – злятся. И это нормально, ведь все так и задумано. День за днем они копят в себе эту злость, горбатясь на работе все отчаяннее и отчаяннее. Смотрят. Злятся. Работают. Злость – истинный двигатель прогресса. А потом, наконец, накопив, покупают автомобиль, удовлетворяются и успокаиваются. Еще месяц думают, что утерли всем нос, сидя в пробке в своем дорогом автомобиле, восседая в его удобном кожаном сиденье, как на троне. Ты Властитель! Ты Царь! Ты выше всех! Но что это наверху? Реклама нового автомобиля? Верно! Постой, неужели прямо перед тобой стоит в пробке тот самый новый автомобиль, который висит на плакате сверху? Именно! И вновь тебя обуревает злость, – Мартин остановился, взглянул на Оливера и Алана, чтобы убедиться, что его все еще слушают, а затем подвел итог, - Итак, что мы, в итоге, имеем? - Всего несколько таких странных дней. И сколько их будет в вашей жизни? Не знаю, да это и не важно. Парой больше, парой меньше, какая к черту разница? А последний день – это скорее ночь, предрассветная трепетная ночь, с которой все уходили, и еще никто не возвращался, чтобы поведать о ней. Вот так вот мы и живем всего несколько дней.

 – Заткнись, ублюдок! – крикнул Оливер, поднявшись со стойки, и схватил Мартина за плечо, - заткнись!

Мартин убрал его руку с плеча и спокойно продолжил, - На кого ты злишься, сынок? На меня или на себя? Посмотри на меня, я – твое будущее. Посмотри и успокойся, наконец. Не мучай себя. Прими это.

– Ты! Как ты можешь что-то знать о жизни?! Жалкий неудачник, как ты можешь хоть что-то знать о жизни?! Ты никогда не жил! – сквозь зубы громко и злостно прошипел Оливер.

Мартин положил свою руку ему на плечо и посмотрел в глаза, - Прими это, хватит мучений.

– Ты ничего не знаешь обо мне! – заорал Оливер и кинулся на Мартина. Он замахнулся кулаком, но тот подался направо и Оливер, промахнувшись, упал вслед за своей рукой. Охрана у входа засуетилась и подошла к ним.

– Спокойно, парни, он слегка перебрал, все в порядке. Мы уже уходим, - обратился к ним Мартин, - Алан, возьми ему такси, знаешь его адрес? Приятно было познакомиться. Куда я сейчас? Я иду спать. Целый месяц сна, что может быть приятнее?