Ох ты, доля моя, доля...

- Дитё своё на фронте нагуляла! -
Укоры сыпятся ко мне со всех сторон.
Но та война судьбу мою сломала -
Любила искренне, да вот не сдюжил он.

Повел в атаку взвод свой под обстрелы -
Был ад кромешный и смертельный бой.
Бойцы сказали: ДОТ закрыл он телом,
Как говорят, пожертвовав собой...

Пусть бабы попусту судачат -
Я объяснять не стану ничего!
Сынок, а это так и не иначе,
Частичка это мужа моего!..


     Сколько молодых женщин было удалено с фронта
по причине беременности, никто не считал и о них
не написано, кажется, ни строчки в отечественной
литературе...
               
                Автор



     В двери тюремной камеры загремел засов раздаточного окна, а когда оно открылось, в нем возникла жирная физиономия надзирательницы, которую сидельцы называли не иначе, как Салтычихой. Оглядев камеру, она рявкнула прокуренным и пропитым голосом:
     - Всем оставаться на местах!
     После чего окно захлопнулось и, загремел ключ в двери. Внутрь она пропустила худощавую женщину лет двадцати пяти, державшую положенное в тюрьме постельное белье и сетку-авоську с каким-то барахлом.
     - Располагайся, как дома, - подтолкнула ее вперед Салтычиха и, еще раз оглядев камеру, молча повернулась и вышла, загремев запором.
     Новенькая стояла посреди камеры, не зная, что делать и как требуется поступать в непривычной для нее обстановке.
     - Так и будешь стоять столбом? - окликнула ее какая-то рябая тетка с ближней шконки. - Свободна только одна, ее и занимай...
     Новенькая несмело подошла к дощатым нарам и расстелила на них матрац и все, что прилагалось к нему. После этого она села и неуверенно оглядела своих новых товарок.
     - Тебя как зовут-то, сирота? - спросила ее все та же рябая тетка.
     - Женя, - тихо ответила новенькая. - Евгения.
     - За что же тебя к нам в гости пригласили? - не отставала та.
     - Я мастера чуть не убила, - пробормотала Женя-Евгения.
     - За что же ты его так неласково?
     - Приставал все время. Вот я и не выдержала. Когда я задержалась после смены, убирая стружку под станком, он подошел и схватил меня сзади. Я и не выдержала - под рукой оказался рашпиль, я ему по физиономии и врезала. Так получилось. что еще и ключицу сломала.
     - А рашпиль - это что? - спросила одна из сиделиц.
     - Это напильник, только большой, тяжелый и грубый, - пояснила Женя.
     - Так ты ему всю рожу, наверное, ободрала? - засмеялась рябая.
     Женя кивнула головой в знак согласия.
     - Представляю, каким красавцем он стал после этого, - окончательно развеселилась рябая. - Машкой меня кличут. А это вон Настюха и Верка-карманница.
     Женя поздоровалась с ними кивком головы, а потом сказала:
     - Девчонки. а я с собой захватила домашнего, не хотите ли?
     - О, жратва! - воскликнула та, которую звали Веркой. - Это хорошо, кучкуемся, девки!
     - Тебе бы только жрать на халяву, - осекла ее Мария, но встала и помогла Жене разложить еду на столике. стоявшем между нар.
     - А ты чего вдруг в армейские шмотки разоделась? - спросила Верка. - Фронтовичка, что ли...
     - Я санитаркой была в медсанбате, - охотно ответила Женя. - Только меньше года. А одела хэбэ - оно теплое и прочное. Я подумала, что здесь это лучше, чем легкое платье.
     - Правильно рассудила, - согласилась с ней Мария. Судя по всему, именно она верховодила в этой небольшой камере. - Надолго тебя к нам командировали?
     - На три года. Сыночка Толеньку только жалко - в детский приют забрали.
     - А муж-то есть? - поинтересовалась Настя.
     - Нет, - неохотно ответила Женя. - Мы познакомились с его отцом в госпитале - меня туда перевели, потому что мне было слишком тяжело таскать раненых в поля боя. Мужики-то - тяжеленные...
     - Это точно, - засмеялась Верка. - Иной сверху так навалится, что думаешь - под танк попала!
     - Цыть! - прикрикнула на нее Мария. - А где он сейчас? Война больше двух лет, как закончилась...
