Динка

Из серии «Краткие портреты»
Дина

Худенькая, почти тощая девчонка, с тоненькими косичками. Почти всегда – смущённая улыбка, но светлая, искренняя, хотя и недосказанная до конца…

Смешная реденькая чёлка почти до самых бровей, выгоревшая от солнца. И волосы вообще блестящие, тонкие, хрупкие, рыжевато-каштановые на макушке.

Пятиклашка.

В школе – молчунья, единственная в роде. Но отличница. Тоже - единственная в столь стабильном роде.

А потом она теряется в моей памяти. Какая она в седьмом? Помню, молчалива…
1970 г.                (Не дописано)

Динка
(Из старых заметок)

…Отчего я больше всех людей тогда любила Динку, мою среднюю сестру? Вроде бы странно даже? Она была маленькая, щупленькая, очень стеснительная девочка, но зато страшно вредная и не прощающая обид. Просто злой «чертёнок», как иногда в сердцах называла её мать. А у меня была какая-то потребность во всём и всегда быть откровенной именно с этим «чертёнком»: почему так?

Она на два года моложе меня, а значит – интересы наши должны были совпадать. Когда мне исполнилось двенадцать лет, а ей было неполные десять, но всё равно её молчание, или умение слушать, что-то чертовски располагало меня доверять ей.  И было при этом у нас одно негласное правило: как бы мы не ссорились с ней, как бы не дрались (а это случалось в наших взаимоотношениях) – не сметь пересказывать моих откровений никому, ни матери, ни бабке, ни Анюте (младшей сестрице), и т.д.

И если в какой-то момент наших распрей она многозначительно произносила:
- Ма, а Валька…  - и при этом смотрела с видом: - Ага, трусишь? Вот сейчас всё скажу! – и угрожающе для меня повторяла:
-   А Валька… - и опять замолкала, выжидая моей реакции, или держа меня в напряжении, - это означало, что за этими её угрозами скрывалась какая-то моя провинность, о которой знала моя сестрица, но что для всех других оставалось тайной.

Это могла быть случайно разбитая банка с вареньем, или сказанное мною худое слово о ком-то из взрослых, или что-то из моих личных тайн, связанное с моими мальчиками-поклонниками, доверительно рассказанное мною сестре, но скрываемое от других… Короче, разные-всякие секреты и секретики.

Представляю, как менялась в лице в таких случаях я, если вообще не бросалась с кулаками на сестрицу. Нужно сказать, что это помогало: подразнив меня, Динка всё-таки не выдавала моих тайн, видимо, понимая, что в другом случае потеряет доступ к ним (т. е. моё доверие) навсегда.

Но иногда ей очень уж хотелось досадить мне, и я даже понимала, о чём именно ей хочется рассказать матери (то есть – какой-то новостью в этот раз она по-детски шантажировала меня), а сказать об этом взрослым просто никак было нельзя, иначе меня или накажут, или обсмеют, или не выпустят из дома (в какой-либо очередной поход со школьными подружками, который, вопреки воле родителей, мною же и был соорганизован…)

И при этом Динка знает, что именно за эту преданную тайну я потом спущу с неё пять шкур, потому долго щурит глазки и повторяет: - А Валька… И скажу, и скажу… Ма, а Валька… - Но уже  и матери надоедает это тягучее молчание, ослабевает её интерес, и повторив:  - Ну, что Валька, что? – она машет рукой и перестаёт слушать, ибо, наверное, понимает, что всё это – лишь новая прелюдия к очередной нашей ссоре.
Динку это немного обижало и успокаивало, тогда она сникала: - Ладно, в другой раз всё равно скажу! – И в благодарность за её молчание я опять выдавала ей свои какие-то другие секреты, и так повторялось раз за разом…

Помню, был какой-то случай, когда она очень досадила мне, нарушив этот самый неписаный закон о секретности, но было это лишь однажды, не помню даже – что именно она выдала тогда, но моя реакция на это отучила её от мелких предательств навсегда. Я не стала скандалить и ругаться, я просто перестала разговаривать с нею.

И если раньше она ещё и участвовала во всех моих многочисленных убеганиях из дома (с моими же одноклассницами) – на лиман, в колхозные сады-виноградники, в лесопосадки – за грибами или цветочками, то теперь это было под запретом для неё, и это, конечно, ей было очень непривычно. А я не только не делилась своими тайнами, но вообще не говорила с ней ни о чём.
Видимо, ей стало совсем скучно, и хотелось наладить отношения, и потому всеми своими поступками и действиями она стала как бы извиняться за произошедшее, и вскорости мы примирились и снова сдружились.

…Или младшие дети в семье всегда тянутся за старшими, или в определённом возрасте они привязываются к ним, но Динка точно - лет с шести - была очень привязана ко мне, и куда-то идти или что-то делать стремилась только со мною вместе, вдвоём.  Возможно, во мне больше было активности, энтузиазма, энергии? Не знаю, наверное так. Точно могу сказать, что общительности и активного интереса к жизни – да.

И самым большим моим интересом было – не сидеть на месте, а мотаться по окрестностям нашей округи, словно бы изучая окружающий мир – летом, весной, осенью. Непременно тогда, когда благоухала земля, зелень, сады, цветы, посадки, лужайки. Нередко, словно путеводитель, я таскала окружную детвору во все эти места – во имя познания нового, хотя и не отдавала тогда даже отчета в том – зачем? – и сестрёнок, и позже – подросшего братишку, и их немногих подружек и друзей-мальчишек…

Ничего не поделаешь, дороги и тропочки всегда привлекали меня. Вероятно, это было уже в моей натуре, в характере. И по-своему, в какой-то мере, свойственными мне качествами, я влияла на характеры всех этих малышей, как и сестрёнки Динки, видимо, тоже...
1970 г.
Валентина Леф