Первый класс. Первые трудности

 Эйфория начала школьной жизни с первыми переливчатыми звонками, первыми удивительными уроками и первыми долгожданными переменами прошла быстро. Первосентябрьский букет на учительском столе завял и был отправлен в мусорную корзину. Белые нарядные фартучки и пышные белые банты заменены повседневными чёрными. Школьные будни оказались тягостными  и скучноватыми. Вставать приходилось рано, когда за окном было ещё совсем темно. В сумерках шлёпать по грязным лужам, часто под противным моросящим дождём. В шумной большой раздевалке переобуваться в «сменку» и подниматься по широкой старинной лестнице в огромную (как тогда казалось), залитую жёлтым электрическим огнём классную комнату, где учился наш 1 «А» класс. Хотелось положить голову на свою деревянную чёрно-коричневую парту и подремать ещё хоть немного… Но раздавался неумолимый звонок, и мы все вставали за своими местами, откидывая крышки парт. Учительница окидывала нас зорким взглядом: «Всем подравняться! Спинки выпрямить! На партах ничего не трогаем, руки опустили вниз! Смотрим на меня! Здравствуйте, дети!» Мы в ответ должны молча кивнуть головами. (Никаких выкриков! Это мы усвоили с первых дней). «Садитесь!» Стучали крышки парт и начинался первый урок.
  Первым уроком  всегда была арифметика. Учебник, тетрадка, ручка, счётные деревянные палочки – всё это уже лежало на парте, подготовленное перед началом урока. Арифметика для меня не была трудным предметом. Мне даже нравилось за цифрами и знаками представлять сценки, оживляя задачи. «У Пети было 5 яблок, 2 яблока он дал Вите. Сколько яблок осталось у Пети?» Я тут же представляла себе толстого жадноватого Петю (себе-то он яблок оставил больше – 3 штуки, я их прямо видела в его пухленьких ручках), а Витя был похож на вихрастенького славного мальчишку с соседней парты… Труднее было записать всё это действие цифрами в маленьких клеточках тонкой тетрадки, корябая чернильным пером и стараясь не вылезать за клеточки. И всё же, если бы за окном было не так темно, и не приходилось бы постоянно сдерживать зевоту, то уроки арифметики я бы даже любила.
  Зато следующий урок «чистописание» был самым ненавистным из всех школьных предметов первого класса. После он стал называться «письмо», потом «русский язык», но первую четверть или две это было именно чистописание… До сих пор это слово приводит меня в ужас, потому что никакого ЧИСТОписания у меня не получалось в принципе (впрочем, как и у большинства моих несчастных одноклассников, по крайней мере в первое время). То, что получалось, можно было назвать только ГРЯЗНОписанием. Всем, кто вырос с шариковыми и гелевыми ручками, трудно представить мучения малышей с перьевыми ручками. Эти перья противно скрипели при письме и никак не хотели выводить ровные линии, рвали бумагу при слишком старательном нажиме, забивались всяким мусором, который попадался в школьной чернильнице (она стояла в углублении парты, была общей и  в ней могло оказаться что угодно – от кусочков промокашки до дохлой мухи). Чернила надо было научиться брать в меру, иначе это грозило кляксами. Перья постоянно чистить о «перочистку» - так называлось самодельное приспособление из сложенных вместе и прошитых в центре небольших кусочков плотной ткани – драпа или сукна. Такие перочистки мы сшили себе на первом же уроке труда. А бесконечные палочки, крючочки, петельки..? Целые ряды их, кривых и разной высоты, заполняли наши тетрадки в частую косую линейку. И надо было научиться писать разные элементы букв с разным нажимом, ровно, чисто, аккуратно, без клякс и размазываний… Для меня это было почти невозможной задачей, и мою первую тетрадку украшали, в основном, красные противные «тройки», редко «четвёрки» и никогда – «пятёрки» (первоклассникам тогда ставили оценки с первых дней). А я-то была уверена, что буду в школе отличницей или хотя бы «хорошисткой»! Правда, со временем, когда важнее стала грамотность, а не красота письма, я действительно вышла в «хорошисты», а 4-й класс закончила со всеми пятерками…
  Третьим уроком всегда было чтение. Самый лёгкий предмет для меня. Все буквы я выучила ещё до школы, а читать научилась по магазинным вывескам. В то время как весь класс учил очередную букву и складывал слоги, я увлечённо читала короткие рассказики в конце «Букваря». Учительница, убедившись, что я читать уже умею, спрашивала меня редко и с лёгкостью ставила мне заслуженные «пятёрки». Позже, когда букварь закончился, и мы перешли к «Родной речи», я по-прежнему предпочитала читать всё не вместе с классом, а самостоятельно, залезая на последующие страницы, так было быстрее и интересней. Если поднимали читать меня, самое трудное было найти то место, которое надо следовало прочесть (я в этот момент была на совсем другой странице), но обычно выручал сосед по парте Димка, он молча тыкал мне в нужное место… С Димкой я не дружила, он казался мне тугодумом и совсем неинтересным, но была благодарна ему за эту помощь и в свою очередь могла подсказать что-то на арифметике.
