Летний день в Павловске

Переменчивые облака скрыли солнце, которое только минуту назад освещало летний Павловск. Незаметно откуда-то набежали серые тучки. Они лишь местами загромоздили небо и хотя оставались голубые просветы, этого было достаточно для того, чтобы подул холодный ветер и почувствовалась пронизывающая влага. Мы подошли к небольшому причалу для прогулочных лодок. Все они уже были взяты в аренду кем-то на полчаса, кем-то на час. Мы стали ждать. Вот несколько из них устремились с разных концов реки к причалу – то ли подошло окончание времени аренды, то ли людям стало холодно плавать по воде. Мы тоже замерзали – погода быстро портилась.

Из одной из лодок вышли два молодых человека. Один из них подал руку девушке, которая осталась в лодке одна с бутылкой белого вина в руках и блюдом с рыбой на коленях. Он помог ей выйти на причал. Одной рукой она придерживала снизу бумажное блюдо с недоеденной рыбой (видимо, ребята все-таки не ожидали, что погода поменяется так быстро) и держала бутылку вина буквально двумя пальцами. Выйдя на берег, компания тут же куда-то устремилась.

Казалось, будто мимо меня только что прошли люди с полотен импрессионистов. Молодые, беззаботные и, конечно, прибывшие в Павловск лишь для того, чтобы поймать какие-то новые впечатления, даже не от огромного масштаба и красоты парка, а от каких-то мелочей – получасовой лодочной прогулки, от внезапно начавшего моросить дождика.

Мы отошли от причала, поскольку погода, судя по всему, испортилась надолго: небольшие капли падали с неба, а ветер заставил одеть ветровки. Напротив лодочного проката находилось небольшое заведение: деревянный домик и несколько массивных столов на улице – туда мы и отправились, чтобы понять точно, выйдет ли ещё солнечное тепло из-за туч.

Мы присели на одной из деревянных скамеек. Повернув голову направо, я увидела ту самую девушку, выходившую из лодки, с одним из своих спутников. Они стояли рядом с готовящимся мясом. Его я описывать долго особо не буду – не в нем дело, в этот раз он словно указание, явственное и отчетливое, а при пристальном рассмотрении – комическое, на живописность ситуации, но не более того. Он был одет на английский манер – темно-синие длинные шорты, белая футболка и белый свитер, накинутый на спину и перевязанный спереди за рукава. Его прическа – одна из стандартных европейских пустых и немужских стрижек, какой-то непонятный начес. Казалось, что главная и единственная его задача здесь – это лишь подчеркнуть, что эти люди европейцы (хотя я вполне допускаю, что девушка могла оказаться русской).

Юная девушка была в возрасте студентки старших курсов и в то же время – самой младшей из всей компании. Меня поразило, что в такой прохладный, пусть и июньский, день она была одета в легкое платье длиной выше колена. Это платье – самое главное в её образе и во всей ситуации. Оно сшито из легкой ткани и словно в несколько слоев, чтобы сделать изделие не совсем уж тоненьким. Цвет его был темно-розовый, переходящий в темно-красный, и оно все было расписано мелкими цветами – красными, бледно-синими, белыми и других оттенков. Рукава были чуть ниже локтя, отвернуты и закреплены на пуговицу. На ногах девушки были одеты серые спортивные кеды на белые короткие носочки. Мне кажется, ей было очень холодно.

Это не описание человека, это описание образа – образа, будто сошедшего с полотен импрессионистов. И мелкие детали лишь усиливают это впечатление. Если бы импрессионисты начинали писать сегодня, думаю, что кто-то из них наверняка бы написал картину про увиденное мною в Павловске. Ведь эта девушка будто состоит из мелких деталей. Я совершенно не заметила, какое у неё лицо – но я помню, в каком платье (центре, центре всей ситуации) она была. Я не помню, какой у неё оттенок волос (кажется, все-таки темный), но белое вино и рыба в её руках говорят о ней больше, чем основные штрихи, которые обычно замечают люди.

Сочетание платья и спортивной обуви подчеркивали молодость, беспечность этой натуры. Мне кажется, она будто плыла по дням, руководимая либо мимолетными желаниями, либо своими спутниками, и вряд ли задумывалась над смыслом того, что происходило вокруг. Но это лишь особенность юного возраста, лето, Павловск, прогулка на лодке… Лишь моменты, замеченные мною, прохожей, но очень «говорящие» моменты.

За другим столиком недалеко от нас сидела пара французов. Возможно, это просто друзья или студенты, приехавшие изучать русское искусство… Оба они были одеты по последним правилам европейской моды. Женщина была в темно-синих высоких брюках, зауженных книзу. Казалось, что эта студентка Сорбонны, смысл жизни которой сегодня и на ближайшие годы – искусство и только искусство. Облик девушки говорил о том, что в её молодой жизни многое определяет то направление живописи, моды, дизайна, которое ей интересно сегодня, и что в ней живет жажда познания и поиска чего-то высокого в современном искусстве, что могут найти, пожалуй, только европейцы, потому что думается, что такого просто нет. Её спутник ничем не отличался от спутника «в английском стиле» - такая же прическа, такие же движения, такой же отталкивающий глянец. Пара ела мясо и много курила. Казалось, что в этом месте Павловска собрались осколки Европы. Было в этом что-то любопытное, хотя сколько французов, итальянцев, испанцев проходит через усадьбы пригорода Петербурга летом… Но именно сейчас мелкие детали, мимолетные штрихи делали ситуацию в определенной степени художественной.

Интересно, что ни одна из этих девушек даже не подозревает, что была описана в этом рассказе, что увиденное в Павловске легко в основу этого небольшого литературного повествования. И ведь произошло это не благодаря какой-то красоте и необычности этих женщин, нет, я даже не помню их внешности. Это случилось благодаря выбранным ими штрихам, штрихам, нанесенным на полотно природой, благодаря тому, что импрессионисты научили замечать мимолетные явления и чувства и, конечно, благодаря тому, что все вместе мы оказались в Павловске. Удивительно, но человек, особенно женщина, редко когда думают о том, что какие-то мелкие детали и штрихи, что в их поведении, какие-то незначительные движения могут оказаться так важны. Многие люди даже не подозревают, какую пищу для размышлений (а если человек творческий – для творчества) могут дать мимолетные улыбки или печальные глаза прохожих, беззаботность поведения или чувство внутренней трагедии. У Куприна были слова о том, как человек мог разглядеть в другом человеке то, что не замечал никто другой, и любить это, и восторгаться этим. А ведь сколько таких вещей, сколько таких деталей, сколько всего можно увидеть в каждом, и сколько взор может пропустить прекрасного и волнительного, что есть в человеке.