     - Убили его сразу же, как он из госпиталя выписался, - Женя с трудом сдерживала слёзы. - Не увидел он своего сынишку, не успел...
     - А родные у тебя?
     - Никого. Перед войной тиф скосил.
     - А его родные? - спросила Настя.
     - Я не поехала к ним, мы же не были расписаны...
     - Зря, - покачала головой Мария. - Это все-таки их внук.
     - А как докажешь? - снова вступила в разговор Верка. - Нет бумаги и все тут. Пиши пропало...
     - Верно, - поддержала ее Настасья. - Мало ли от кого она нагуляла на фронте. Еще и обзовут фронтовой подстилкой. Вон таких сколько было...
     - Вот поэтому я и не сообщила ничего, - ответила Женя. - У них и без того горе - сына потеряли, а тут еще является какая-то с ребенком...
     - Черт знает, может, ты и правильно сделала, - вздохнула Мария.
     - А у стариков еще кто-то остался? - поинтересовалась Настасья.
     - Толя говорил, что две младшие сестры, - пояснила Женя. - У них и без моего ребенка забот хватает. А тут еще и я заявлюсь. Нет уж, я как-нибудь сама...
     - Сына-то в честь отца назвала? - спросила Мария.
     - Да, - выдохнула Женя. - Любила я его очень.
     - Кто же мужиков не любит? - усмехнулась Верка.
     - Да замолчи ты, потаскуха, - прикрикнула на нее рябая Мария. - У тебя одно на уме...
     - А то у вас не то же самое, - огрызнулась та. - Тоже мне, целки нашлись!
     Но на нее никто не обратил внимания. Наконец, Женя спросила:
     - А вы-то за что сидите?
     - Я за спекуляцию, - заговорила неспешно Мария. - А что мне было делать? Мужа убили на фронте, трое детишек на руках, да старики немощные. Одной приходилось кормить. Вот я и моталась в Прибалтику, покупала там дешевый у них трикотаж, а своим продавала, естественно, с приварком. Так и жили, пока одна сволочь не позавидовала и не донесла. Я уж и следователю пыталась объяснить, что не от хорошей жизни этим занимаюсь, да кто же нас слушать будет? У них тоже свой план по посадкам...
     - А я за растрату села, - начала рассказывать Настя. - Честно говоря, я сама не знаю, как все получилось - себе денег не брала, а растрата образовалась.
     - У тебя какое образование? - спросила ее Мария.
     - Семь классов, - ответила та.
     - Вот и и напутала в расчетах, - хмыкнула Верка. - В школе плохо училась.
     - Да помолчи ты, заноза, - снова прикрикнула на нее Мария. - Сама и этого не имеешь.
     - А у меня другой интерес в жизни!
     - Уголовный у тебя интерес. Украсть у стариков и прогулять наворованное с мужиками, - устало проговорила Мария. - Помолчала бы, если бог ума не дал.
     - Ты у нас больно умная, - огрызнулась воровка, но на это никто не обратил внимания.
     - А чем вы здесь занимаетесь? - спросила Женя.
     - В швейной мастерской рукавицы, халаты, рабочую одежду шьём, - пояснила Настя. - А еще ватники. Ты хоть шить-то умеешь?
     - Сынишке всю одежду из старой пошила, - ответила Женя. - Пальтишко из шинели, рубашку из старого своего платья...
     - Значит, тебя за машинку посадят, - вздохнула Мария. - Не повезло тебе.
     - Почему? - изумилась новая сиделица.
     - Двенадцать часов не разгибаясь... От этого в камеру возвращаются горбатой - распрямится долго не можешь. И ноги дергаются - продолжают давить на машинную площадку, что крутит вал.
     - А перед глазами строчка и ты боишься, чтобы пальцы под иглу не попали, - добавила Настя.
     В это время в камере замигал свет.
     - Все, отбой, - объявила Мария. - Сейчас вырубят свет. Спать, девки, спать. Завтра опять на работу горбатиться...
     Все легли, а Женя не могла уснуть - в голову полезли воспоминания о двух Толях - большом и маленьком...

     Соседки довольно быстро угомонились и задышали ровно, явно заснув, а только кто-то из них даже слегка подхрапывал. Женя же долго не могла уснуть и лежала с открытыми глазами. И в который раз вспоминались фронтовые будни.