  Четвёртым, последним уроком, была физкультура, или пение, или рисование или труд. Все эти уроки вела та же учительница, что учила нас чтению, счёту и письму.
  На физкультуре мы в той же одежде выходили в большой холл и после простейшей зарядки занимались подвижными играми (но кричать громко не разрешалось – рядом шли уроки). Занятия в спортзале в спортивной форме (трикотажных футболках и сатиновых чёрных трусах на резиночках, почему-то называемых «пыжики») начинались только с 3-го класса. Видимо, места всем не хватало. По физкультуре всем ставили «пятёрки», снижая только самым неспокойным, тем, кто в азарте игры забывался и начинал кричать или громко хлопать в ладоши…
  На рисовании мы изображали что-то цветными карандашами в тонких альбомчиках, иногда срисовывая с плаката или доски, но чаще всего «на свободную тему». Рисовать я любила, а если что-то не получалось, дома был брат-художник, всегда готовый помочь, поправить. Так что по рисованию я без напряга получала только хорошие оценки.
  На уроках труда было сложнее. Если мы занимались аппликацией, надо было аккуратно вырезать и наклеить детали, не испачкав ничего клеем. А я особой аккуратностью не отличалась… Ещё труднее было на занятиях рукоделия – мы учились пришивать пуговицы, зашивать дырки и вышивать какие-то цветочки швом «вперёд иголкой» цветными нитками «мулине» по белой ткани. Иголка у меня вечно падала и терялась, нитки путались, ткань кривилась… Уроки труда я недолюбливала и рада была, если за своё кривое изделие получала хотя бы  «четвёрку».
  Пение тоже проходило в классе. Как правило, без аккомпанемента мы разучивали и пели:
«Кто идёт? Мы идём, дружные ребята.
Кто поёт? Мы поём, октябрята»
Или
«У дороги чибис, у дороги чибис…»
Иногда к нам приходил унылый дядечка с баяном, и мы задорно и фальшиво орали уже выученную песню. Он недовольно хмурился, просил нас петь потише и слушать музыку… Пение было лёгким и весёлым уроком. У всех нас по этому предмету стояли только хорошие оценки.
  Чем ещё запомнился первый класс?
  Перед 7 ноября нас принимают в октябрята: пионеры-пятиклассники прикалывают нам красные звёздочки с портретом маленького кудрявого Володи Ульянова (который потом стал Владимиром Ильичом Лениным), а в актовом зале проходит праздничный концерт, где я с девочками нашего класса в белом балахоне с черными короткими полосками вожу хоровод под музыку «Во поле берёзонька стояла»…
  Новогодняя ёлка  в холле. Замечательный мальчик-второклассник с лентой через плечо с цифрами «1963» звонко читает какие-то стихи про наступающий год, целину и полёты в космос…
  Перед 1 мая на уроках труда мы делаем бумажные цветы из гофрированной бумаги для украшения школьной колонны на демонстрации…
  Первый класс был, пожалуй, самым трудным в моей школьной жизни. Но всё-таки я научилась более-менее аккуратно писать, хорошо читать и считать, слушать учителя и подчиняться школьной дисциплине. Дальнейшая учёба пошла уже легче.