Ты

Ты смотришь, как назойливая волна бьет меня по ногам, потом одна самая настырная с быстротой гюрзы поднимается по моим сильным загорелым ногам вверх под короткую юбку сарафана из синего ситца в мелкий разноцветный цветочек и каким-то чудом не задевая ее, лишь намочив мои бедра. Потом ты переводишь взгляд на мои губы и так долго останавливаешь его на них, что я замолкаю и отвожу глаза вдаль в море, где на рейде на горизонте в линию стоят корабли в ожидании своей очереди в порт, делая вид, что они меня интересуют больше. Потом я чувствую периферийным зрением твой взгляд на своей груди. Мужчина смотрит в глаза женщине, когда он ее уважает, на губы, когда любуется, и на грудь, когда хочет ее. Значит твое уважение сменилось с любования на вожделения. Ты уже не стесняешься этого чувства, не скрываешь его, потому что уверен, что ты нравишься мне. 
Сегодня воздух наполнен терпким запахом любви. Я буду вспоминать эти дни всегда, всю последующую свою жизнь. Я знала, что моя жизнь связана с тобой неразрывными узами в самый первый миг нашей встречи. Потом я часто спрашивала при подходящем моменте у подруг: "А у вас так тоже было?"  Нет, это было только у меня. А дело было так.
Мы с девчонками стояли в вестибюле университета между парами и переписывали расписание. Рядом кто-то разговаривал с каким-то преподавателем, который что-то  объяснял. Я не прислушивалась, думая о своем. Но мне с непреодолимой силой захотелось повернуться и посмотреть на тебя. Я смотрела на тебя и не могла отвести взгляда - видела я тебя первый раз в жизни и не понимала, что могло
привлечь мое внимание к твоей персоне. И хотя я не осознавала, но почувствовала, что между нами есть неразрывная связь. Может из прошлой жизни, а иначе тогда. как это можно объяснить. Это я потом анализировала, а тогда я это сразу забыла напрочь.
Мне нравится дразнить тебя, хотя ты думаешь, что это не так. Нет, я знаю, что нравлюсь мужчинам, это знает каждая девчонка про себя. Или ей проходу не дают на улице или она всегда остается незамеченной в шумной толпе подруг. Про себя ведь уже все начинаешь понимать уже с того момента, когда ты, семиклассница, идешь по улице с мамой и вдруг тебя целует незнакомый морячок, просто случайно проходящий мимо вас. Ты еше больше начинаешь это понимать, когда в школе повторяется тоже самое еще пару раз с десятиклассниками. На улице ты уже не можешь пройти после школы спокойны, потому что слева, справа к тебе пристают с репликами и пожеланиями познакомиться. Это доводит тебя до слез и ты просишь маму сделать форму подлинее. Мама шьет все лето новую форму с юбкой чуть выше колена, но это не сильно помогает, потому что ты цветешь, как роза в июле.
Я уже, наверное, не роза в июле, но еще тоже себе ничего, скажем, роза в августе. Когда я рассказывала тебе какую-то чепуху, какую несут все двадцатилетние девицы, ты делал вид, что тебе интересно. Ты был старше больше, чем на двадцать лет.
Это было все равно мне и не было все равно тебе. Ты не хотел со мной иметь дело и
это мне тоже нравилось. Ты не был банальным папиком полным карманом денежек.
Ты был серьезным человеком, преподавателем ВУЗа, хоть и не ректором, но деканом факультета и имел положительную репутацию. Но тебя бросила жена. И хотя она уехала на время к детям в другую страну и собиралась вернуться через пару лет, ты чувствовал себя брошенным. Для коллег ты слыл уже холостяком и поэтому на
нас, скорее всего, смотрели, как на папика и его пассию. Но это было не так.
Мы с самого начала понимали, что между нами именно то, что все ждут всю жизнь и очень часто так и не дожидаются. Между нами было настоящее чувство, то чувство, когда вот мы встретились и больше никого и ничего не надо. Как будто мать нашла сына, которого никогда не видела или отец дочь.
Мы заплыли тогда  так далеко, что уже не было слышно и видно пляжа. Наверное, сейчас бы меня это испугало и правильно сделало. Но тогда мы плыли себе и плыли, переворачиваясь время от времени на спину, иногда подныривая под высокую волну и только, когда ты спросил не устала ли я, мы повернули обратно. Когда уже стал виден пляж, мы увидели дно, это был волнорез и ты тогда, как бы обретя под собой почву, первый раз меня поцеловал.  Потом мы замерзли, несмотря на июльскую жару, и мы наконец вышли на берег. Мы заснули, усталые и счастливые, улегшись рядом на горячем песке. Проснулись, когда Солнце уже зашло за деревья и начало темнеть.

Никого из нашей компании не было, кроме верного Мишки, который охранял наш сон и вещи. Уже поздно вечером мы по-очереди смывали у тебя дома песок и море с себя и пили твое красное вино и заедали все это хлебом и тонко нарезанными кусочками сала и помидор - это было единственное, что нашлось в твоем доме. Были еще кофе и сигареты, и ты смешно хмурил брови, когда я тоже курила за компанию вместе с вами.
Мишка был в ударе и мы, как малахольные, ржали над его скабрезными анекдотами про тетю Сару, ее мужа и зятя.
- Пьяный Мойша приходит домой поздно ночью и по ошибке забирается в постель к спящей теще, а не к жене. Он начинает заниматься с ней любовью. И тут она просыпается и спрашивает, что он делает в ее кровати. Мойша в испуге: "Ой, тетя Сара, извините. Я сейчас виниму!" "Я тебе виниму, я тебе выниму, спи давай!" отвечает тетя Сара, - мы заходимся от смеха.

Кстати, я тебе никогда не говорила, что Данька, твой сын, научил меня курить траву на твоем дне рождения, где ты нас познакомил. Боже, какие же мы все были  распущенные. Распущенные и счастливые. Я любила тебя. И люблю сейчас, когда тебя нет.