Surok

Сейчас уже и не вспомнить её имени. Силюсь. Нет, не потому что я та-кой старый – с того времени миновало всего пять лет. В голове проносится вереница сцепленных между собой имён, сцепленных и бесполезных. Сцеп-ленных, пленных, и в немоте своей потонувших. Ну и ладно. Кажется, я ни-когда и не знал этого имени. Не говорила. Подруги при мне называли её просто – «Сурок». Вот так этот зверёк и остался в клетке моей памяти, но сегодня я решил его выпустить на волю, себе оставив немного консервированного трепета, да солнца маленький огузочек. Сейчас у матушки-природы кризис перепроизводства снега, и я уже сыт им по горло. Съем подветрившийся остаток того солнца, да запью трепетом – на потом оставлять уже не резон. Талая водица побежит по закоулочкам, оставляя за собой узенький след, ко-торый, подмерзнув, вскоре начнет терять свою форму, чтобы после очередного снегопада и вовсе исчезнуть. Исчезнуть, как куда-то делась она.

Воронежский педуниверситет весной красив до умопомрачения. Был. Сегодня его выкрасили в цвет луны с полотна какого-то позабытого худож-ника, и какой-то холод будто бы окаймил здание незримо. Может быть, ко-му-то покажется, что это скорее цвет солнца, или одуванчиков, что ж, их пра-во так думать. Мое право, может быть, заблуждаться. Впрочем, весной я сно-ва пойду туда и постараюсь окончательно убедиться, или разубедиться в вер-ности своих слов, уповая на второй вариант. Весной. Весной старое здание универа берет на абордаж юность. Трепетная, горячая, полная нерастрачен-ных сил, беззаботности и  уверенная в своей неиссякаемости. Май. Кто-то на самом солнцепеке жмурится, кто-то под тенью вечнозеленых кипарисов, чи-тает что-нибудь захватывающее, а может статься, что и что-нибудь по учеб-ной программе, кто-то на виду у всех, стиснув в нежных, и в то же время жадных объятиях любимую, счастливеет на глазах. В душных аудиториях студенты сидят вынужденно, потому что близится летняя сессия, и все-таки находятся чудаки, которые сачкуют до последнего, и не согласны глотать солнце только через окна, пусть и распахнутые во всю ширь.

Я стоял в вестибюле, и чего-то ждал, призадумавшись. Постояв, я ре-шил стартовать на семинар. На повестке дня генезис восточных славян. С улицы врывались весенние запахи, помогаю юности осаждать крепость alma-mater. Я двинулся в сторону лестницы, и тут почувствовал, что кто-то повис у меня на шее. «Что еще за новости?» - подумал я, и обернулся. Восторгу мо-ему не было предела. Сурок. Сурок! Сурок собственной персоной стояла пе-редо мной. Довольная, манящая, олицетворяющая осаду университета, как олицетворяет борьбу за свободу девушка на картине Делакруа «Революция». Сурок - в моем вкусе. В моем тогдашнем вкусе: тёмные волосы, влекущие в бездну глаза, скрытые за непроницаемостью солнцезащитных очков. Что еще? Аппетитные большие губы, не испорченные приторностью помады яр-ких цветов, здоровый цвет лица, среднего размера груди, скрытые под мод-ной маечкой с портретом Энди Уорхолла. Выпуклый Уорхолл. Память не столь щедра, сколь щедра обещаниями её улыбка.

- О, Сурок!
- Привет, Слав!

Мы тут же слились в поцелуе. Глубоком, что многих сил потребовало мне и сейчас из него вынырнуть. Очень сочный, вкусный и горячий. Навер-ное, избитые слова, но знали бы вы, что за ними стоит. Но не буду раньше времени рассказывать. А может, и потом не расскажу. Может – ничего. А вот перед ними точно стоит трепет.

