Об одном рассказе Чехова

            О рассказе А.П. Чехова «Беззаконие».
Рассказ «Беззаконие»  впервые опубликован в журнале «Осколки» 4 июля 1887 года. Читателя смешит незатейливая история о том, как главный герой произведения Мигуев Семён Эрастович попадает в неловкое положение. Его бывшая горничная и брошенная любовница Агния обещала отомстить ему, подбросив новорожденного. Он подумал, что оставленный ночью на крыльце ребёнок – плод их «беззаконных» отношений, берёт свёрток с ребёнком под мышку и хочет подкинуть его богатому купцу. Мы становимся свидетелями его размышлений, перемены настроения, в конце концов Мигуев приносит ребёнка домой, кается в грехе перед женой и выходит. После чего узнаёт, что он ошибся.

Смешон герой, уморительна ситуация. В изображении Мигуева применяются и сатирические штрихи. В первую очередь он боится, что о «подкидыше» узнают коллеги, а главное – его начальник.

Однако Лев Толстой считал это произведение одним из лучших рассказов Чехова. Мне кажется, не только за то, что он вызывает неудержимый смех после прочтения, и не за сатирические штрихи.

При обнаружении ребёнка первой реакцией Мигуева был ужас. Затем – злоба. Далее читаем: «От страха, злобы и стыда он оцепенел…»
Стыд здесь от возможности разоблачения. Но впоследствии он сменяется стыдом перед самим собой. Проследим, как в душе Семёна Эрастовича происходит борьба между страхом разоблачения и стыдом перед своим поступком.
Писатель передаёт внутреннюю речь Мигуева:
«Под мышкой несу живого человека, словно портфель. Человек живой, с душой, с чувствами, как и все…».
 Когда Мигуев вошёл в переулочек, то «ему вдруг стало казаться, что он делает что-то очень жестокое и преступное». Совесть не даёт ему покоя. «А ведь как это, в сущности, подло! – восклицает он про себя. Воображение рисует Семёну Эрастовичу печальные картины: ребёнка отдают в воспитательный дом, став взрослым, тот спивается. Автор употребляет непривычное для нас выражение: у героя ползут мурашки по лицу.

При этом у читателя может возникнуть сочувствие к герою. Конечно, он (читатель) понимает, что в финале рассказа его и героя произведения ждёт сюрприз. Например, Семёна Эрастовича могут застать с ребёнком в руках. Более того, у нас отдалённо витает догадка, что ребёнок-то не его. Однако переживания героя захватывают нас и не дают проявиться этой догадке.
Под натиском проснувшейся совести Мигуеву уже становится не важно мнение сослуживцев и «его превосходительства». Судьба младенца становится важнее. Стыдно теперь ему только перед своей супругой Анной Филипповной. Притом же у них нет детей. Появляется мечта о своём ребёнке, который мог бы жить у них. «В душе же, рядом с царапающей совестью, сидело что-то нежное, тёплое, грустное…»

После всех этих переживаний герой решается на благородный (так он думает) поступок. В эти минуты он становится лучше. Мы сопереживаем герою, хотя катарсиса у нас не возникает: у нас предчувствие, что Мигуев обманывается. Однако можно сказать, что  происходит катарсис у главного героя в его жизненной драме. Душевные переживания возвышают его (пусть на время).

И понятно, как может он себя чувствовать, когда вся эта драма оказывается фарсом, после того, как обнаруживается, что младенец этот принадлежит прачке. Автор мастерски изображает нравственные колебания Семёна Эрастовича, муки совести у него и порыв решительности. Выразительна сцена, изображающая его покаяние перед женой:
«Плача, замирая от страха и стыда, полный надежд и неопределённого восторга, он вошёл в свою дачу, направился к жене и стал перед ней на колени (…)».
«И не помня себя от стыда и страха, не дожидаясь ответа, он вскочил и, как высеченный, побежал на чистый воздух».

После такого, можно сказать, нравственного подвига Мигуев узнаёт, что всё это на самом деле самообман.  Он потрясён, отсюда у него – вспышка злобы на неповинного дворника.

Кому как, а мне главного героя жалко, ей-богу.
Рассказ может вызвать гомерический хохот, и в то же время в нём незримо присутствует грусть, так присущая чеховским пьесам.