Герман Мелвилл. Марди и путешествие туда

ГЛАВА I
Нога в стремени


Мы уходим! Курсы и топсели поставлены: подвешенный якорь качается, словно коралл: все  вместе эти три члена королевской парусной семьи ловят бриз, который летит вслед за нами по морю, как собачий лай. Ветер раздвигает холст парусов снизу, "сверху быстро вырастают протянутые паруса",  с обеих сторон множество ошеломляющих парусов; и, как ястреб, распростерший крылья, мы затеняем море нашими парусами, и водорез рассекает морскую воду.
Но откуда и куда идете вы, моряки?
Мы уходим из Рававаи, острова в море, находящегося не очень далеко к северу от тропика Козерога и не очень далеко к западу от острова Питкэрн, где обосновались мятежники с "Баунти".  В Рававаи я провел на берегу несколько предыдущих месяцев и теперь отправился в круиз за  китами, мозгом которых освещается весь мир.
И от Рававаи мы плывем к Галапагосам, иначе называемым Очарованными Островами,  из-за множества диких течений и водоворотов, что там есть.
Теперь вокруг этих островов, по которым когда-то шагал Дампьер, где испанские буканиры когда-то зарыли свои золотые мойдоры, кашалоты или спермацетовые киты в определенный сезон пасутся большими стадами.
Но туда, от Рававаи, ваше судно совсем не летит, как летит чайка прямо к своему гнезду. Поскольку вследствие распространенности постоянных ветров  суда,  идущие на северо-восток поблизости от  Рававаи, вынуждены совершить что-то вроде кругооборота в  несколько тысяч миль или около того. Во-первых, следуя переменным ветрам, они вовсю поспешают на юг и там затем подхватывают случайный бриз, используя его в качестве основного; а потом, двигаясь на восток, переворачивают руль, будучи далеко от берегов, в направлении к Экватору.
Этим окольным путем и прошел Арктурион, что,  по совести сказать, было утомительно. Никогда прежде океан не казался настолько монотонным, и, - спасибо судьбе,-  никогда более с тех пор.
Но браво! через две недели произошло  следующее. Из серого утра и прямо впереди по нашему курсу из моря вырос темный объект, вставший смутно перед нами  в сплетении туманов и взвившийся вверх в сливочных бурунах, вскипавших вокруг его основания. Мы отклонились, и, далее, к концу дня, прошли Массафуэро. В подзорную трубу мы разглядели двух или трех одиноких  коз, спускающихся к морю в ущелье, и, вскоре, сигнал: изодранный флаг на вершине позади. Хорошо зная, однако, что на острове никого не было, кроме двух или трех повешенных беглых преступников из Чили, наш капитан не пожелал принять их приглашение высадиться. Хотя, возможно, он вполне допустил ошибку в том, что не послал туда лодку с его картой.
Несколько дней прошло, и мы "взяли попутный ветер" Как благосклонность, выдаваемая с  раздражением, он прибыл к нам, как это часто бывает, в виде резкого шквала, удар которого унес одну из наших штанг, а также свалил нашего старого толстого повара с ног, забросив его тело в шпигат с попутным направлением ветра.
Вовремя выбрав желаемую долготу по экватору  в нескольких лигах к западу от Галапагосов, мы провели несколько недель, пересекая эту линию туда и сюда в бесполезном поиске нашей добычи. Ведь некоторые из охотников верят, что киты, как серебряная руда в Перу, проносятся по венам через океан. Так, день за днем, ежедневно, и неделю за неделей, еженедельно, мы пересекали в продольном направлении ту же самую Линию, пока мы не стали почти готовы поклясться, что уже чувствовали, как судно ударялось каждый раз килем, пересекая это воображаемое местоположение.
Затем, замерев перед экваториальным бризом, мы пересекли наш маршрут прямо вдоль самой Линии. Плывя на запад, всматривались направо, и, всматриваясь налево, не видели ничего.