     После кратковременных курсов ее, совсем еще молоденькую девчонку, отправили на фронт, прямо на передовую, где она попала в роту старшего лейтенанта Анатолия Серёгина. Он недавно закончил краткосрочные командирские курсы и после недолгого пребывания в должности командира взвода был назначен командовать ротой - прежнего ротного убило после минометного обстрела, когда он вел рекогносцировку местности перед своей ротой.
     Несколько дней после прибытия Жени здесь было все относительно спокойно, если не считать ленивой перестрелки с обеих сторон да минометного обстрела или налета фашистской авиации.
     Раненых было мало, и Женя с другими санитарами легко справлялась с делом, тем более, что их не нужно было куда-то переносить. А на санитарную двуколку неходячих раненых обычно погружали сами бойцы.
     Новый командир роты нередко заглядывал в блиндаж к раненым и каждый раз сталкивался с молоденькой санитаркой. Да что там, он сам-то был всего на три  года старшее, а в таком возрасте,естественно и как-то незаметно между ними возникла взаимная симпатия, скоротечно перешедшая в любовь с ее непременной близостью отношений.
     Она так и не поняла, почему так быстро наступила эта близость. Скорее всего, вид умирающих молодых мужчин, страдания раненых и кровь, кровь. кровь вселяли в нее страх, который она старалась не выставлять наружу, и в молодого командира она влюбилась сразу со всей страстью юной души, возможно, еще и потому, что видела в нем защитника от ужасов войны.
     Затишье на передовой не бывает долгим. И когда начался бой и наши пошли вперед, от огня противника солдаты начали падать почти сразу, едва ли не возле своих окопов.
     Видя, что упал один из бойцов. она хотела было выскочить из окопа и побежать к нему с санитарной сумкой наперевес. Но ее остановил старый санитар:
     - Не горячись, подожди, когда наши отойдут подальше и немцы перенесут огонь на них. А сейчас вылезешь и тебя положат...
     Слегка растерявшись от слов человека, значительно старше ее, она ненадолго растерялась, а потом оттолкнула его руку:
     - Там же раненый кровью истекает!
     И поползла к нему. Но, к сожалению, помощь ему была уже не нужна...
     Приподнявшись, она оглядела поле боя и поползла к следующему. Мимо нее, согнувшись, пробежал тот самый санитар, что удерживал ее в окопе. И вот он уже сноровисто тащил на спине наскоро перевязанного раненого.
     Невдалеке лежал еще один раненый. Перевязывая его, Женя беспрерывно бормотала:
     - Ничего, ничего, потерпи. Ранение не серьёзное. Сейчас я тебя перевяжу и перетащу к доктору. Он у нас кудесник, мигом поставит тебя на ноги. Ты только терпи...
     Закончив перевязку, она забросила сумку за спину и попыталась тащить его волоком, но тот был слишком тяжел для нее. Тогда, забыв об опасности, она встала и сделала еще одну попытку тащить. Но сдвинула только на несколько сантиметров.
     И вторая, и третья попытки не принесли результата... Тогда она села рядом и заплакала.
     Её спасли два связиста. тянувшие провод вслед наступающим. Увидев бессилие девушки, старший из ни проворчал:
     - Господи, и зачем только берут таких? Сама чуть тяжелее мухи, а туда же...
     Потом он приказал своему напарнику:
     - Давай сюда катушку. Я пойду вперед, а ты помоги ей. И пулей назад!..
     Связист, что остался с ней, спросил:
     - Ты сама-то сколько весишь?
     - Сорок восемь килограмм, - ответила Женя.
     - Понятно, - усмехнулся он, взял раненого под мышки и потащил его по земле. - А в это больше пяти пудов. Без амуниции. Куда уж тебе! И зачем только таких на передовую посылают?
     Увидев эту сцену, доктор Игнатов сплюнул и сердито проворчал:
     - Оставайся здесь. помогать мне будешь. А там, - он кивнул в сторону боя, - тебе делать нечего, все равно толку никакого.
     Женя заплакала было от такого унижения, но доктор прикрикнул на нее:
     - А ну, прекрати! Без тебя забот хватает...