Я её, к слову сказать, давно не видел. Да и видел второй раз в жизни. Нас познакомила Оля, моя однокурсница, с которой мы тогда встречались. Они снимали на двоих квартиру в северном районе. Впрочем, к моменту это-го поцелуя, мы уже расстались. В общем – в этот второй раз я взял у Сурка номер телефона, чтобы завтра же позвонить. И… пошел на семинар.
Вечером позвонил ей, и мы договорились о встрече.
Подобного рода томление я испытывал еще во втором классе, когда звонил своей однокласснице, чтобы узнать домашнее задание. Тому звонку я придавал значение большее, нежели следовало. Фантазия и тогда уже совер-шала немыслимые кульбиты. Теперь я звоню Сурку, но никакого значения этому звонку не придаю. Трепет сам рвется наружу, минуя безнаказанно вся-ческую рефлексию по поводу.

- Алло…
- Привет! Узнала?
- Честно говоря – нет. Кто это?
- Слава! Мы сегодня с тобой виделись.
- О! Да-да. Привет!
- Пойдём, завтра погуляем?
- Куда?
- Можно в кино. Там фильм интересный идёт. «Изгнание» Андрея Звя-гинцева.
- Мм… да я в кино что-то не хочу. К тому же я этот фильм видела.
- Можно погулять, а потом пойти ко мне.
- Да? И что будем делать… у тебя?
- Ну… - замялся немного я… - можно фильм какой-нибудь другой по-смотреть, у меня их много.
- Да… с фантазией, сударь, слабовато, впрочем, я согласна.
- Отлично! – чересчур восторженно отреагировал я. Давай завтра в два у главного входа в пед.
- Давай… - как-то неопределенно сказала она, создав  большой кон-траст моей телячьей восторженности.

И положила трубку. Трепет вскоре изгнал неловкость, может быть, на-думанную неловкость момента. Паранойя – моё кредо. Трепет – отличное противоядие паранойе. Особенно при весеннем томлении. Я не мог заснуть до трёх ночи, всё ворочался и ворочался, потом все-таки провалился в сон.
На следующий день я отсидел три пары, забив на последнюю. Там бы-ла какая-то лекция. Уже не помню, какая. Все больше не об истории дума-лось, а о сурках. О Сурке. Этой сочной девчонке, что своим сонно-томящим видом выводит тебя и равновесия. Конечно! Если у тебя в союзниках весна, ты весь мир поставишь на уши.

Лишь только закончился семинар по антропологии, как я тут же ей по-звонил. Трубку не взяла. Внутри все оборвалось. В те дни я слишком боль-шие ставки делал на «здесь и сейчас». Сегодня дела обстоят несколько иначе, не знаю – к счастью ли, или к сожалению.
Я стоял огорошенный. Друзья звали пить пиво, ведь они тоже решили не ходить на последнюю лекцию, но я как-то отмахнулся от них. Прошло всего пять минут, как она перезвонила, но я, такое ощущение, прожил лет двадцать в тот момент.

- Привет! Ну что ты звонил? Мы же в два договорились у центрального входа, а сейчас без десяти минут. У меня только семинар закончился. Мне еще надо в деканат зайти.
- Понятно. Ну, до встречи…
Она опоздала минут на пять. И все-таки пришла. Долго и шумно про-щалась с подругами-однокурсницами. Целовались они так живописно, что я предпочел смотреть на солнце, которое не так ослепляло и не так срывало башню. Мои друзья, наверное, уже по кружке пива успели выпить, но я не жалел, что не пошел с ними.
Наконец, она подошла ко мне, обдавая всеми весенними запахами, что я знал, и что не знал. Такое разноцветие, что я закрыл глаза. Но прежде обнял её как следует.
- Ну что, идём? – спросила она
- Идём.
- Только мне нужно заехать на вокзал, взять билет. На выходные поеду домой к родным. Хорошо?