Именно в течение этого утомительного периода времени я испытал первые признаки того горького нетерпения от нашего монотонного ремесла, которые в конечном счете привели к  приключениям, здесь описанным.
Но удержитесь! Ни слова против этого редкого старого судна, ни его команды. Все моряки были добрыми малыми, половина из которых - язычники, которых мы набрали в экипаж с островов. Однако они не подходили к моему образу мышления. Не было ни единой души, притягательной для моей, ни одного, к кому была бы взаимная симпатия, кто посочувствовал бы и успокоил в штиль, который нас время от времени настигал, или приветствовал бриз, когда он приходил. При других и более жизненных обстоятельствах покрытые дегтем матросы могли бы иметь более развитые привлекательные качества. Если бы у нас открылась течь или мы были бы подброшены китом, или из-за некоего деспотизма капитана затеяли энергичный бунт, то мои товарищи по плаванию, возможно, явились бы более деятельными парнями и мужчинами с характером. Но как оказалось, не было ничего, чтобы высекло огонь из их стали.
Были другие вещи, также имеющие тенденцию сделать мою жизнь на борту судна тяжело переносимой. Правда, сам шкипер был лидером, стоящим по достоинству выше квартердека и владеющим морским языком. Позвольте мне воздать ему должное, кроме того, он был поразителен, в особенности, для меня: был общителен, нет, говорлив, когда я оказывался стоящим у руля. Но что из этого? Он мог бы говорить о чувстве или философии? Совсем нет. Его библиотека имела размер восемь дюймов  на четыре: навигатор Боудич и проповедник Гамильтон Мур.
И что, мне вот так тосковать по кому-то, кто мог бы зачитать цитату из бертоновского “Синего дьявола“;  зачем мне, воистину, скучный бесконечный переваренный ямс и постоянные строфы из “Черноглазой Сузанны“,  спетой всем нашим хором с бака? Это более несвеже, чем несвежее пиво.
Да, да, Арктурион! Я говорю это без какого-либо преступного намерения, но ты был чрезвычайно унылым. Не только как парусное судно: тяжело, что я не смог привыкнуть, но в любом ином отношении. Дни проходили медленно, один за другим, бесконечно и без событий, как циклы в космосе. Время, и часы; сколько столетий мой гамак, подобно маятнику качался в унылом брюхе судна и отмечал часы и века. Священным пусть будет вовеки передний люк Арктуриона - увы! морской мох на нем теперь - и вечно ржавые болты, которые скрепили ту старую морскую каменную плиту под очагом, возле которой мы так часто бездельничали. Однако  все проиграно, и я буду протестовать против этих свинцовых часов все время, пока жизнь продолжается.
Ладно: недели, хронологически говоря, прошли. Истории Билла Марвела были рассказаны много раз, пока начало и конец не соответствовали друг другу, и не были объединены. Песни Неда Баллэда были спеты, пока эхо не скрылось в самых вершинах и не угнездилось в пузах парусов. Мое терпение ослабело.
Но, наконец, спустя некоторое время, проплыв должный путь на запад, мы оставили Линию в большом отвращении, не увидев там никакого признака китов.
И куда теперь? К жаркому побережью Папуа? Той области солнечных ударов, тайфунов и горького напряжения после недосягаемых китов. Гораздо хуже. Мы шли, казалось, для того, чтобы проиллюстрировать теорию Вистониана относительно проклятий и комет,  спеша от экваториальной жары к арктическим морозам. Короче говоря, с истинной переменчивостью своего племени наш шкипер оставил все мысли о кашалотах. В отчаянии он был склонен броситься за правильными китами на северо-западное побережье и в залив Камчатка.