     Как только прибыл обоз за ранеными, доктор отправил с ним и Женю, вручив ей записку для передачи начальнику эвакогоспиталя.
     Ей очень хотелось заглянуть в записку, но она сдержалась, считая это неэтичным. А когда передала ее по назначению, то узнала, что ее откомандировали с передовой.
     Спорит не имело смысла - армейская дисциплина не позволяет оспаривать решение командира.
     Естественно, она переживала - теперь свидания с Толей были практически невозможны.
     Но через месяц с очередным обозом раненых привезли и его, раненого в руку. Она и огорчилась, и обрадовалась одновременно: с одной стороны, его было жалко, с другой - они снова были вместе!
     Толя уговорил главврача не отправлять его в тыл - ранение было не опасным, а он хотел вернуться в свою роту.
     Это были едва ли не самые счастливые дни в ее жизни - они снова были вместе, уединяясь с вечера до утра в комнатке кастелянши.
     Счастье не бывает долгим. Почувствовав себя лучше, Толя стал проситься назад в часть - командиров там не хватало. Лечащий врач согласился:
     - Ладно, но я выписываю тебя при одном условии: ты обязательно будешь наблюдаться у вашего доктора Игнатова - он замечательный специалист. Не допускай нагноения, иначе останешься без руки.
     Анатолий уехал, а она снова осталась одна со своими мыслями и тревогами за любимого. В редкие свободные минуты она выходила из госпиталя и бродила по тем местам, где они уединялись, чаще всего в стоявший поблизости полуразрушенный собор, где внутри даже шепот отдавался гулким эхом. Нижний ряд икон иконостаса был растащен и только вверху, куда грабители не могли дотянуться, на них грустно смотрели лики святых.
     Через две недели очередной санитарный обоз привез раненых, среди которых оказался знакомый Жене пожилой санитар. Заметив его среди прибывших, она бросилась к нему, чтобы расспросить о Толе. Но от странным образом отошел от нее, ссылаясь на то, что у него болит задетое осколком мины плечо. А позже, когда он лежал после обработки раны и перевязки, сделал вид, что спит.
     Женя подумала, что он обижен на нее за то, что она сбежала с передовой в тыл. Но ведь это было не ее решение! Приказы не обсуждаются...
     Но через пару дней она все-таки разговорила его. И тогда он признался, что специально избегал ее, чтобы не огорошить трагическим известием.
     В один из дней, когда комроты осматривал немецкие позиции в бинокль. со стороны противника раздался одиночный выстрел и ротный упал замертво. Фашистский снайпер не промахнулся...
     Солдаты похоронили своего ротного в ближнем иылу, в перелеске, соорудив ему некое подобие обелиска из досок снарядного ящика, позаимствованного у артиллеристов.
     Услышав это известие, Женя упала в обморок. А приходя в сознание, услышала, ка один з докторов сердито проворчал:
     - На кой ляд присылают этих пигалиц на войну, словно на игрища? Не успела толком понюхать пороху, а уже успела забеременеть. На это у них ума хватает...
     А пожилая санитарка Гликерия Власьевна упрекнула ее:
     - Как же ты недосмотрела? Тут война, кровь, смерть, а ты... Да что там говорить...
     Она махнула рукой и отошла. А Женя осталась одна со своими думами: горестной - о смерти Толи, и радостной - о том, что останется память о нем. Тогда-то она и решила: если родится сын, то назовет его именем любимого.
     А потом... Потом, когда беременность составила шесть месяцев, ее комиссовали вчистую.
     Из родственников у нее оставалась только одинокая дальняя родственница по линии отца, проживающая в городке N. К ней она и отправилась, как к единственной спасительнице в трудную для себя минуту жизни.
     Та приняла ее спокойно, рассудив, что лучше жить с такой племянницей. чем горевать в одиночестве. Тем более, что она медик. Там Женя и родила мальчика, назвав его, как и задумала, Анатолием.
     Почти сразу после родов она устроилась на завод ученицей токаря, и эту специальность, благодаря своей природной сообразительности, приобрела довольно легко и быстро.