Вынырнув из этого чудесного плена, я ответил что-то утвердительное. Разрываясь на куски от невыносимой сладостной истомы, я растерял былое красноречие. И теперь оно валялось там и сям: на асфальте, на университет-ском газоне, на вершинах пихт, на подоконниках аудиторий, где изнываю-щие от желания гулять студенты, досиживали последнюю лекцию. Часть спор красноречия на своих крыльях унесли вездесущие голуби, часть склева-ли галдящие воробушки.

Мы ехали в маршрутке, я её обнимал. Невидящим оком смотрел на проходящих пассажиров, в окна, машинально передавая деньги за проезд. Из состояния опьянения вырвал звон рассыпавшихся монет. Я чертыхнулся, и начал их собирать. Это отрезвление позволило мне еще раз на нее посмот-реть. В предыдущем состоянии я не мог на нее смотреть, боясь ослепнуть, как боится смотреть какой-нибудь неофит на какого-нибудь жреца.
От неё немного пахло сигаретами, что вносили диссонанс в общий бу-кет, что, впрочем, пустяки. Хорошие духи, запах ее тела. Я не мог себе отка-зать в том, чтобы дышать ею. Это не любовь, не влюбленность. Это трепет. Трепет экипажа корабля, взятого на абордаж многочисленно превосходящи-ми силами пиратов. Корсары неумолимы. Они убивают тех, кого не могут взять в плен, грабят корабль подчистую, и отправляют его на дно. Я шел на дно, потонув в недрах ее женственности. Вязкой. Пугающе древней, маняще вечной, перед мудростью которой, ты словно какой-то младенец семи дней от роду. Я безумно хотел ее, и верилось, что все свершится. Нужно только съездить на вокзал, потом сразу ко мне.

- Почему ты молчишь? Скажи что-нибудь. – задала она вопрос.
- Я думаю, какой фильм мы посмотрим.
- Аа… ну-ну…

Наша остановка. Мы выходим. Я не выпускаю ее из рук, боясь, что она куда-нибудь упорхнет. Наивный, малоопытный, полный желания, юноша. В голове сплошь сцены из «Забрийски поинт» Антониони, из «Мечтателей» Бертолуччи, из «Тропика рака» Миллера. Ноги подкашиваются, не в состоя-нии нести такую тяжесть. Уже непонятно, кто на чье плечо опирается. Мы заходим в вокзал, занимаем очередь к кассе. Мне нет дела до людей, что сто-ят перед нами, но есть дело до того, что их все-таки человек десять, и что они отнимают драгоценное время. Сердце колотит так сильно, что наверно, выда-ёт меня с потрохами. Весна атаковала и здание старенького вокзала, она уже оккупировала этот город. И все сплошь переходят на ее сторону. Я первый, я даже хочу быть полезен ей. Коллаборационист весны. В кармане вибрирует мобильный. Друзья сообщают, что выпили уже по три кружки пива, спраши-вают, где я, приду. Я не в силах ничего ответить. Кладу трубку. Очередь, на-конец, подходит к концу. Она покупает билет до родного Павловска. Мы вы-ходим из здания вокзала, отправляемся на остановку. В ушах звенит. Я так сильно в нее вцепился, что, наверно, после моих объятий у неё останутся си-няки. Подходим к остановке.

- Ну что, поехали ко мне?
- Знаешь, Слав, что-то голова заболела. Как-то весна на меня действует. Аллергия, наверное.
- Поедем, я буду тебя лечить... ухаживать за тобой…
- Нет! – резко ответила она, усмехнувшись. – Не могу. О! Моя маршрутка, ну ладно, я поехала, не грусти, дорогой.

Я стоял в некотором ошеломлении. Все произошло в пределах трех ми-нут. А мне они показались тремя миллисекундами. На войне человек за это время имеет возможность десять раз погибнуть. Я стоял на остановке, и по-тихоньку приходил в себя. Махнув рукой, я отправился в пивную к друзьям. Они, верно, еще по кружке успели выпить.

6. 02. 2012