Воробей

Воробей
(Попытка портрета)

В фигуре и во всём облике Воробья выло что-то оригинальное.  Похожих на него встретить трудно. В толпе он быстро заметен и всегда узнаваем. Жестами, мимикой, привычками- манерами…

Со стороны ему можно было дать лет тридцать  с небольшим, хотя на самом деле он был несколько моложе, двадцати семи лет. Широколоб, но с резко обрубленным вверху лбом, он напоминал бы, пожалуй, питекантропа из древних веков, если бы, вместе с тем, не был приятного, бело-розового цвета лица, с прямым, почти римским, носом, большими серыми (с омутом) глазами, и, в общем-то, правильным, по-мужски крупным, овалом лица…

Носил небольшие, эдакие «урковатые» усы. Красивые, выразительно очерченные губы дополняли этот портрет, а именно усики скрашивали, пожалуй, второй  (и последний) изъян его внешности – несколько великоватый, слегка выпирающий из правильного профиля, проём меж носом и верхней губой.

В целом черты лица его казались даже утончёнными, чему способствовала его постоянная живость, подвижность, насмешливость. Правда, почти правильности и красивости этого лица мало соответствовал ещё и мелковатый, округлый подбородок, о каких говорят, что именно они являют свидетельство слабоволия натуры. Зная ближе Воробья и его характер, можно вполне увериться, что в его случае это соответствовало действительности: именно таков он и был.

Но вернёмся к портрету. Самым примечательным в нём были глаза. Большие, серые, выразительные. Взгляд их выражал целый мир.  Когда они устремлены куда-то или прикрыты, казалось, что это глаза ребёнка.  Такая детскость, чистота, нетронутость была в очертании его век, ресничек. Но когда их взгляд был устремлён на вас, вы понимаете, что первое впечатление обманчиво. Этот взгляд, по-детски чистый, ясный, вопросящий обнаруживал человека немало пережившего, познавшего, прочувствовавшего…

Его улыбка выражала как бы лукавство и, одновременно, доверие, ум и даже доброту. Хотя трудно сказать, был ли он таковым на самом деле, и, пожалуй, на самом деле он даже вовсе и не был таковым, но лицо выдавало и доброжелательность, и простоту обхождения, и интерес к собеседнику (что, казалось, было отпечатком внутренней культуры его натуры). 

Говорят, что в каждом человеке сокрыты два лица, два облика – Христа и Иуды. В нём, Воробье, как ни в ком другом (при ближайшем знакомстве) просматриваются эти два лица. При этом, нужно признать, в нём живут немалые способности артистизма и перевоплощения. Это можно заметить и внешне, при беглом общении, но особенно наблюдаются эти внутренние перемены в нём при более близком контакте.

О нём вообще можно говорить очень много. Это одна из тех натур, которые трудно поддаются описанию.  Их надо внимательно наблюдать, т.к. тысячи оттенков постоянно меняют его лицо, настроения, желания, прихоти…
У него очень сильное чувство интуиции. Сам он это называет телепатией. И действительно, нередко  наши мысли сходятся, мы понимаем друг друга без слов (в сложных, например, обстоятельствах), или одновременно желаем одного и того же. Мы словно бы «сродни» с ним. (Не зря ведь – муж и жена, хотя столько разного в нас!)

На самом деле Воробей ещё и очень тёмная личность. Он плохо образован, и совершенно беспомощен в десятках наипростейших, обычных, примитивных  житейских вопросах. Не говоря о материях высоких (хотя и о них он может болтать выразительными намёками, например, в удивительных анекдотах, прослушав которые,  я обычно думаю: - Где он это услышал, от кого?..  – Впрочем, иногда, думаю, он, возможно, мыслит даже тезисами философическими, задаваясь вопросами типа «Зачем живу?» и т.п.)

Иногда он кажется довольно красивым. Ему идёт, к примеру, хорошая классическая модельная стрижка. (Увы, наши парикмахеры почти не владеют искусством таковой. Нередко я сама довожу его причёску до нужного уровня). С такой стрижкой (покороче на висках) своей внешней мужественностью он напоминает мне кинорежиссёра Н.Михалкова. Но это в лучших случаях.

Подчас же он бывает просто уродлив, точь-в-точь Мефистофель-искуситель, с противной, насмешливо-ехидной рожей. Его возможно как любить, так и ненавидеть и презирать. И при этом в нём столько энергетики, что порою он ею словно бы то заряжает, то испепеляет тебя.
Иногда он кажется счастливым, иногда – глубоко несчастлив. (Это после попоек особенно).

Он весь из противоречий. И когда он кажется красивым, жирные наколки на его руках и плечах заставляют думать: для чего он их сделал? Зачем изуродовал своё тело? Поставил какие-то дурацкие метки? Следствие неисправимой испорченности? глупости? эпатажа?
Да нет же, скорее подражательности, - думаю я, зная его ведомый, в общем-то, характер. (Хотя, правда, с такими взбрыками время от времени, что мало не покажется никому).

Кто ты, Воробей? Понять это непросто, и даже сотня портретов с твоей натуры всегда будет неточна, незакончена, не до конца понятна…
1983 г.
Валентина Леф