     Казалось бы, жизнь начала налаживаться. Но возникла другая неприятность: мастер Григорий Евсеевич, пожилой мужчина лет пятидесяти с небольшим, положил на нее глаз и начал оказывать недвусмысленные знаки внимания - то как бы ненароком гладит ее по спине и ниже, то прижмется к ней в тесном коридорчике... А однажды, когда по окончании смены убирала стружку и наклонилась, он грубо обхватил ее сзади. прижал к себе и начал задирать юбку Вот тут-то она и не выдержала. Вырвавшись из его похотливых лап, она схватила лежащий на станине рашпиль и со всего маху ударила. Грубый рашпиль прошел своей шершавой поверхностью по щеке, содрав с нее всю кожу, и соскользнул на ключицу. Позже врачи зафиксировали ее перелом.
     Рабочие второй смены, войдя на участок. увидели страшное зрелище: Левой щеки у мастера словно и не было, а вместо нее кровоточило живое мясо. Сам мастер орал дурью и держался за ключицу.
     Потом был суд. И, несмотря на то,что рабочие написали коллективное письмо в ее защиту, приведя в нем многочисленные случаи домогательства Григория Евсеевича к своим работницам, Жене присудили три года. А сына отобрали у старой родственницы, не спрося ее согласия, и поместили в детский приют.
     Вспомнив это, Женя поплакала и незаметно для себя уснула. Казалось, что прошло совсем немного времени, как ее разбудила Верка:
     - Хорош дрыхнуть, не в санатории! Подъем...         

     Полтора года, проведенные в тюрьме, не могли не сказаться на молодой женщине - она постарела лицом и уже выглядела не молоденькой девушкой, а почти тридцатилетней женщиной. А по ночам, вспоминая своего сынка, нередко плакала в подушку, стараясь, чтобы сидевшие с ней в камере женщины не заметили этого.
     Однако женщин с их невероятной интуицией обмануть было трудно. И после каждой такой ночи, проведенной в слезах, кто-то из товарок непременно спрашивал:
     - Опять подушку сушить?
     В ответ на это Женя смущенно опускала глаза и не отвечала.
     Человек - существо уникальное и приспосабливается едва ли не к любым условиям, куда бы его не поместили. Привыкла к тюремным условиям и она, мечтая только о том дне, когда выйдет на свободу и увидит своего Толика.

     В один из дней, когда она сидела за своей швейной машинкой, к ней подошла Салтычиха и, положив широченную ладонь на плечо девушки, проговорила своим хриплым голосом:
     - Федосеева, прекращай работу. К следователю...
     Женя недоуменно посмотрела на нее, на товарок и тихо спросила:
     - Зачем?
     - У него и узнаешь, - прохрипела надзирательница. - Пошли, не заставляй тебя ждать.
     В комнате следователя сидела женщина лет пятидесяти с сединой в волосах и грустными усталыми глазами.
     - Заключенная Федосеева Евгения Мироновна, статья..., - начала было по привычке докладывать Женя, но следователь отмахнулась и просто сказала:
     - Садитесь, Евгения Мироновна.
     Женя удивилась такому обращению, но села и ждала, что будет дальше.
     - На тебя пришло ходатайство с завода, на котором ты работала, - начала следователь. - Вон сколько подписей в твою защиту.
     Она показала Жене лист бумаги. которая едва ли не полностью была заполнена корявыми подписями.
     - Отзываются о тебе хорошо. Руководство просит освободить тебя - людей на производстве не хватает...
     - И мастер Шуршаков подписал? - почему-то вспомнила о нем Женя.
     - О мастере особый разговор, - начала рассказывать следователь. - При рассмотрении твоего дела попутно решили проверить и его - что-то в нем вызывало подозрение. И, как оказалось, не напрасно. Настоящая фамилия его не Шуршаков, а Данилин. Во время войны добровольно перешел на сторону врага и служил полицаем под Минском. Там его опознали. В лесу он с такими же предателями встретил раненого нашего бойца, убил его, а документы взял себе. Местные жители рассказывали, что они там не только грабили население, но и выдавали немцам тех, кто помогал партизанам. А этот Шуршаков-Данилин отличался еще и тем, что насиловал женщин от мала до велика. Этакий сексуальный маньяк. Эту привычку он и сохранил, пытаясь изнасиловать тебя. Вон женщины с завода пишут, что он приставал и к ним.
     - Его посадили? - Женя с надеждой подняла глаза на следователя.
     - Зачем задарма кормить такого ублюдка? - как то обыденно ответила та. - Расстреляли...
