Комната с налетом пыли

Николай достал ключ и дрожащей от волнения рукой вставил его в замочную скважину. Он никогда еще не был в комнате прадеда. Насколько подсказывала ему память, дед был в ней раза три с момента его, Николая, рождения, а отец и вовсе делал вид, что никакой комнаты не существует. В его семье старательно избегали даже разговоров о втором этаже, хотя там и размещался большой зал, куда приглашали гостей, праздновали дни рождения и его, Николая, свадьбу. Когда гости, разморенные дорогим вином и устав от музыки, спускались на первый этаж, чтобы покурить, у самой лестницы они упирались в небольшой тупичок, где в стене стояла тяжелая дубовая дверь. Как во всех старых домах, потолки были высокими, почти в три метра высотой, но дверь упиралась практически в самую балку под ним.
 Николай даже сомневался, что сможет открыть ее в одиночку. Но – смог. Дверь открывалась долго и со скрипом, словно старик, поднимающийся утром с кровати. Пыль толстым ровным слоем лежала вокруг, а окно почти не пропускало света, давая полумраку разгуляться по всей комнате. Николай отдернул шторы и пыль пошла в пляс по всей комнате. Он аккуратно проверил рукой стул у окна, влез на него и открыл форточку. Затем принес удлинитель и пылесос и в момент, поставив на легкий режим, поднял всю пыль в воздух. Через двадцать минут все было кончено. Последние комки пыли и паутины исчезли в пластиковой трубе, и Николай, выставив пылесос за дверь, вдохнул на полную грудь свежий и морозный зимний воздух.
Это была комната его прадеда, Льва Николаевича Баламутова, который вполне оправдывал фамилию своего рода своими произведениями. Он был писателем. Застал царя, и даже видел его лично. На столе, среди пожелтевших от времени бумаг, лежала фотокарточка с подписью дворецкого царской семьи Родиона Колесникова. Николай не брался судить, подделка ли это или нет, ведь на столе еще хватало вещей, которые притягивали к себе взгляды, словно магнит. Шкатулка с ювелирными изделиями. Простые украшения из янтаря и яшмы, покрытые слабой позолотой кольца и серьги, сейчас, на рынках антиквариата ценились бы больше, чем нынешние тяжелые золотые и серебряные кольца с алмазами. В отдельной коробочке лежали прадедовы запонки с изумрудами. Николай потер одну о рукав своего свитера и она заискрилась мириадами лучей. В ящиках стола кучами лежали прадедовы бумаги, которые ждали своего «спасителя», что их упорядочит и рассортирует.
У стены стояло фортепиано с нотами и Николай, смахнув остатки пыли с клавиш, сыграл щелкунчика. Заметив про себя, что за добрую сотню лет, инструмент совсем не расстроился, он перевел глаза на сокровища, стоящие на полках. По краям размещались серебряные подсвечники, а между ними стояли книги. Сейчас, за любую из этих книг, можно было выторговать не одну тысячу рублей, но для Николая они были бесценны.  На каждой стоял прадедовый фамильный знак. На противоположной стене висел наградный офицерский кортик, за  который можно было бы купить старенькую иномарку.
 Николай моргнул и принялся простукивать стены и пол, в надежде, что прадед запрятал где-то богатство от белогвардейцев. Так оно и было – в одном месте паркет стучал глухо, явно указывая на то, что под ним пустота. Аккуратно приподняв пару досок, Николай посветил туда фонариком и принялся, как по мановению волшебной палочки доставать оттуда кольца и броши, пригоршню крупных жемчужин, янтарное колье. Закончив, он оценивающее взглянул на кучу сокровищ перед собой. Затем поднял их и положил в верхний ящик стола.
Усевшись на стул, он закрыл глаза, и на мгновение представил себя на месте прадеда. Вот он возвращается с работы, вешает свой плащ на крючок, ставит зонт в углу, и наскоро поужинав, принимается за работу. Он берет из стопки лист бумаги, макает перо в чернила и каллиграфическим почерком выводит буквы. И так листок за листком, книга за книгой. Прадед так и не издал в широкие массы ту книгу, которая полюбилась, говорят, самому Сталину. Он спрятал ее, чтобы «враги народа» не нашли ее, а не нашел никто. Прадед умер от рук белогвардейцев, что пытали его, надеясь узнать тайну. Но автор умер, так и не выдав, где находился труд всей его жизни – скопления силы русского печатного слова…