Непосвященному в китобойный промысел мои чувства в этот момент, возможно, будет трудно понять. Но они позволяют мне сказать: та традиционная охота на китов на северо-западном побережье, в холодных и мрачных туманах, среди угрюмых инертных монстров, плывущих в море, подобно стволам деревьев из леса Харц, входящем в систему Рейна, и подчиняющихся гарпуну, как  наполовину ошеломленные волы подчиняются ножу; эта неприятная и неприличная традиционная охота на китов, как я сказал, в сравнении с энергичной охотой на благородного кашалота в южных и более приветливых морях выглядит, как убийство белых медведей на чистых айсбергах Гренландии в сравнении с охотой на зебр в Кафрарии, где живые  преследуемые звери перед вами загнаны на покрытые листвой поляны.
Теперь это большое непредвиденное определение со стороны моего капитана, имевшее размеры Северного Полярного Круга,  было ни больше, ни меньше, чем молчаливым противоречивым соглашением между нами. Это соглашение не нуждалось в детализации. И, взойдя на борт только ради круиза в один конец, я рассчитывал  покинуть корабль, поместив ногу в стремя в день  последующего изгнания. И здесь, благодаря Небесам, он решился везти меня к Полюсу! И еще для такого мерзкого занятия! В этом было что-то унизительное. Ведь истинная слава китобоя состоит в хранимом им гарпуне, не запятнанном ничьей кровью, кроме крови кашалота. Клянусь святыми, это как мазать рыцаря  смолой. Сперма и спермацет! Это было невыносимо.
"Капитан", - сказал я, касаясь его сомбреро своим, когда однажды стоял за рулевым колесом,  - "очень трудно увести меня с этого пути к чистилищу. Я отправился с вами, чтобы идти в другое место"
"Да, и я тоже, " - был его ответ. - "Но этому не помочь. Спермацетового кита у нас нет. Мы отсутствовали уже три года, и то или другое должно быть получено, поскольку судно жаждет жира, а  он находится в заливе, который отсюда не видать. Но ободрись, мой мальчик: окажемся в заливе Камчатка, и будем плыть с тем, что мы хотим, хоть и не самого лучшего качества"
Все хуже и хуже! Маслянистая перспектива терялась в необъятном Массакаре. "Сэр",  - сказал я, - "Я не для того отправлялся; оставьте меня где-нибудь на берегу, я умоляю" Он посмотрел не меня, но не удостоил никакого ответа; и в тот момент я подумал, что пробудил властный дух морского капитана в изначально более доброжелательной природе  этого человека.
Но, оказалось, не так. Трижды обернувшись на палубе, он положил руку на рулевое колесо и сказал: "Правильно или неправильно, мой парень, но ты должен идти с нами. Оставление тебя на берегу теперь вне рассмотрения. Я не зайду в порт, пока это судно не заполнится вплоть до люков. Однако  ты можешь оставить его, если получится" И, так сказав, он величественно вошел в свою каюту, как Юлий Цезарь в свой шатер.
Он, возможно, меньше всего рассчитывал, что последнее предложение  зазвенит в моем ухе как бравада. Оно выглядело, как поздравление тюремщика заключенному в Ньюгейте в тот момент, когда он завинчивает на нем болты.
"Оставь судно, если можешь! " Оставь судно, когда ни паруса, ни берега нет в поле зрения! Да, мой прекрасный капитан, бывают более странные вещи. Поскольку на борту этого самого судна, старого Арктуриона, находилось четверо хвастливых малых, которые сами поднялись два года назад при предыдущем нашем шкипере с открытой лодки, удалившейся от самого дальнего мелководья. Безусловно, они сочинили длинную историю о том, что были единственными оставшимися в живых моряками корабля Ост-Индской Компании, сгоревшем дотла по ватерлинию. Но кто поверил их рассказу? Как многие другие, они хранили тайну: несомненно, обусловленную  отвращением к некоему уродливому судну, которое все еще было крепким и на плаву, и ускользнули они от него незамеченными. Среди моряков в Тихом океане такие