     Женя молчала, ошарашенная новостью, а потом решилась спросить:
     - А что со мной будет?
     - Что с тобой? - переспросила та. - Будем оформлять документы на освобождение.
     Женя едва не подскочила от неожиданности, а потом, сама того не ожидая, заплакала.
     Следователь, понимая состояние заключенной, некоторое время помолчала, а потом спросила:
     - Ну, чего ты ревешь? Радоваться надо, а ты...
     - Сынок у меня остался в приюте, - начала было Женя, но та ее перебила:
     - Да знаю, знаю. Перед тем, как идти сюда, зашла я в этот приют.
     - Как он? - вырвалось у Жени.
     Женщина улыбнулась и полезла во внутренний карман пальто. Вытащив какую-то сложенную вчетверо бумажку, расправила ее и подала Жене.
     - Вот. он по моей просьбе нарисовал для тебя. Писать-то еще не умеет...
     На тетрадном листке простым карандашом было нарисовано корявое солнышко с лучами. а рядом - обведенная кисть малыша.
     И тут Женя не выдержала - прижав рисунок к лицу, стала целовать его, а потом упала лицом на стол и разревелась безудержно и безнадежно...
     Женщина-следователь встала, подошла к зарешеченному окну и что-то долго рассматривала там. Услышав, что Женя успокоилась, она вытерла глаза платком и, не глядя на заключенную, тихо сказала:
     - Иди на свою работу.
     Боковым зрением Женя заметила, как покраснели ее глаза.
     - Спасибо вам, - тихо сказала девушка и вышла в коридор, где ее ждала Салтычиха.
     Посмотрев на заключенную и заметив ее заплаканное и в то же время радостное лицо, надзирательница сказала:
     - Пойдем, я отведу тебя в камеру - какая из тебя работница?
     После того, как в камеру вернулись ее товарки, она передала им разговор со следователем. Больше всех этому известию обрадовалась Мария.
     - Слушай, я передам тебе подарок для своих ребятишек, - сказала она. -  Передашь?
     - Конечно передам, - согласилась Женя. - Следователь оказалась очень душевной женщиной. Она, кажется, даже сама заплакала.
     - Какая она из себя? - спросила Мария.
     Женя описала ее.
     - При эвакуации у нее погибла беременная дочь, прямо на ее руках умерла, - пояснила Мария. - Налет на поезд, в котором они ехали. Это убитая горем женщина. А дочка, говорят, была примерно такого же возраста, что и ты.
     Через два месяца Салтычиха, открыв камеру, прорычала:
     - Федосеева, на выход. С вещами.
     Мария и Настасья засуетились, передавая Жене подарки для своих. И только Верка сидела, отвернувшись в угол и не глядя на них. Салтычиха терпеливо ждала возле двери камеры, давая возможность женщинам попрощаться.
     - Я связала своим варежки и шапочки. А потом сшила по рубашке. словно знала. что появится возможность послать им, - возбужденно тараторила Мария.
     - А где ты ткань взяла? - изумилась Женя, разглядывая рубашки кумачевого цвета.
     - Антонина Васильевна дала, - Мария глазами показала на Салтычиху. - Это она с виду только такая грозная. а на самом деле...
     - Да ладно тебе, - пробурчала та. - Давайте короче...
     Расцеловавшись с Марией и Настей, Женя подошла к Верке.
     - Вера, а тебе надо что-нибудь передать? - спросила она.
     Но та, не оборачиваясь, буркнула:
     - Некому мне передавать. Сама выйду, разберусь...
     - Тогда до свидания...
     - Лучше уж прощай, - Верка подала ей все-таки руку. - А уж если свидимся, то только не здесь.
     А потом была СВОБОДА!
     Сынишку из приюта ей отдали довольно быстро. Старушка-хозяйка тоже, видимо, обрадовалась возвращению Жени и Толика - одной становилось все тяжелее, да и привыкла она к ним. На всякий случай она посоветовала:
     - Ты все-таки сходи в церкву, свечку поставь за освобождение...
     Но главной радостью стала встреча с сыном. Обнимая его, Женя постоянно целовала сынишку и приговаривала:
     - Никому и никогда тебя не отдам!
     Приняли ее и на работу в тот же цех, из которого ее и забирали.
     Жизнь начала налаживаться...