приключения не редкость. И при этом они не считаются большими чудесами. Они - всего лишь инциденты, а не события в ряду историй о скитаниях наших собратьев в Южном Море. Что важно в сотнях миль от земли, если  хорошее китобойное судно находиться под ногами, Торговые острова позади, и умеренные, теплые моря впереди? И здесь находится различие между Атлантикой и Тихим Океаном: что однажды в пределах Тропиков, смелый моряк, у которого есть возражения для того, чтобы оставить свое судно, идущее вокруг Мыса Горн, не ждет порта. Он расценивает этот океан как одну великую гавань.
Однако, намек на предприятие был, но не неясный; и я решил хорошо взвесить возможности. Тут стоит заметить, что этот путь мы  все обдумываем как предприятие для самих себя, представляя его для других  пустяком.
Мои первые мысли были о лодке, которой следует завладеть, и, законно или незаконно, но выкрасть её при существующих обстоятельствах. Но не проявляйте въедливость в этом вопросе, позвольте мне сказать, что если б я оказался в той же самой ситуации снова, то повторил бы то, что сделал тогда. Капитан хорошо знал, что собирался задержать меня незаконно, вопреки нашему соглашению; и именно он лично подал тот самый намек, который я просто принял с большой благодарностью.
В таких вот размышлениях о побеге, как это, я замер однажды, чтобы выдержать положенные мне два часа в топе мачты. Это было по завершении  дня, безмятежного и прекрасного. Там я стоял на вершине  мачты, и далеко-далеко бесконечно катился внизу океан. Там, где мы тогда находились, была, возможно, наиболее нечасто посещаемая и наименее известная часть моря. На западе, однако, лежали многочисленные группы островов, свободно расположенных на диаграмме, и наделенных всем очарованием сказочной страны. Но скоро эти области были бы пройдены; умеренный экваториальный бриз сменился бы на холодные, жестокие порывы и все ужасы северных вояжей.
Я бросил свой взгляд вниз на коричневые доски уныло тащившегося судна, тихого от мачт до кормы, затем за его пределы.
Вдали представали сказочные видения! Весь западный горизонт в высоту был выложен из золотых и темно-красных облаков: воздушные арки, купола и минареты; как будто желтое, мавританское солнце выстраивало позади некие обширные альгамбры. Перспектива, казалось, вела  к иным мирам. Туда и сюда, по всем  башням этой небесной Ниневии, носились полчища птиц. Долго наблюдаемые, они пересекали горизонт, пролетали через низкую арку и скрывались из виду. Мой дух, должно быть, уносился с ними; прямо, как в трансе, на меня накатили интонации мерного прибоя на пляже с ракушками, взмахи ветвей и голоса дев, и убаюкивающие удары моего собственного растерзанного сердца, смешавшиеся воедино.
Теперь все это, сказать попросту, было всего лишь одним из многих видений, которые каждый ощущает наверху. Но, натолкнувшись на меня в то время, оно воздействовало на меня так, что впредь мое желание оставить Арктурион стало видом кратковременного помешательства.

От переводчика:
Стало интересно?
Спешу вас, наконец, обрадовать.
Книга была отпечатана и в марте 2018 года поступила в продажу в торговые сети.

Весь тираж ушел влет.

НО!

Идя навстречу пожеланиям читателей, мы разместили текст книги в электронной форме  в Интернете.
Она продается на:
https://ridero.ru/books/mardi_i_puteshestvie_tuda/
а также на ОЗОНЕ и АМАЗОНЕ, БУКВОЕДЕ и пр.

Одна только просьба:  берите только перевод этого автора -
Феликс ван Клейн / Роман Каменский.
Это самый близкий к тексту перевод. Ближе некуда.
Все остальные переводы это извращения текста и надругательство над памятью Германа Мелвилла.

Заходите на http://kampa-art.ru/?inc=lit 
Там всё сказано.
Книга  вас ждёт.